Императоры затеяли державную реформу https://author.today/reader/142097/4316142), призванную обуздать разросшийся, как дикий плющ, хаос титулов, что веками плодили их предшественники. За образец взяли систему, рожденную в горниле Крымского княжества зятем Юрием.
Водился новый титул для верховного правителя Автократор или Император. Достигнув шестидесяти лет, Автократор уступает трон наследнику, сам же восходит на ступень Василевса, возглавляя Синклит (Сенат). В отсутствие отца у Императора, титул Василевса остается не занятым, а Синклитом руководит Император или назначенный им человек из членов Синклита, получавший звание Проэдра. Так же вводиться титул Понтифика им назначается одни из близких родственников Автократора, который возглавляет Священный Синод — постоянный высший административно-церковный совет, куда входят митрополиты и архиепископы, настоятели крупных монастырей и высшие церковные администраторы. Официальный наследник престола, достигнув совершеннолетия в восемнадцать лет, получал высокий титул Деспота, который намекал на его будущую власть. Наследники второй и третьей очереди отныне именовались Севастократорами, а все законнорожденные дети Василевса — Севастами, символизируя их принадлежность к правящему дому.
Под императорскими титулами выстраивалась строгая иерархия, разделенная на четыре отчетливые категории: "наградные титулы" – придворные звания, даруемые в знак высочайшего признания, словно золотой отблеск императорской милости; "титулы по приказу" – должности государственные, рожденные из императорского указа, словно печать власти на судьбе человека; "военные титулы" – добытые в горниле сражений и испытаний, выкованные доблестью на поле брани; и, наконец, "наследственные титулы" – передаваемые из поколения в поколение, словно живая нить, связующая прошлое, настоящее и будущее.
Члены Синклита удостаивались почетного титула Ипата, коим, как правило, награждались прославленные военачальники и чиновники, безупречно служившие Империи более четверти века. Представление на сей высокий титул подавал Василевс, но утверждение требовало согласия всех членов Синклита и отсутствия вето со стороны Императора.
Для управления обширными провинциями вводились две ключевые должности: Экзарх — военачальник, отвечающий за военную безопасность и оборону границ, и Эпарх — гражданский правитель, пекущийся о благосостоянии подданных. Также учреждался титул Корректора — беспристрастного наблюдателя от Василевса, лишенного власти, но обязанного раз в полугодие лично докладывать правителю о положении дел в провинции, дабы ни одна деталь не ускользнула от его внимания. Особое место в новой иерархии занимал недавно введенный титул Маркиза — владельца обширных земельных наделов на границах государства, создающего неприступный щит между коренными землями Империи и ее недругами. Маркизы обладали широкими полномочиями, несли ответственность лишь перед Василевсом или Синклитом и имели право на своих землях жаловать, вместе с землёй, титулы баронов и рыцарей, формируя собственную силу для защиты рубежей. Титул Маркиза был наследственным, но утверждение нового владельца требовало одобрения большинства голосов Синклита или единоличного решения Василевса. Наряду с Маркизом наследственным было звание Куриала, коим удостаивался владелец крупного земельного надела, передаваемого по наследству, минимальный размер которого составлял триста модиев (примерно 25 гектаров), что подчеркивало значимость землевладения в новой иерархии.
И Нобиль — владелец годового дохода, превышающего 2000 номисм. Для сравнения, придворный чиновник, хранитель законов, получал 288 номисм в год (плюс шелковые одеяния, щедрые подарки и бонусы по случаю праздников).
Новая система титулов, хоть и казалась громоздкой на первый взгляд, быстро доказала свою эффективность. Четкость иерархии уменьшила споры о первенстве, а разделение властных полномочий позволило избежать концентрации власти в одних руках. Система "корректоров" обеспечивала Императору актуальную информацию о положении дел в провинциях, а институт маркизов укрепил границы империи, создав пояс лояльных и сильных землевладельцев, готовых ценой своей жизни защищать рубежи.
Однако, у реформы были и противники. Некоторые представители старой знати, привыкшие к неограниченному влиянию, с недовольством восприняли нововведения, ограничивающие их привилегии. Они плели интриги, пытаясь дискредитировать новую систему и вернуть прежние порядки. Особую неприязнь у них вызывал институт корректоров, видя в них шпионов, следящих за каждым их шагом.
Несмотря на яростное сопротивление, реформа властно набирала ход, словно полноводная река, пробивающая себе путь сквозь скалы. Новые титулы, словно сверкающие ордена, стали зримым знаком отличия и безоговорочного признания заслуг перед Империей, словно незримые нити, подстегивая подданных к еще более усердной службе. Реформа создала дерзновенные социальные лифты, позволяя одаренным и амбициозным натурам взмывать вверх по крутым иерархическим лестницам, ранее казавшимся неприступными. Военные, чиновники, землевладельцы – все, словно зачарованные, стремились заслужить благосклонный взгляд императора и получить заветный титул, который распахнёт перед ними новые, головокружительные горизонты возможностей и безграничной власти.
Июнь, 1188 года
ВаленсияКнязь Давид Сослани
Валенсия пылала, поверженная под сокрушительным натиском осов. Пятый день город корчился в агонии под пятой захватчиков. Корабли, словно хищные звери, накренились под тяжестью награбленного.
Валенсийцы, те, кто не успел бежать или встретил смерть от клинка, затаились в своих домах, дрожа как осенние листья, ожидая неминуемой расплаты. Освобождённые рабы, ненасытной саранчой, пожирали город, не щадя ни мечетей, ни лавок, ни жилищ. Лишь редкие церкви, словно белые маяки в море отчаяния, предлагали убежище, и многие мусульмане, отринув веру, искали спасения под их сводами. Золото, шелка, драгоценности – все утекало бурным потоком в их бездонные сундуки, готовясь к долгому путешествию в далекие, чужие земли.
Давид стоял на палубе флагмана, и его взгляд скользил по разросшейся армаде. Корабли, захваченные в валенсийском порту, теснились бок о бок, напоминая о недавней победе. Он понимал – пора уходить. Город был выжат, словно лимон, добычи оставалось ещё много, но она уже не лезла ни в трюмы, ни в души. Флотилия, подобно морскому змею, выползала из бухты, а в Валенсии, охваченной безумием мести, бесчинствовали освобожденные рабы, возвращая сторицей своим бывшим хозяевам за годы унижений. Давид вздохнул, предвидя, как вскоре в пламени пожаров погибнут и христианские церкви. С другой стороны, многие богатые христиане не гнушались использовать в качестве рабов своих единоверцев. «Хуже мусульман…» – мимолетная мысль промелькнула в голове и тут же угасла.
Сердце его, ведающее сострадание, билось в унисон с тяжким грузом долга, давящим на плечи. Он – предводитель, чья воля закалена в пламени битв, призванный вести за собой, служа высшей цели, что маячила в дымке грядущего. Разграбление Валенсии – лишь кровавый мазок на холсте его судьбы, неизбежная жертва на алтарь светлого будущего, где новый дом обретет долгожданный мир и процветание, выкованные в горниле испытаний.
Солнце, истекая багряным заревом, медленно тонуло за горизонтом, а Валенсия, словно раненый зверь, оставалась позади, погружаясь во тьму хаоса и отчаяния. Ветер, пропитанный солью и гарью, трепал его темные волосы, обдавая лицо горькими слезами моря. Опустошение расползалось по душе, словно ядовитый плющ, обвивая сердце ледяной хваткой. Победа оказалась с привкусом горечи и сожаления. Давид узрел столько крови и жестокости, что хватило бы на десяток жизней, и каждая из них кричала о милосердии и пощаде. В глубине души он лелеял иную мечту – мир, где люди живут в согласии, где нет места рабству и войнам, где не льется кровь невинных. Но пока это были лишь призрачные грезы, мерцающие вдалеке, словно звезды в ночи. Он окинул взглядом своих воинов, бурно празднующих победу. Их лица, озаренные отблесками костров, сияли от безудержной радости, а в глазах плясал алчный огонь наживы. Они не видели и не чувствовали той тяжести, что придавливала его к земле, не ощущали той душевной боли, что разрывала его изнутри. Они – солдаты, рожденные для битвы, живущие лишь сегодняшним днем, алчущие славы и богатства. И он – их предводитель, связанный клятвой вести их к новым победам, к новым землям, щедро орошенным кровью и усыпанным золотом.
Июнь, 1188 года
Крепость Рось
На крепостной стене, словно вросший в камень, стоял воевода Ольстин, и взгляд его, исполненный горечи и предчувствия, провожал скользящие по бескрайней волжской глади варяжские драккары. В душе рождалось странное, щемящее дежавю – словно видел он это уже не раз: все так же стоял на этой стене, и так же мимо проплывали хищные корабли, вестники беды.
Рядом, подобно безмолвной тени, застыл Труан Молчаливый, три дня назад приставший к росской пристани с пятью потрепанными ладьями. Именно он, словно зловещая птица, принес весть о возвращении викингов. Ольстин, по грешному помыслу, сперва заподозрил в гостях лазутчиков, но, приглядевшись, успокоился – опытных воинов среди них едва ли наберется на пальцы одной руки. И все же, воевода не спускал глаз с новоприбывших, чуя недоброе. Флотилия, рассекая волжскую гладь, бодро устремлялась вверх по течению, не выказывая ни малейшего намерения причалить к берегу.
– В Городец гонец отправлен, – прошептал сотник Захар, возникнув словно из ниоткуда, как всегда, незаметно. – Хотя им сейчас не до набегов, лишь бы своё добро уберечь. Вон, поглядите, как глубоко струги в воде сидят.
– Ты лучше за булгарами присматривай, – недовольно проворчал Ольстин Олексич, чью душу тяготил юношеский задор окружающих. – Они ведь силу копили, чтобы варягов перехватить. Как бы нам от них не досталось.
– Да какой там! Четыре дня назад попытались они караван у Сундовита захватить, да зубы обломали. Варяги не только их струги в полон взяли, но и на берег сошли, город огню предали.