Старания Климента не осталось незамеченным. Весть о его миролюбивых намерениях и одновременно о твердой руке распространилась по Риму, оплаченными папскими агентами, вселяя надежду в сердца уставших от смут горожан. Многие, кто прежде занимал непримиримую позицию, начали склоняться к мысли о необходимости компромисса. Климент умело пользовался этим, проводя дипломатические переговоры, обещая блага тем, кто поддержит его, и предостерегая тех, кто продолжал упорствовать.
Вторым вопросом требующим его решением был провозглашённый её предшественником третий крестовый поход. Последние события, а именно совместное заявление Саладина и императора Мануила перевернули всё с ног на голову. В частном письме патриарх Константинопольский Василий II Филакопула советовал перенаправить участников третьего крестового похода на освобождение Пиренейского полуострова, но Климент понимал, что привлечь к такому походу высокопоставленных участников будет сложно, да и короли Арагона, Португалии и Кастилии вряд ли будут рады появлению анклавов, подчинённых другим государствам. На земле, которую они считают своей. Климент понимал, что крестовый поход на Восток – это не просто религиозная война, но и сложная геополитическая игра, в которой переплелись интересы различных государств и политических сил. Идея перенаправления сил крестоносцев на Пиренеи казалась ему не только мало реалистичной, но и чреватой новыми конфликтами. Он решил не торопиться с окончательным решением, а тщательно взвесить все "за" и "против", провести консультации с ведущими европейскими монархами и религиозными деятелями. Требовалось решение, которое могло удовлетворить большинство сторон, а главное принести выгоды Ватикану.
В папских покоях день и ночь кипела работа. Климент принимал послов, выслушивал доклады и анализировал поступающую информацию. Он прекрасно понимал, что от его решения зависит не только судьба Святой земли, но и авторитет папства в целом. Промедление могло привести к потере инициативы, а неверный шаг – к серьезным политическим последствиям.
Сентябрь-декабрь 1188 года
Генри II Фицемпресс
В полумраке королевских покоев пятидесятипятилетний монарх чувствовал себя ужасно, утопал в пучине мрачных дум. Тень недуга омрачала его чело, заставляя с тревогой вглядываться в туманное будущее державы. Король Генрих II, чьи руки держат в узде мятежных баронов, и чья воля определяла судьбы земель от Шотландии до Аквитании, теперь чувствовал, как силы покидают его. В памяти всплывали картины прошлых триумфов, гром победных фанфар, преклоненные колена врагов. Но былое величие не могло заглушить терзающее чувство неотвратимости грядущего. Он знал, что королевство нуждается в сильном правителе, способном противостоять внешним угрозам и усмирять внутренние распри.
Два сына, словно два осколка его былой силы, являли собой разительный контраст. Ричард, закалённый жизнью, был подобен клинку – стальному и непоколебимому, Иоанн же, словно тростник, гнулся под малейшим дуновением судьбы. Братья, чуждые друг другу, не питали братской любви, и Генрих страшился, что после его ухода Иоанн, слабый духом, станет марионеткой в руках – коварного Филиппа или иных, столь же беспринципных властителей, которые будут настраивать его против Ричарда
Взор его упал на лежащий на столе пергамент с королевской печатью. Договор с Филиппом Французским, заключенный с огромным трудом и множеством компромиссов, казался сейчас хрупким и несвоевременным, словно осенний листок, в середине зимы, готовый рассыпаться от малейшего движения воздуха. Филипп, молодой и честолюбивый, только и ждал момента, чтобы вмешаться в английские дела, воспользовавшись слабостью нового монарха.
Мысль о Ричарде, его старшем сыне, вызывала противоречивые чувства. Да, он был храбр и умел вести за собой воинов. Но Ричард, прозванный Львиное Сердце, был слишком импульсивен и своенравен, часто действовал, поддаваясь минутному порыву, не задумываясь о последствиях. Он был скорее воином, чем политиком, и королевство могло стать лишь полем для его бесконечных битв. Тем более Ричард воспитывался в Аквитании и для него была чужда Англия, он даже на английском изъяснялся с трудом. Тяжкий вздох сорвался с уст короля. Какой выбор сделать? Кому доверить судьбу страны? Времени оставалось все меньше, и каждое мгновение, потраченное на раздумья, приближало час, когда бремя власти перейдет в другие руки. Генрих поднял с пола тяжелый посох, символ его королевского достоинства, и с усилием приподнялся с кресла. Ему необходимо было принять решение, пока еще не было слишком поздно.
От старшего сына, Генриха наследников не осталось, Следующий по старшинству идет Ричард, далее погибший два года назад Джеффри остались дочки и сын Артур, которого пока Филип II в качестве заложника, первоочередная задача вытащить маленького Артура и его мать из шелковых объятий французского двора. Им от отца досталось герцогство Бретань, вот пусть и обживаются. И наконец младший сын, Иоанн не воин и не политик, без особых талантов, правильно говорят, что природа на младших зачастую отдыхает.
Надо придумать как правильно расставить противовесы чтобы ситуация не привела к катастрофе. Решено - Остров, словно драгоценную безделушку, он оставит Иоанну, а материковые владения - Анжуйскую империю (Нормандия, Бретань, Аквитания, Гасконь), как символ власти и силы, отдаст Ричарду. Это не просто решение – хитроумная шахматная партия, призванная посеять хаос в стане врага и знатно подпортить жизнь Филиппу, привыкшему плести свои интриги на нитях раздора. Но прежде, предстояло открыть Алиеноре глаза на то, как ее любимый Ричард, из милого львенка превратился в гордого и необузданного льва. И тогда, узрев сию метаморфозу, она сама, обеими руками вцепится в податливого Иоанна, оберегая его от любого, кто мог бы омрачить его юный разум.
Это будет интересная партия, и для неё у него есть ещё пара тузов в рукаве.
Сентябрь-декабрь 1188 года
дворце графов де Пуатье.
Ричард Львиное сердце
Ярость Ричарда клубилась, как лава, томящаяся в жерле дремлющего вулкана, грозящая обрушиться огненным потоком. Отец нанес удар, выверенный и болезненный, словно укол отравленной иглы. То, что он осквернил его честь, превратив его невесту, французскую принцессу Адель, в мимолетную фаворитку, с этим Ричард почти примирился. Если сказать откровенно, за эту подлость Ричард был почти благодарен: Адель не вызывала в нем ни малейшего влечения, а брак не сулил ни политического могущества, ни звонкой монеты. Эту потерю он оплакал недолго, находя скоротечное забвение в объятиях чужих жен и дочерей. Но последняя выходка Генриха, словно сотканная из дьявольской изобретательности и ядовитой мести, раскрыла свою истинную глубину не сразу. Генрих даровал свободу своей супруге и изгнал ее в Аквитанию, прямиком в объятия Ричарда.
И вот, словно вихрь, в Аквитанию ворвалась Алиенора, еще более властная, чем в прежние времена. Она совала свой нос во все дела, от хозяйственных мелочей до стратегических военных планов, высказывая свое "ценное" мнение по каждому, сколь-нибудь важному вопросу. С ее появлением стало очевидно: Ричард, рыцарь без страха и упрека, воплощение доблести и неукротимой силы, несмотря на всеобщее обожание, а возможно, и благодаря ему, оставался лишь бледным отражением своей матери, Алиеноры Аквитанской. Она, королева двух королевств, женщина, чей ум был острее клинка, а воля – крепче стали, видела в сыне лишь инструмент для реализации своих честолюбивых замыслов. Ричард, ослепленный блеском славы и жаждой подвигов, редко осмеливался перечить этой властной львице.
Под маской внешней гармонии зрел и нарастал конфликт, подобно грозовой туче, предвещающей бурю. Ричард, измученный удушающей материнской опекой, рвался к свободе, к самостоятельности, к праву самому ковать свою судьбу, к которому он так привык за годы вынужденного "заточения" матери. Алиенора же, изголодавшаяся по власти, привыкшая повелевать и направлять, не желала выпускать из рук нити контроля, видя в сыне лишь продолжение собственной воли, отражение своих необузданных амбиций.
И вот, словно искра, упавшая в пороховой погреб, произошел взрыв. Ричард, уставший от постоянного давления и упреков, однажды в порыве гнева высказал все, что накопилось у него на душе. Он обвинил мать в тирании, в стремлении подавить его личность, в использовании его как марионетку в своих политических играх. Алиенора, привыкшая к беспрекословному повиновению, была потрясена подобной дерзостью. Она не ожидала, что ее сын, которого она считала послушным орудием, осмелится восстать против нее.
Разразилась буря. Слова летели, словно кинжалы, раня и оскорбляя. Ричард обвинял Алиенору в эгоизме и жажде власти, Алиенора упрекала Ричарда в неблагодарности и слабости. Впервые между ними пролегла пропасть, заполненная обидой и непониманием.
Конфликт нарастал, вовлекая в свою орбиту все больше людей. Сторонники Ричарда, уставшие от властного правления Алиеноры, поддерживали своего молодого герцога, жаждущего самостоятельности. Приверженцы Алиеноры, верные королеве и ее политическим амбициям, осуждали Ричарда за непослушание и неуважение к матери. Аквитания разделилась на два лагеря, готовых к открытому противостоянию.
Ричард, осознавая, что конфликт с матерью может привести к гражданской войне, принял тяжелое решение. Он оставил Аквитанию, отправившись ко двору французского короля Филиппа II. Там, вдали от материнской опеки, он надеялся обрести свободу и возможность реализовать свои собственные амбиции. Но он еще не знал, что этот шаг лишь усугубит ситуацию, превратив личный конфликт в масштабную политическую интригу, в которой будут замешаны короли и герцоги, рыцари и шпионы.
Сентябрь-декабрь 1188 года
Константинополь.
Василевс Андроник
Передав сыну бремя императорской короны, Андроник, хоть и не отстранился полностью от государственных дел, – долг обязывал, – все же смог уделять больше времени юной, семнадцатилетней супруге и новой, пылкой любовнице. Анна Французская носила под сердцем дитя, и Андроник с тайной надеждой думал: если родится сын, он будет навеки отстранен от византийского престола, что избавит его от терзаний и сделает жизнь спокойнее. Впрочем, если у Филиппа так и не появится наследник… А девочка… что ж, девочка послужит укреплени