Я смотрю на свои колени и вижу ярко-красное пятно. Цветные прожилки бегут по бледно-зеленым лепесткам моего платья, как на первом Заклинании, но это не моих рук дело.
До меня не сразу доходит, что я уронила виолончель, которая с грохотом падает на пол. Боковым зрением я вижу вспышку белого за кулисами. Я накрываю пятно руками, и мои пальцы становятся липкими от крови, и глухой стук в ушах вытесняет все остальные звуки.
– Помогите, – шепчу я.
И падаю.
Я ожидаю удара об пол, но меня подхватывает пара мягких рук.
Звуки возвращаются.
– Врача, быстро! – орет Люсьен. Я слышу крики, вопли, сбивчивый лепет; какие-то люди бегут на сцену, но все кажется размытым. Еще одна судорога скручивает меня.
У меня вырывается стон, когда Люсьен аккуратно опускает меня на пол и прикладывает руку ко лбу.
Я вижу нависающую надо мной фигуру герцогини.
– Доктор в Банке! – восклицает она. Лицо ее бледное, глаза полны страха. Никогда еще я не видела ее испуганной.
– Мы пришлем кого-нибудь немедленно, – доносится откуда-то справа голос Курфюрста.
– Нет времени, мы должны остановить кровотечение, – говорит Люсьен. – Моя госпожа, где у вас медицинский кабинет? – Герцогиня в оцепенении и лишь смотрит на меня. – Моя госпожа!
Она вздрагивает, очнувшись.
– Сюда.
Люсьен поднимает меня на руки – он на удивление сильный – и уносит со сцены, выходя через зрительный зал. Встревоженные лица плывут надо мной в золотой дымке, но одно выделяется четко. В широко раскрытых серо-зеленых глазах Эша мечется паника.
Боль разрывает меня на части, и я не могу сдержать крик.
– Мы почти пришли, милая, – шепчет мне на ухо Люсьен. – Держись. Мы уже на месте.
– Больно, – хнычу я.
– Я знаю.
Я слышу, как открывается решетка лифта, потом перед глазами опять темнота и, наконец, яркий свет медицинского кабинета. Люсьен кладет меня на кровать, и я сворачиваюсь калачиком, обхватывая себя окровавленными руками.
– Она в порядке? – доносится откуда-то слева голос герцогини, сдавленный, испуганный. – С ней ничего не случится?
Лицо Люсьена заслоняет все вокруг, и я чувствую, как его пальцы прощупывают мой локоть, а потом вводят в вену иглу.
Веки тяжелеют. Лицо Люсьена расплывается и становится лицом Эша. Я хочу протянуть руку и погладить его по щеке, но не могу пошевелиться. Когда он говорит, я слышу голос Эша, доносящийся с конца длинного туннеля.
– Вот так, хорошо. Засыпай.
Тьма поглощает меня.
24
Что-то прохладное и мокрое ложится на мой лоб. Приятно.
Мои веки сами поднимаются.
Я в своей спальне. Герцогиня склоняется надо мной с влажной салфеткой.
– Доктор! – кричит она, присаживаясь на край кровати. – Как ты себя чувствуешь?
Во рту у меня сухо, губы склеены. Набухший язык еле ворочается. Герцогиня наполняет стакан водой из кувшина на тумбочке и подносит его к моим губам.
– Вот так, – нежно говорит она. Я делаю несколько маленьких глотков. Капли стекают по подбородку, и герцогиня обтирает его салфеткой. Дверь открывается, и вбегает доктор Блайт.
– Она проснулась? – Он спешит к постели, и герцогиня двигается в сторону, улыбаясь мне, пока он проверяет мой пульс. – Приятно снова видеть твои глаза открытыми.
– Что… случилось? – хрипло спрашиваю я.
– Первая попытка нередко заканчивается неудачей. Однако реакция твоего организма была необычайно жестокой. Ты чуть не умерла. Впредь мы должны действовать крайне осторожно, – говорит доктор Блайт.
– Мы уже отстаем от графика, – протестует герцогиня.
– Если мы ее потеряем, – резко отвечает доктор, – это уже будет не важно.
У меня голова идет кругом.
– Так, значит, я… не беременна?
Доктор открывает свой саквояж.
– Уже нет.
Он достает градусник и сует мне его под язык.
– Как мы поступим? – спрашивает герцогиня.
– Мы выждем еще как минимум полный цикл до следующей попытки. Четыре или пять недель, никак не меньше. Ей нужно позволить полностью оправиться.
– Хорошо, – соглашается герцогиня. – Но вы останетесь здесь. Я сегодня же распоряжусь, чтобы вам отвели комнату.
– Как пожелаете, моя госпожа.
Не могу сказать, что меня утешает мысль, что доктор будет жить по соседству. Но, по крайней мере, у меня в запасе еще четыре или пять недель. Самая Длинная ночь наступает через пять с половиной недель. Люсьен может передать мне сыворотку раньше, чем они предпримут новую попытку. Доктор вынимает у меня изо рта градусник.
– Где Люсьен? – спрашиваю я. Доктор Блайт хмурится, а герцогиня как будто в замешательстве. И я понимаю, что мне, наверное, не положено знать Люсьена.
– Разумеется, он вернулся в королевский дворец, – отвечает доктор.
– Он спас мне жизнь, – говорю я, надеясь, что этого будет достаточно, чтобы оправдать мой вопрос.
– Да, спасибо ему, – отвечает доктор. – Тебе очень повезло, что он оказался здесь. – Он убирает градусник в свой саквояж. – Теперь твое лучшее лекарство – полный покой.
Я киваю, выжатая как лимон.
– Я пошлю кого-нибудь привезти ваши вещи, – говорит герцогиня доктору. Она снова прикладывает салфетку к моему лбу, удивляя меня своей нежностью, потом бросает ее на тумбочку и спешит к двери.
– Кое-кто рвется повидать тебя, – улыбается доктор Блайт. Он открывает дверь и выходит из комнаты, а ко мне бросается Аннабель.
– Аннабель. – Я тихо плачу. Она опускается на колени возле кровати и берет мою руку, прижимая ее к своей щеке. Сейчас ей не нужна дощечка, чтобы выразить свои чувства, я и так знаю, о чем она думает. – Со мной все в порядке, – говорю я. – Просто устала.
Она кивает, но в ее глазах стоят слезы.
– О, Аннабель. Я в порядке. Правда.
Она целует тыльную сторону моей ладони.
– Думаю, мне нужно поспать, – говорю я. – Ты останешься здесь?
Аннабель залезает на кровать и ложится рядом со мной. Я кладу голову ей на плечо.
– Спасибо, – шепчу я. Ее губы нежно прижимаются к моим волосам.
Несколько дней я прикована к постели.
Доктор приходит с осмотром каждое утро, а герцогиня навещает меня после обеда, но большую часть времени я провожу за чтением или игрой в «Хальму» с Аннабель.
Каждый прожитый день приближает меня к свободе. Я мысленно отмечаю их галочками, отсчитывая, сколько дней остается до Самой Длинной ночи. Нет, им не удастся опередить меня, герцогине и доктору.
Мне интересно, что Люсьен имел в виду, когда сказал, что на кону стоит больше, чем просто спасение моей жизни. Не затевает ли он бунт? Освобождая суррогатов, он ставит под угрозу саму основу королевской жизни – без нас они не способны производить потомство. Но тогда ему придется прятать всех девушек из инкубаторов, и это не считая суррогатов Жемчужины. И если он все-таки попытается свергнуть королевскую власть, я встану рядом с ним. Я не хочу скрываться в безопасном уголке Фермы. Герцогиня заслуживает того, чтобы знать, каково это – жить на поводке.
Тысячу раз на дню я мысленно прощаюсь с Эшем, как будто от этого мне легче смириться с разлукой. Попытка искусственного зачатия почти убила меня. Но другие суррогаты умирают, и я могу их спасти. Если Люсьен вызволит меня отсюда, он сможет помочь и им. Я должна отнестись к этому со всей ответственностью и выполнять то, что велит Люсьен. Все, больше никаких тайных свиданий и поцелуев в садовом лабиринте. Я буду образцовым суррогатом. Слишком много поставлено на карту.
Я убеждаю себя, что так будет лучше. Все равно наш роман обречен, и, наверное, лучше покончить с ним раньше, чем позже. Притворяюсь, будто это гениальная идея. Делаю вид, что счастлива.
И надеюсь, что у Рейвен все хорошо. Мне очень жаль, что я не встретилась с ней на помолвке. Хотя и рада, что она не видела, как я истекала кровью на сцене.
В пятницу доктор Блайт объявляет, что я уже достаточно окрепла и могу снова гулять по дворцу.
– Мы можем пойти в сад? – спрашиваю я Аннабель. – Хочу подышать свежим воздухом.
Она кутает меня в самое теплое пальто и шарф, и мы выходим на улицу через заднюю дверь у бального зала. Я притворяюсь, что бесцельно брожу взад-вперед по саду, и дожидаюсь, пока Аннабель усядется на скамейку. На несколько минут я остаюсь одна и спешу к западной стене.
Наши цветы мертвы – и фиалки, и лилия. Я прижимаюсь к стене и шепчу:
– Я скучаю по тебе. – Что бы сделала Рейвен на моем месте? Она бы, наверное, отругала Люсьена за то, что он так медлит.
В траве что-то поблескивает. Я разгребаю опавшие листья и обнаруживаю новый побег. Его тонкие усики обвивают маленький брелок от браслета, серебряного терьера. У Рейвен и ее брата был щенок терьера – они дали ему кличку Опасный, потому что он был слишком мал, и они решили, что такая грозная кличка вдохновит его на то, чтобы стать сильным. Их мать продала щенка судье, когда стало не на что его кормить.
Я целую подвеску и прячу ее в карман. По крайней мере, я знаю, что Рейвен рядом и все еще помнит меня. Я срываю пуговицу со своего пальто, обвиваю ее лозой и отправляю вверх по стене.
Углубляюсь в лес. Как же здесь хорошо! Холодный воздух освежает, бодрит, очищает меня изнутри. Я спускаюсь вниз по незнакомой тропинке, даже не задумываясь, куда иду. Я выхожу к крошечному пруду, где плещутся разноцветные рыбки – золотые, оранжевые, сливочно-белые, – и вдруг останавливаюсь как вкопанная, чувствуя, что нечем дышать.
На скамейке у пруда сидит Эш.
Он тотчас вскакивает. На нем простое коричневое пальто и серый шарф, и он идеально вписывается в лесной пейзаж.
– Вайолет?
– Привет, – говорю я.
– Ты… – Он хлопает глазами, как будто не верит, что это я. – Ты как?
– О, все хорошо, – говорю я, внутренне морщась от своего холодного тона. – Спасибо.
Пространство между нами как будто расширяется и сжимается одновременно.
– Я места себе не находил, – говорит он. – Я слышал… говорили, что ты чуть не умерла.