Конус энергии задрожал и растаял. Дими вытащил гладий. Гильом тяжело рухнул на пол. Дымящийся пергамент, исписанный красивым писарским почерком и забрызганный воском, опустился на пол рядом с колдуном. Ветер улегся.
Внезапно удушающе завоняло гнилым мясом.
– Что вы сделали? – глухо спросила Цинтия, глядя на разлагающийся труп. Над ним резной египтянин держал анх бессмертия. Модель планетной системы остановилась.
Хивел прислонился к косяку, не глядя ни внутрь, ни наружу.
– Весь этот свет и шум должен черпать откуда-то энергию, – со злостью проговорил он. – Гильом делал две работы, обе очень затратные, и затем, не сосредоточившись толком, добавил третью, для обороны. При этом он не указал, от кого не обороняться. Я ничего не делал. Я и не мог бы ничего сделать. Наверное, он был очень молод и силен, если выдержал так долго.
Хивел повернулся к остальным и с внезапной горечью произнес:
– Безумие – творить настоящую магию, когда есть столько удобных трюков. Но мы все безумцы. И не останавливаемся, пока не уничтожим себя.
Он умолк и тихо сел.
Снизу донесся грохот – молотили в парадную дверь.
Димитрий и Цинтия помогли Хивелу встать. Грегор поджег документ Кларенса от пламени фонаря и бросил пергамент догорать на разбитую стеклянную столешницу.
– Через черный ход, – сказал Дими, – пока люди Людовика до этого не додумались.
Хивел кивнул и очень спокойно проговорил:
– Нас ждет корабль в Англию. Давайте проверим, удалось ли нам сегодня сделать что-нибудь путное.
Часть третьяНаправления дороги
Я клеветой, внушением опасным
О прорицаньях пьяных и о снах
Смертельную вражду посеял в братьях.
Глава 7Вверх
В таком большом городе, как Лондон, неизбежно были люди самых разных вер, и под конец года всем им находилось что отпраздновать: прибавление дня после солнцеворота, самую длинную ночь (и то, что за ее время можно сыскать), рождение Митры, сатурналии, смену лет со всеми ее общественными, нумерологическими и астрологическими значениями, двенадцать месяцев, превращающие виллана из забитого сельского труженика в свободного городского бедняка.
И в этот декабрьский день чуть ли не все лондонские празднования выплеснулись на улицу, что было шумно, красочно и весело, но затрудняло движение почти до полной невозможности.
Хивел, Димитрий, Цинтия и Грегор поворачивали вправо, влево, а порой и назад, то и дело упираясь в профессиональных танцоров, медвежью травлю, молодчиков с дубинками, ищущих случая разбить бочонок или башку, миннезингеров, рыдающих над лютнями. В сточных канавах к обычным городским нечистотам примешивались мятная вода и прокисшее пиво, а то и кровь, где Малютки Джоны схлестнулись между собой. Здесь были Гавейны, подпоясанные зелеными кушаками, рогатые Херны-Охотники и Кириллы в короне и с писчим пером в руках. Хористы речитативом славили любое божество, какое соблаговолит преклонить к ним слух. Милк-стрит млечно белела: Досточтимая компания великого и тайного искусства зубоврачевания в полном составе вышла приветствовать вхождение Солнца в знак Козерога, благоприятное для выдирания зубов.
Они проехали таким манером еще несколько кварталов, когда впереди раздался звук канонады. Дими наклонился вперед, Грегор крепче сжал поводья. В холодном безветренном воздухе плыл дым и стучали башмаки. Из боковой улочки, сверкая золотистыми шипами и глазами размером с блюда, с топотом выползла исполинская змея. Она раскачивалась на двух десятках человеческих ног в деревянных башмаках. Люди вокруг кричали и размахивали горящими палочками, от которых с треском разлетались искры.
– Катайский дракон, – объяснил Хивел. – Шутихи безопасны, однако могут напугать лошадей, так что осторожнее.
Он повернулся к Цинтии. Она сидела на лошади, чуть подавшись вперед, и смотрела на дракона и на фейерверки. На ее лице застыла бесстрастная маска, однако левая рука сжимала край черного плаща, словно от судорожной боли.
Димитрий тронул ее за плечо. Она обернулась, как будто резко пробудившись от сна, и сказала:
– Спасибо, со мной все хорошо, просто стараюсь удержать лошадь… Не хочется сломать шею из-за нескольких огненных цветов.
Дими кивнул. Хивел вновь глянул на улицу впереди. Грегор не делал ровным счетом ничего. Когда дракон и его свита освободили улицу, всадники въехали в дымный, пахнущий гарью воздух.
Впереди в полузамерзшую Темзу вдавались дощатые, сильно заиндевелые доки. По указанию Хивела путники повернули. Довольно скоро он сделал знак остановиться. Перед ними был каменный фасад выходящего на реку дома, трех– или четырехэтажного, по меньшей мере в сто футов длиной и с башнями по углам. Камень был не декоративный, окна – узкие, а дверь – тяжелая, окованная железом.
– Впечатляюще, – сказал Димитрий, глядя на башни.
– Очень воинственно, – глухо ответила Цинтия.
– Это называется Бейнардский замок. – Хивел медленно и чуть неуклюже спешился. – Выстроен для обороны, что еще не так давно было необходимостью. – Он громко постучал в окованную дверь. – И мы приехали с известием, что времена эти возвращаются.
Дверь открыл человек в багровой шапочке и мантии того же цвета, расшитой по вороту белыми розами. Лицо у него было длинное, борода – седая, на шее висел на цепи золотой ключ.
– Сожалею, сэр, – проговорил он, – герцогиня не… Магистр Хивел?!
– Примет ли герцогиня меня и моих друзей, Хью? – спросил Хивел. – Мы приехали издалека.
Дворецкий широко распахнул дверь.
– Заходите, магистр, прошу, вместе со всеми вашими спутниками. Я велю ирландским ребятам позаботиться о ваших лошадях и сообщу госпоже о вашем приезде. Знаю, она будет рада.
Когда они вошли в полутемный сводчатый коридор, Хью сказал:
– Тут так долго было тихо… а теперь приехали вы, и молодого герцога Ричарда ждут с Севера не сегодня завтра. Кухарка будет довольна, ей давно не случалось готовить пир.
– Хью, – почти небрежно спросил Хивел, – что слышно о герцоге Кларенсе?
Не сбавляя шага, дворецкий спокойно осведомился:
– Что вам известно, магистр?
Хивел улыбнулся:
– Годы не притупили вашей проницательности, Хью Уэзерби. Мы знаем, что между Эдуардом и Джорджем все нехорошо, очень нехорошо, и легко угадать, что Ричард не просто так решил сюда заглянуть.
Уэзерби сказал:
– Герцог Кларенс в Тауэре, по королевскому приказу.
– В чем его обвиняют?
– Его забрали из дома по обвинению в неправосудии. То дело о его бедной жене и ее служанке…
– Мы знаем.
– Однако все в Лондоне уверены, что на заседании парламента прозвучит другое обвинение.
– Они думают, это будет обвинение в измене, Хью?
– Некоторые говорят, что король хочет лишь припугнуть брата, однако для герцога еще ни один испуг не стал уроком, а король настроен очень решительно. – Глядя прямо перед собой, Хью спросил: – Вы потому и приехали, магистр?
– У нас небольшое хорошее известие, Хью.
– Госпожа будет рада добрым вестям, – сказал Уэзерби неожиданно официальным тоном. – Ваша всегдашняя комната свободна, как и комнаты для дамы и джентльменов… дама замужем?
– Отнюдь нет, сэр, – ответила Цинтия.
– Не соблаговолите ли немного отдохнуть? Я доложу герцогине о вашем приезде… и она увидится с вами за обедом.
– Или не увидится, как ей будет угодно, – мягко произнес Хивел.
– Как ей будет угодно, – повторил Уэзерби и отпер дверь железным ключом из связки на поясе. – Горничные скоро придут. Я велю отнести вам горячую воду.
Когда дворецкий ушел, Димитрий спросил:
– Что значит «если ей будет угодно»? Вы сказали, что вы друг семьи.
– Да, и Хью это знает, – сказал Хивел. – Однако семья раскололась, и он гадает, чей я теперь друг.
Сесилию Невилл, вдовствующую герцогиню Йоркскую, в юности называли Розой Рэби[46]. Даже сейчас она была красива и гладкокожа; глядя на нее, трудно было вообразить, что от той поры ее отделяют одиннадцать детей, казнь мужа и сына, а также долгая цепь битв и пленений. Впрочем, по ее позе за столом, изящной и непринужденной, легко было угадать в ней мать короля.
– Моя дочь Маргарита, – говорила она Цинтии, – хотела стать жрицей Минервы, однако нам нужно скрепить союз с немцами. А Урсула, младшая, по-прежнему думает о карьере в одном из рыцарских орденов. Вам стоит познакомиться, вы будете друг друга вдохновлять. – Она ласково улыбнулась. На шее у нее висел серебряный медальон в виде совы, алмазные глаза поблескивали в свете свечей. – Вы ничего не едите, дорогая.
– Извините, ваша светлость… наверное, это с дороги. Я не хотела вас обидеть.
– И вы меня, разумеется, не обидели. Когда моего Ричарда изгнали из страны, я с детьми отдалась на милость короля Генриха, и он не смел причинить мне вред из страха перед молниями, поражающими клятвопреступников… но поверьте, дорогая, в тот год я узнала, что такое обиды.
Герцогиня оглядела сидящих за столом:
– Тогда же я научилась экономить. Кто-нибудь желает съесть обед доктора Риччи?
Грегор накрыл салфеткой пустую тарелку – он ничего сегодня не ел. Хивел отпил вина и мотнул головой. Димитрий сказал неловко:
– Э… я съем.
Герцогиня Сесилия сделала знак слуге, и тарелку Цинтии поставили перед Димитрием.
– Спасибо, – сказал он, с усилием подбирая слова. – Мясо очень хорошее.
– Надеюсь, что так, капитан, – ответила герцогиня. – Это королевская дичь. Тех, кто охотится на этих оленей без разрешения, казнят.
Дими посмотрел на нее расширенными от удивления глазами; она говорила по-гречески почти так же плохо, как он по-английски. Хивел чуть улыбнулся из-за кубка.
Цинтия как будто ничего не замечала.
– Если ваша светлость меня извинит…