Место было тесное, сырое и холодное. Три деревянные миски, немного соломы вместо постели, а по соседству – старый забытый скелет, пара крыс и три паука.
– Какой же король правит в этих местах, что так на нас ополчился? – спросил Заг.
– Король Глюб! Глупый и злой, а главное – очень большой, – ответила Симонна.
– Ты это произнесла! Ты сказала… – прошептал Гектор.
– Нет-нет, ничего я не говорила, – вдруг забеспокоилась Симонна.
– Нет, ты это сказала! – заорал из коридора стражник.
– Кто это сказал? – завопил другой бородатый надзиратель.
– Это она, – заявил стражник и указал пальцем на Симонну (и снова заметим, как и в начале нашей истории, что так делать нельзя!).
Дверь темницы открылась – и, согнувшись в три погибели, вошёл огромный человек, высокий, как дерево, тощий, как шнурок, и с короной на голове.
Ничего не объяснив, он бросил взгляд на курицу, отвесил ей здоровенную оплеуху и вышел вон.
– Он что, ненормальный? Совершенно сумасшедший! – возмутился Заг.
– Да нет, это король. Наш король Глюб, который не переносит, когда кто-то произносит одно слово на букву «б». Здесь запрещено произносить это слово, здесь нет ничего бол… И огр… тоже нет. Вот так!
Всю оставшуюся часть дня узники провели в ожидании. Чего ждать, им было неизвестно, но больше ничего не оставалось, и они заскучали.
У Зага в животе по-прежнему урчало. Изредка он проводил рукой по голове, чтобы проверить, на прежнем ли месте гребешок. Ему хотелось спать, но для этого он был слишком обеспокоен.
Симонна и Гектор расчертили пыльный пол и в полумраке, царившем в камере, играли в крестики-нолики. Вдруг дверь распахнулась и вошёл человек. На голове у него был странный парик. Он был похож на плохо выспавшегося филина и держал в руках свиток пергамента. Его сопровождал тюремщик, который нёс факел.
– Слушайте, подлые воры, мерзкие разбойники и другие негодяи, слушайте, что наш добрый король Глюб – да пребудет он вечно в добром здравии, счастии и мудрости – приказал сделать с этими ужасными преступниками. Завтра утром на восходе солнца вы предстанете перед суровым и безжалостным трибуналом. Вас будут судить за то, что вы напугали людей на рынке и устроили там беспорядки. Затем вы будете повешены, разрезаны на кусочки, четвертованы и сожжены, если, конечно, вдруг не обнаружится, что вы невиновны. В таком случае… вы будете только повешены. Чтобы эту последнюю ночь вы провели в мучениях, наш добрый король Глюб – да пребудет он вечно в добром здравии, счастии и мудрости – прислал своего придворного менестреля, который продемонстрирует вам свои таланты. Такова королевская воля. Прощайте, господа воры и разбойники!
И он удалился, ни разу не оглянувшись.
– Мне вас жаль, – огорчённо заметил тюремщик, заглянув в темницу. – Уж лучше было бы сразу разрезать вас на мелкие кусочки, чем подвергать таким мучениям, которые вам предстоят. Не знаю, что вы натворили, но нет такого преступления, которое заслуживало бы подобного наказания… А вот и он!
И стражник немедленно засунул в уши такое количество воска, которого хватило бы на сотню свечей, потом натянул на голову шапку, плотно закрывающую уши, а сверху намотал толстенный шарф.
– Приветствую вас, отвратительные преступники! Меня зовут Жюль Кикуин, меня прислали вас развлечь. Надеюсь, моё пение вам понравится, – сообщил странный человек, расположившись в тюремном коридоре. Он достал лютню и затянул песню. Только открыл рот, только взял первую ноту на своём инструменте, как случилось нечто невероятное. Сначала убежали все мыши, потом крысы и муравьи, за ними пауки, мокрицы и блохи. Сидевшие на крыше тюрьмы голуби пришли в неистовство и улетели куда глаза глядят, а рыбы, плававшие до того момента в наполненном водой рву, выпрыгнули на траву и тоже ускакали без оглядки.
Пение менестреля было таким ужасным, что вонзалось в уши, словно шип в палец, и вызывало такие же ощущения, как гвоздь, торчащий из пятки в ботинке. Это был редкий талант. Он фальшивил, когда играл, пел тоже фальшиво, в голосе его было что-то от скрипящего колодца и от вопля кота, которого дёргают за хвост.
Жителей королевства предупредили заранее, поэтому все они предусмотрительно заткнули уши: булочник – хлебным мякишем, официанты – свечным воском, повар – петрушкой, охотник – кроличьим пухом, королева – двумя перстнями, а солдаты, как и все остальные, у которых не было ни хлеба, ни воска, ни кроличьего пуха, ни колец, ни петрушки, – двумя пальцами, засунув их себе в уши поглубже (что страшно неудобно, когда ложишься спать).
– Я начну с весёлой мелодии, – уточнил менестрель, откашлявшись. – Небольшая песенка, лёгкая и радостная, под названием «Баллада повешенных»:
Терпимей будьте, братья-люди, к нам, Что раньше вас прошли земным путём…
И это печальное фальшивое пение продолжалось долгие часы. За «Балладой повешенных» последовала «Баллада скелетов», затем «Жалоба старых носков», «Печальная жизнь рыбьей кости» и другие не менее грустные произведения.
В эту ночь крупные слёзы катились по стенам тюрьмы королевского дворца – даже камни рыдали от тоски. К концу первой песни в камере больше не осталось соломы: половина ушла в уши Гектора, вторая – в уши Симонны. Что касается Зага, он сидел неподвижно и был единственным, кто не реагировал на этот поток фальшивых нот и жуткого скрипа. Расположившись в углу, он сосал большой палец и прислушивался к своему желудку, в котором продолжалось урчание.
Рано утром утомлённый, но совершенно счастливый Кикуин отложил наконец свою лютню и прекратил вопли: концерт был окончен.
Тюремщик первым вытащил воск из ушей. Его примеру последовали один за другим и другие жители города, которые принялись извлекать из ушей пальцы, кольца, тесто или петрушку, которыми были закупорены их слуховые проходы. Мыши и пауки вернулись. Мало-помалу жизнь входила в своё обычное русло, как бывает после урагана или землетрясения.
– Ну как, хорошо выспались? – спросил тюремщик, открывая дверь камеры. – Нет? Тем лучше, банда мерзавцев! А теперь выходите! – прорычал он. – Вас ждёт трибунал.
Всю дорогу от темницы до зала суда, которая тянулась мимо дворца, через двор и подъёмный мост, потом через деревню, её площадь и улицы, все оскорбляли их и забрасывали гнилыми яблоками.
– Спасибо, спасибо, – бормотал Гектор, ловил яблоки и с удовольствием поедал. – Огромное спасибо!
– Да как же ты можешь есть в такой момент?! – возмутилась Симонна.
– Я проголодался! Да, это так, я хочу есть и не понимаю, почему, собственно, умереть на голодный желудок лучше, чем после хорошего обеда.
– Кстати, о желудке, – заметила курица. – Тут есть ещё кое-кто, у кого с ним по-прежнему большие проблемы.
И они обернулись к Загу, чей желудок издавал теперь такие жуткие звуки, какие могут возникнуть только в недрах тонущего корабля, в утробе пьющего слона, в бушующем водопаде, в протекающей водопроводной трубе или во всём этом вместе взятом. Шум нарастал и звучал всё более угрожающе.
– Надеюсь, дракон не взорвётся? – спросила вдруг Симонна.
В суде собралась безумная толпа народу. Вчерашний судья, тот, который в парике и похож на филина, ждал, стоя высоко на кафедре.
Выглядел он не забавнее волчьего капкана и не добрее солнечного удара.
– Обвиняемые, встать! – гаркнул судья, хотя никто из троих ещё и не присел.
– Встать! – закричали вслед за ним злые охранники.
– Мы бы встали, – попыталась объяснить Симонна, – но ведь мы уже стоим.
– Всё равно встаньте, вы обязаны подчиняться! – сказал судья, который совершенно точно был злобным, но, возможно, кроме того, глуповатым. – Обвиняемые, по приказу его величества короля Глюба, прекрасного и великолепного, – да пребудет он вечно в добром здравии, счастии и мудрости, – вы предстанете перед судом, прежде чем будете казнены. Просим вас вести себя достойно и не плакать, король терпеть не может, когда приговорённые плачут.
Вы обвиняетесь в том, что нарушили мирное течение жизни в королевстве, затеяли беспорядки на базаре и совершили попытку уклониться от своей участи быть съеденными на обед. За это вы, свинья и курица, приговариваетесь к смертной казни. Вы, дракон, обвиняетесь в том, что напугали честных граждан, способствовали побегу двух животных, предназначенных для съедения, летали, не имея соответствующего разрешения, осмелились явиться в наше королевство, хотя драконы здесь запрещены; вы также обвиняетесь в неуважении к суду, так как издаёте своим животом неприличные звуки. За всё это вы также будете казнены.
Публика в зале, окончательно обезумев, скандировала: «Казнить!»
«Казнить!» – кричали солдаты. «Казнить!» – требовал судья.
– Посмотрите на дракона. Он распухает, раздувается, у него внутри что-то происходит, он сейчас взорвётся! – вдруг воскликнула женщина, которая сидела в первом ряду и вязала варежки.
Бедняга Заг и в самом деле выглядел неважно. Он потерял приятный розовый цвет, гребешок и клюв тоже исчезли. Трудно было теперь сказать, на что он похож, просто огромный зелёный пузырь, на поверхности которого проступали и шевелились бугры.
И вдруг – ПАФ!
– Аааааааа! – завопила набившаяся в зал суда публика, откатившись подальше вглубь.
– О! – воскликнул судья.
– Ууууууу! – убегая, взвыла вязальщица.
– У тебя всё в порядке? – спросила Симонна, наклоняясь к другу.
– Эй, Заг, ты нас ещё слышишь? – присоединился к ней Гектор.
Но Заг больше никого не слышал. Он подпрыгивал на месте, превратившись в гигантский скачущий мяч, пролетел через зал, как прохудившийся воздушный шар, булькая, свистя и подвывая, и вдруг рухнул и замер как вкопанный.
Глава 9Торжественный момент
Заг больше не шевелился, не было больше ни урчания в животе, ни бульканья – вообще ничего. Он снова стал таким, каким был раньше, – крупным зелёным драконом с небольшими крыльями и длинным хвостом, который заканчивался стрелой. Действие зелья колдуньи завершилось.