— Ты же никуда уже не уйдёшь? — спросил он. Не с надеждой, нет. Я не почувствовала себя обязанной ему. Он будто уточнял правила игры и мне было легче, чем когда-либо, отвечать вопросы. Габриэль ничего от меня не ждал и я ему не должна. Я — сама по себе. Впервые! И я собой гордилась.
— Нет, — уверенно покачала головой.
— Ну значит, во-первых, я победил и ты даже неделю не продержалась! — самодовольно улыбнулся он, получив от меня тычок в бок. — А во-вторых... если ты готова... пора выбирать?
— Но разве я не...
— Нет. Выбор всё ещё за тобой. Ты же помнишь? На кону никогда не стояла моя жизнь. Это всегда был дракон... Ты — моя истинная пара, и дракон принадлежит тебе. Ты его принимаешь или нет?
Два сердца.
Показалось так заманчиво быть просто людьми. Очень просто, в самом деле. Дракон — огромная сила, захватывающая, пугающая. Путающая мысли и неуправляемая. Но прекрасная.
И глаза Габриэля такие счастливые. Чистые, как никогда.
Два сердца.
Вот они какие.
Детский эпилог
Не каждый дракон в то поверье проверит,Но верит, пожалуй, каждый второй.Судьба настигает воздушного змеяИ на земле он находит Покой.
— А что это значит?— Дракон встречает свою истинную, и она не дракон. Не летает. Живёт... за земле... наверное.— Наверное, значит не точно?— Точно!— А если истинная... м-м... скажем из Фолье и превращается в птицу? Или из Бревалана? Или она...— Ты будешь слушать дальше или нет?
В груди у Покоя два сердца, не скроюИ в этих сердцах полыхает огонь.Отныне Покой лишь своею рукоюдарует дракону великую боль.
— Так уж и боль? Что за боль?— Ну это метафора. Боль или любовь — едино. Любовь — это боль. Расставание — боль.— Фу-у... романтическая мура!— Я сейчас уйду!— Нет-нет. Продолжай, пожалуйста.
И триста ночей для дракона с ПокоемНе стоят семи обезумевших дней.Расколется Дорн, прорвется на волю,И выбор отныне, будет за Ней.
— Дорн? Или Авар? Что расколется? Что вырвется? Ладно... молчу-молчу.
Драконова жизнь, к сожаленью, не вечна.Не вечней, чем жизнь девицы простой.В руках у неё не любовь. Бесконечность.В руках у дракона — вечный Покой.
— Выбор-то какой? А вот бесконечность — это... ладно, это, наверное, тоже любовь и бла-бла-бла. Уф... какая красота. Прекрасная легенда! В самое сердце попала!
Книга с громким хлопком захлопнулась и полетела на сочную зелёную траву. Вот так раритетное издание чуть было не лишилось переплёта.
— Ты невыносимый слушатель, Самуэль Гер!— Зато красавчик! — он подмигнул, вскочил на ноги и бросился со всех ног к фонтану. Из-под грязных пяток вылетали комья земли, совершенно не по-княжески.
Девочка сглотнула и тоже пошла следом за мальчишкой.
В фонтане плескалась радужная рыбка, которую Самуэль выловил своими руками в заливе и мечтал, чтобы она тут прижилась.
Девочка села на бортик и стала смотреть, как рыбка отбрасывает на каменные стены яркие блики.
— Как тебя зовут, говоришь? — спросил Самуэль.— Брайт, — сипло ответила девочка.— Брайт... это потому что ты вся сверкаешь?
Он презрительно скривил губы. Самуэлю Геру было уже тринадцать, и он не считал нужным думать о такой ерунде, как комплименты. Хорошенькие девчонки его просто пугали. Такие, как эта Брайт.
Отец сказал Самуэлю, что они троюродные кузены и что мать девчонки настоящая сирена или нимфа. Это звучало невероятно здорово, но почему-то от одной мысли про светящуюся кожу и неестественно длинные волосы Брайт Масон, у Самуэля пекло щёки. А какому тринадцатилетнему это понравится?
Девчонка сглотнула.
— Я не могу перестать сверкать, мерзкая ящерица, — фыркнула она и, гордо вздёрнув нос, пошла в дом, даже не подобрав книгу с легендами.
Самуэль не побежал следом. Он снова уставился на свою сверкающую рыбку. И Брайт Масон сверкала. У нее были огромные розовые глаза. И слишком хриплый голос. Говорят, если настоящая сирена или нимфа (кто ж их разберёт) запоёт — будет худо.
— Я не ящерица, — буркнул Самуэль. — Сама ты... ящерица.
Самуэль услышал мягкую поступь за своей спиной и, не глядя поднял руку, тут же в ладонь ткнулся большой мокрый нос, а потом под локоть протиснулась огромная белоснежная кошачья морда.
— Привет, — вздохнул Самуэль Гер.— Привет, — на месте белоснежной тигрицы появилась женщина.
Мягко улыбнулась мальчику и растрепала его тёмные волосы.
Он поморщился, но протестовать не стал.
Женщина выглядела так, будто была не просто хозяйкой дома, а хозяйкой целого леса, и Самуэль как всегда восхищённо вздохнул. Он страшно гордился своей матерью и считал её невероятной и идеальной. Самуэль унаследовал от отца поэтичность и романтичность, граничащую с одержимостью. На это наложилась невозможная уверенность в себе. А ещё залюбленность, о, да.
Самуэль считал, что живёт в идеальном мире, в котором никому нет места, там только его семья. Его отец. Его дом. Его сестра. Его мать. А все остальные — не такие как они.
Турсуаза Гер стояла на траве босиком. На щиколотках болтались коричневые кожаные ремешки с деревянными бусинами. Такие же украшали руки. Кудрявые волосы растрепались, выбились из небрежной косы и теперь обрамляли лицо, будто густая листва ствол дерева.
Мать всегда казалась Самуэлю лесной разбойницей с луком и стрелами.
Она носила льняные платья, подпоясанные широким кожаным поясом, по утрам ходила на море купаться и умела танцевать так, что из-под ног искры летели. Самуэль даже представить не мог, что когда-то это создание носило красивые голубые платья и причёски. Нет, ни за что бы не поверил в такую чепуху.
Она была самой смелой женщиной на свете, и самой нежной к тому же. И самой мудрой. И уютной.
А ещё его мать обращалась огромной белой тигрицей и в этом месте любой вредный собеседник мог бы заткнуться и признать, что Турсуаза Гер — лучшая женщина на земле.
— Ты как будто расстроен, — она вздёрнула бровь и улыбнулась.
— Брайт Масон... ящерицей назвала.
— А ты кто?
— А я... дракон! — смело ответил Самуэль Гер. — Да же, мам?
Он посмотрел на неё совсем по-детски, будто не знал ответа. А Турсуаза Гер пожала плечами, села на траву, скрестив ноги, и рассмеялась:
— Как будто это тебе решать, — она, конечно, шутила. Он знал это, но всё равно поёжился.
— А если, — шепнул он. — Эта противная Брайт Масон — моя истинная? А? Она тут мне легенды рассказывала, будто я их сам не знаю, — он продолжал шептать, склонившись к матери, будто они были заговорщиками. — И болтает всякое... и она светится, видела такое? Ага... и я о чём...
— Эй! — улыбнулась Турсуаза. — Во-первых, Брайт Масон не может быть тебе истинной. Она дочь твоего дяди. Это противоречит легенде. А во-вторых... и что с того? Ты же помнишь, мы же рассказывали. Дракон принадлежит его паре, милый. Не себе.
— А вдруг мой дракон достанется какой-нибудь дуре, — топнул ногой Самуэль. — Не хочу... чтобы за меня решала какая-то... сумасшедшая девица!
Турсуаза рассмеялась.
— О, так и будет, непременно!
Мама очень много смеялась, и Самуэль это на самом деле нравилось, хоть он и кривился, как будто в тринадцать уже познал жизнь. Мама не была из тех шумных деятельных дам, что вечно заняты чем-то важным. Мама была... мамой. И она смеялась. И шутила. И любила.
Самуэль было страшно, что однажды на его пути встретится какая-нибудь... Брайт и заменит собой этот свет.
— Почему ты смеёшься, — он упал рядом с матерью и покровительственно обнял её хрупкие плечи.
Мама была маленькой, тоненькой, как ребёнок. Даже когда Самуэлю было всего семь, он уже думал, что сможет маму защитить и даже не подозревал, что она приходит ночью спасти его от холода, поправляя одеяло. Что уж говорить, когда ты совсем взрослый тринадцатилетка?
— Поверь... когда пара появится, тебе будет совершенно наплевать, кого она выберет. Тебя или дракона... неважно. Ты будешь смотреть на неё и просто любить, и плевать в каком качестве.
— Но только эгоистка отберёт у дракона его половину! — воскликнул мальчик. — Такая пара мне не нужна! Я — дракон!
— Ты — человек, Самуэль Гер, — улыбнулась мама. — И открою тебе страшную тайну... я тоже человек. И папа человек. И малышка Ли...
Самуэль поморщился при упоминании сестры. Уж на что мальчик любил мать, но сестра... непросто однажды придётся её жениху, ой как непросто.
— Ладно, — он махнул рукой. — Я подумаю над этим. Мне пора. Нужно объяснить Брайт Масон, что её это “сверкание” просто возмутительно.
Он усмехнулся совсем как взрослый и ушёл, оставив Турсуазу сидеть на траве у фонтана, блаженно откинув голову. Она наслаждалась тем, как касаются лучи солнца её лица.
Раз... и огромная тень нависла над ней.
Два... и вместо теплых лучиков кожи коснулась обжигающая снежинка.
Огромный дракон сложил крылья, мотнул головой, превращаясь в мужчину, и скрестив на груди руки, посмотрел на жену.
— Снег? — крикнула она через всю поляну, ловя снежинки рукой.
— Не нравится? — он усмехнулся, совсем как сын только что, и самодовольно протянул: — Зна-аю, что нравится. Можешь даже не отвечать!
— Куда уж, куда уж... — пробормотала с нежной улыбкой совершенно одичавшая Турсуаза. — А знаешь, что знаю я?
— Что? — Темнейший князь Дорна приблизился к ней и провёл рукой по растрепанной косе.
— Что ты сейчас страсть как хочешь меня поцеловать, — она сощурилась с не меньшей самоуверенностью.
— Эй, удар ниже пояса! Я всегда этого хочу! — возмутился он и только сделал решающий шаг вперёд, как Турсуаза обратилась Тигрицей и со всех ног рванула к лесу.
Чего стоишь? У нас дела княжеской важности на поляне! — услышал Дракон весёлый голос в своей голове.
“Женщина! Ты однажды меня убьёшь! Люби меня хоть чуточку поменьше!”