Глостер не говорил, не двигался, не моргал. Потом он повернулся к Хивелу, сказал: «Я позову Саймона», вырвал у Джорджа свой рукав и вышел из каземата.
Хивел и Ричард выступили из Тауэра в ясный, холодный январский день. Из города плыли звуки музыки и веселья; там праздновали свадьбу малолетнего Йорка.
– Думаете, все-таки доктор Стейси? – спросил Ричард.
– Не знаю. Людовик, безусловно, должен был слышать про суд, но из этого не следует, что слышала Маргарита.
– Могли ли они отправить документ покойнику?
– В любое правильно подготовленное место, независимо от того, есть там кто-нибудь или нет. – Хивел покачал головой. – На самом деле я ищу того, за кого меня приняла Маргарита. В ту ночь полная луна сияла над всей Британией; можно было начать поиски и отсюда.
Ричард не смотрел на него.
– Может, он и впрямь повредился в уме от смерти Бел, – с жаром сказал герцог. – Как вы знаете, она была сестрой моей Анни… может, он и впрямь повредился в уме. Однако его уже не спасти. Что вы думаете, Передир, колдун? Что могли бы Эдуард, Джордж и я совершить? Если бы держались вместе, я хочу сказать.
Хивел сказал:
– Я не хотел заставлять вас лгать тогда.
– Я все решил сам, – сказал Ричард. – Я всегда гадал, как бы это было… если бы брат меня любил.
Цинтия Риччи видела Лондонский пантеон из окна своей комнаты на верхнем этаже Бейнардского замка. В отличие от других пантеонов, какие ей доводилось видеть, это было не единое здание, посвященное всем богам, а сотня с лишним отдельных храмов. Каждые несколько лет, сказала герцогиня Сесилия, какой-нибудь знатный человек или богатый купец пристраивал новое капище божеству, которого почитал, даже если у этой веры уже был алтарь, запущенный или в устарелом стиле. Итогом была мешанина архитектур и материалов, огромный священный лабиринт арок, клуатров и устремленных в небеса башен. По словам Дими, пещера митраистов располагалась в другом месте, но где именно, было тайной.
Цинтия наблюдала, как придворные после свадьбы выходят из аполлониума с его сияющим куполом. Рога, барабаны и дудки были слышны даже отсюда. Она отложила щетку для волос и отпила холодного чаю с медом. Рядом с чашкой лежал нетронутый кусок хлеба, масло на нем прогоркло.
Позади скрипнула дверь. Цинтия обернулась с чашкой в руках.
Вошел Грегор. Он, как всегда, был одет в светлое – в мантию, наброшенную поверх белой льняной рубахи с расстегнутым воротом.
– Если вы задернете занавески, – сказал он, – я смогу снять очки.
Цинтия задернула тяжелые оконные занавеси. Грегор снял очки в металлической оправе, потер уши и переносицу.
– Danke sehr[48]. Они такая обуза. – Он сел, вздохнул. – Все обуза, не правда ли? Жизнь – обуза.
– Что-то случилось? – рассеянно спросила Цинтия.
Грегор покосился на прикроватный столик, на хлеб с маслом.
– Вижу, вы знаете, как бывает, когда еда не в радость. Я тоже это знаю, и очень хорошо. Куриная кровь. Свиная кровь. Кухонные отбросы не развивают утонченный вкус.
Цинтия глянула на чай у себя в чашке. Поставила ее на стол.
– Вы говорили мне…
– Я много что говорю. По большей части это правда. Вот, например, правда: жить лучше, чем умереть. Das Leben ist lieblich[49]. Вы – врачевательница, фройляйн доктор, разве вы не согласны, что жизнь лучше смерти?
Цинтия встала:
– Грегор, вы здоровы?
– Здоров? Ja, ’bin ganz wohl[50]. Никакая болезнь ко мне не пристанет, никакой яд меня не возьмет. Я буду жить долго… Кто знает, как долго. Однако скажите, фройляйн доктор, что проку жить долго, если вкус жизни утрачен? Кто захочет жить вечно, питаясь свиной кровью?
Цинтия покосилась на свою врачебную сумку в дальнем конце комнаты. Грегор проследил ее взгляд, улыбнулся. Потом встал и пошел к Цинтии. Та неуверенно шагнула вбок. Грегор взял с ночного столика нож, лежавший рядом с хлебом, и сдавил в пальцах. Стальное лезвие пошло волнами. «Ах», – проговорил Грегор. На его указательном пальце выступила тонкая полоска бледно-розовой крови. Он опустил палец в чашку, поболтал и осушил ее до дна.
Цинтия сказала:
– Я…
– Да? Вы сказали, что знаете как, но сумеете ли?
– …закричу. Я… сумею… закричать.
Она стояла, напряженная, как струна, только губы и кончики пальцев чуть-чуть дрожали.
– Но кто услышит? Все или на свадьбе, или в тюрьме. Мы в полном одиночестве. – Его голос стал очень мягким. – Не в этом ли беда? Мы оба одиноки.
Она самую малость расслабилась и сказала медленно:
– У меня в сумке… есть… перья. Я могу вам помочь, Грегор. Я врач. Вы больны, вот и всё.
– Далеко не всё. Даже если вы намерены предложить мне перо, а не скальпель…
Цинтия отвела глаза.
– …думаете, мне нужно это? Голод лишь затихает на время. Я знаю. Я не всегда пил кровь из свиней и кур.
Грегор глянул на темнеющее окно, погладил занавеску.
– Город – невозможное место для таких, как я. Слишком много стен, слишком много света, слишком много скученных людей. Как будто тебя душит еда. – Он покачал головой. – Слыхали про такую северную страну, Шотландию? Говорят, там люди живут далеко друг от друга. Путник исчезает в горах, и тому могут быть тысячи причин. Я слышал, там холодно, но мне холод не страшен. И шотландцы восхищаются силой.
Он взял погнутый нож, снова сжал. Лезвие с резким звуком переломилось. Цинтия задрожала, но тут же поборола себя.
Она сказала:
– Я встречала многих людей с хроническими болезнями. – Голос у нее вновь был совершенно спокойным. – У всех у них бывают тяжелые дни, дни отчаяния. Почему бы вам не…
– Замечательное слово, «хронический». Оно означает «временной». Болезнь времени, совершенно верно. – Он произнес с жаром: – Единственная беда, что человек столь долгое время одинок.
Он белой рукой нежно коснулся ее белой щеки.
– Грегор, вам лучше уйти в вашу комнату, – сказала Цинтия с еле сдерживаемой яростью. – Вам следует отдохнуть. Это врачебный совет.
Он опустил руку.
– Быть может, это не единственная беда… Когда очень силен, ничто, взятое силой, не имеет ценности. Кровь бессловесных зверей. Не думайте того, что сейчас думаете. Я этого не сделаю. Я терпелив. У меня есть время ждать.
Он надел очки, запахнул мантию и вышел.
Цинтия некоторое время стояла неподвижно, потом ее затрясло. Она медленно осела на пол. Она не кричала, не плакала, только дышала ровно и глубоко. Потом ногой оттолкнула половинки сломанного ножа под кровать и выругалась по-латыни.
Когда Грегор спустился в обеденный зал, герцогиня Сесилия пила чай и читала Мэлори. Она молча подняла глаза от книги.
– Не могу обещать, что она поедет в Уэльс, – сказал Грегор, – но вряд ли она поедет в Шотландию.
Герцогиня кивнула:
– Все ли с вами хорошо, доктор фон Байерн?
– Со мной все хорошо. Хотя, пока я с ней говорил… – Он рассмеялся безрадостным смехом. – Вообще-то со мной все в порядке. Как я вам говорил, мне и прежде случалось устраивать такой… спектакль. Разумеется, это не чистое притворство. Я и впрямь голодный зверь. Однако на сей раз причина была значимей голода… Да, я уверен, что со мной все в порядке.
Герцогиня улыбнулась и перевернула страницу.
Грегор сказал:
– Миледи… почему вы были уверены, что доктор меня отвергнет? Другие… не отвергали.
Сесилия ответила:
– Вы не лишены привлекательности. А Хивел мудрее обычных мудрецов, однако кое-чего он не видит. Некоторое время назад вы сказали, что Цинтия бы вас убила, посягни вы на нее. И это правда. Она не пустой сосуд, который нужно наполнить, она – рыцарь, которому нужен подвиг. – Герцогиня помолчала, разглядывая иллюстрацию в книге: два участника турнира скачут навстречу друг другу. – Вот почему ей надо ехать с Хивелом: есть подвиги получше военных.
Перед парламентом Эдуард предстал в более мрачном великолепии, чем накануне в храме. Львы и солнце сверкали на кроваво-красном бархате, король сидел не в луче света и не улыбался, читая билль:
– «Однако сказанный герцог лишь исполнялся все большей злобой день ото дня…»
– С этим я соглашусь, – сказал Ричард Хивелу.
– «…твердо вознамерился всесовершенно уничтожить короля и отнять у него наследство…»
– Всесовершенно уничтожить – это как?
– «…под лживейшим и нечестивейшим предлогом, какой только можно измыслить, облыжно провозглашая, как изустно, так и письменно, будто государь наш король – плод незаконной связи…»
Герцогиня Сесилия прошептала:
– Это подарочек мне, Эдуард? Мы с твоим отцом обсуждали эти сплетни… в постели.
Герцогиня похлопала Цинтию по руке. Та слабо, отрешенно улыбнулась.
– «И сверх того, сказанный герцог получил документ за печатью короля Гарри Шестого…»
Хивел закрыл глаза. Дими уставился на короля. Ричард улыбнулся.
– «За каковые преступления король, по совету и с согласия лордов духовных и светских…»
Ричард сказал:
– Никогда не убивай брата без одобрения богов.
– «…а также палаты общин…»
– И ее особенно.
– «…утверждает и повелевает сказанного Георга, герцога Кларенса, осудить за государственную измену и навеки лишить его и его наследников всех званий, поместий, чинов и герцогского титула…»
Ричард пробормотал:
– И еще одно. Скажи что-нибудь, Джордж, разрази тебя гром. Назови его жирным недоумком. Что он теперь тебе сделает?
Джордж стоял перед судом в полном молчании.
– «…и всех его имений и достояния».
Удар молотка, и билль стал законом.
Димитрий спросил:
– Как в Англии казнят принцев крови?
– Моему отцу отрубили голову, – сказал Ричард, – но вряд ли Эдуард захочет такой зрелищной казни. – Он глянул через зал на Кларенса, который по-прежнему стоял без движения. – Наверное, надо спросить самого Джорджа.