Май, 1188 года
Аль-Ма́лик ан-На́сир Сала́х ад-Дунья ва-д-Дин Абу́-ль-Муза́ффар Ю́суф ибн Айю́б ибн Ша́зи аль-Курди́ известный как Салах ад-Дин аль-Айюби
После сокрушительного поражения Салах ад-Дина в схватке с крестоносцами, Мосул, словно перезрелый плод, пал к ногам Византии. Империя, пробудившись от долгой спячки, алчно воспользовалась даром судьбы: город, словно драгоценный камень, занимал ключевое положение на торговых путях, связывающих Индию, Персию и Средиземноморье. Султан Давлат эль-Акрад с горечью осознавал, что инициатива уплывает сквозь пальцы, подобно песку.
Все новые и новые волны крестоносцев накатывали на Палестину, ведомые жаждой славы и земель. Одряхлевшая Византийская империя, словно восставший из пепла феникс, вдруг воспылала былой мощью, стремясь вернуть утраченные границы времен Юстиниана I. Христианские княжества, оторванные от родных земель, все чаще обращали взоры к басилевсу, видя в нем надежного защитника, в отличие от далекой и медлительной родины, чья помощь могла и вовсе не дойти. С запада прорывались орды огузов кочевников, разоряя мирные земли, топя их в крови и пожарах.
Салах ад-Дин ощущал предчувствие грядущих перемен. Мир затаил дыхание перед надвигающейся бурей, и в этой буре, без крепких союзников, выстоять было равносильно чуду. Султан обратил взор к единоверцам, ища опору в их рядах. Он воззвал к мусульманским правителям, призывая к священной войне против неверных. Но исламский мир, раздробленный на части, изъеденный междоусобицами и личными амбициями, оставался глух к его мольбам. Каждый эмир, каждый султан был поглощен лишь своими владениями, и призрак общего врага казался им далеким и нереальным. Все чаще крамольная мысль закрадывалась в душу султана: Византия могла бы стать неожиданным, но надежным союзником. У них общие враги и переплетающиеся экономические интересы. Басилевс Андроник, конечно, не воин, а скорее искушенный царедворец. Но его сын Мануил был совсем другим человеком. Молодой, энергичный, он горел желанием вернуть Византии былое величие. Салах ад-Дин помнил рассказы о его воинских подвигах, о его храбрости и решительности. Союз с таким человеком мог бы стать залогом успеха.
Он поручил своим дипломатам собрать досье на молодого басилевса. Дипломаты вернулись с обнадеживающими вестями. Мануил действительно разделял опасения Салах ад-Дина относительно усиливающейся угрозы крестоносцев. Он видел в них не только религиозных фанатиков, но и опасных захватчиков, стремящихся подчинить себе земли, некогда принадлежавшие Византии. К тому же, Мануила раздражала агрессивная политика латинских купцов, наводнивших Константинополь и душивших византийскую торговлю. Общие враги и экономические выгоды создавали прочный фундамент для возможного союза.
Салах ад-Дин отдал приказ, и колеса подготовки посольства в Константинополь закрутились. Первые тайные послания потекли из Каира в Константинополь, подобно тихим водам Нила, несущим семена надежды, или голубям мира, с вестью о возможности сотрудничества. Ответ прозвучал быстро, словно эхо в горах. Мануил был готов распахнуть двери для переговоров. Местом встречи выбрали точку на полпути от острова Крит к берегам Египта. Договорились, что в конце мая (точная дата прозвучит позже, словно музыкальная нота в условленный час) оба правителя прибудут на одном корабле к месту переговоров. По приказу Мануила, к месту рандеву уже тайно частями доставили гигантский катамаран, где он был собран из частей, и лежал на водах Средиземного моря словно огромный морской зверь. На его палубе возвышались три павильона. Большой, белоснежный, словно облако, предназначался для встреч и переговоров, где представители двух великих держав могли встретиться вдали от любопытных глаз и досужих ушей. Два других, поменьше, окрашены в цвета договаривающихся сторон, были предназначены для размещения делегаций. Пока же, словно стражи, рядом с местом будущих переговоров дежурили по одной военной галере от каждой стороны, готовые в любой момент встать на защиту.
Май, 1188 года
Константинополь
Митродора Фок
Митродора Фок, фаворитка, чья тень скользила меж императорской опочивальней и покоями императрицы, была маяком надежды и тем рогом изобилия, к которому мечтал припасть бесчисленный сонм ее алчущих родственников.
В покоях императрицы Митродора была воплощением скромности и покорности. Тихим шепотом она докладывала о событиях дня, деликатно намекала на настроения двора, ненавязчиво направляла мысли императрицы в нужное русло. Она была тенью, всегда рядом, но никогда не заслоняющей солнце.
В опочивальне императора она преображалась, и становилась воплощением чувственности, неги и постоянных провокаций. Ее смех звучал как музыка, а ее прикосновения были подобны шелку. Она знала, как увлечь его рассказами о далеких землях и экзотических обычаях, как доставить наслаждение и заставить на некоторое время забыть о государственных заботах. И все это – ради одной цели: вырвать для своей семьи клочок земли под солнцем, пока она сама, словно свеча, догорает, освещая им дорогу в будущее.
Императорский двор – клоака змеиных страстей, где каждый вздох отравлен ядом честолюбия. Здесь, в зыбких песках интриг, Митродора ступала на цыпочках, дабы не стать добычей коварных замыслов. Одно неверное движение – и тебя сбросят с подмостков власти, вычеркнут из памяти императора. Знатные роды, словно стервятники, кружили над троном, предлагая своих дочерей, а порой и не одну, в качестве услады для государя. В памяти всплыл недавний эпизод с тройняшками Музалонов, чья юная прелесть едва не пленила взор императора. К счастью для Митродоры, беременная императрица не оценила столь щедрый дар, а огорчать супругу император не рискнул. Конечно, мимолетное увлечение все же случилось, в тиши охотничьего замка, но это была лишь тень былого влияния. Этот инцидент прозвучал как похоронный колокол, возвещая о закате эпохи Митродоры.
Она чувствовала кожей приближение соперниц – молодых, алчных, жаждущих власти. Теперь приходилось не только изобретать все более изощренные удовольствия для повелителя, но и плести сложнейшие сети интриг, балансируя между враждующими кланами. Она стала виртуозным игроком в этой смертельной игре, читая между строк, улавливая малейшие колебания в настроении императора и императрицы. Но даже ее талант не мог остановить неумолимый бег времени.
Однажды вечером, после изнурительного дня, полного дворцовых козней, Митродора стояла у окна, любуясь мерцающим ковром городских огней. Усталость, глубокая и всепоглощающая, сковала ее. Она понимала, что не сможет вечно носить маску, скользить тенью в лабиринтах покоев. Нужно действовать, и действовать решительно. И решение пришло внезапно, словно молния, пронзившая ночной мрак. Ключ к успеху – не в интригах и манипуляциях, а в доверии. Она должна завоевать доверие императрицы, стать не просто тенью, а верным другом и советником. Рискованный шаг, но другого выхода не было. С этого дня Митродора преобразилась. Она стала более открытой и искренней с императрицей, делилась своими мыслями и чувствами, поддерживала в трудные минуты. Постепенно между ними возникла связь, основанная на взаимном уважении и привязанности. Императрица доверяла Митродоре, внимала ее советам, делилась сокровенными тайнами. И Митродора поняла, что нашла свой истинный путь – путь, который приведет ее род к процветанию и благополучию.
Май, 1188 года
Константинополь
Иегуда бен Элиягу Хадасси
Иегуда бен Элиягу Хадасси, один из столпов караимской общины, был мрачнее тучи. Конфликт еврейской общины в Константинополе с императором разгорался как пожар в сухой степи, но дело было не только в этом. Все проверенные веками хитрости и уловки, казалось, разом утратили силу. Началось всё с, казалось бы, безобидной аферы: иудейские купцы, решив нажиться на армейских поставках, подсунули солдатам мясо, не отличавшееся первой свежестью. Более того, поговаривали, что в нем даже завелись "мясные черви", этакая "плоть во плоти". Но император, увы, юмора не оценил и повелел всех причастных отправить на виселицу, а имущество – конфисковать в казну. Саму еврейскую общину возмутила не столько казнь незадачливых дельцов – тут, как говорится, закон суров, но это закон. Возмутило то, что под конфискацию попали немалые средства самой общины, которые она предусмотрительно давала в рост под хорошие проценты, используя этих купцов как посредников. Император же не только изъял средства, но и векселя пустил в пепел. Злые языки шептались, что среди сожженных векселей были и обязательства членов императорской семьи. Правда это или нет – история умалчивает, но популярность Андроника, среди знати и простых людей после этого взлетела до небес, словно выпущенная из лука стрела.
Опытный и проницательный хахам видел куда глубже поверхности этого злополучного инцидента. Он ощущал, как над общиной сгущаются зловещие тучи, предвещая не просто бурю, а сокрушительный шторм, готовый обрушиться всей своей яростью. Потерянные деньги, безусловно, были ощутимым ударом, но куда сильнее его тревожила зловещая тень растущей нетерпимости к евреям, умело и незаметно расползавшаяся по городу. Пока еще не было принято никаких открыто ограничительных законов, но в каждом решении, в каждой мелочи, при прочих равных, предпочтение неизменно отдавалось православным, что вызывало глухое недовольство среди представителей других конфессий. И когда они, надеясь на справедливость, обратились с жалобой на эту вопиющую несправедливость к молодому императору, он лишь недоуменно вскинул брови, искренне не понимая: "Почему, если еврей помогает еврею, или мусульманин – мусульманину, это считается добродетелью, а если православный протягивает руку православному – это вдруг ущемляет чьи-то права?".
Скорее всего, молодой император был уже отравлен предубеждениями относительно евреев, подозревая их в корыстолюбии и готовности предать ради выгоды. Вполне возможно, что какие-то компрометирующие документы или зловещие подозрения зародились в его уме после того, как Византии удалось отвоевать у мусульман исконные имперские земли, навеки посеяв семена вражды и недоверия.