Цинтия протянула конюху-ирландцу свою врачебную сумку, которую тот приторочил к седлу; все остальное было уже погружено.
Димитрий сказал:
– Я слышал, Уэльс прекрасен. Надеюсь, он вам понравится.
Он протянул руку. Цинтия пожала ее и сказала:
– Счастливо оставаться, Димитрий. Да хранит вас Минерва.
Она обняла Дими и коснулась щекой его щеки.
– Берегите себя, дорогая, – сказала Сесилия. – И берегите Передира; он старше, чем утверждает.
Они обнялись. Потом герцогиня добавила:
– Будьте осмотрительны, дорогая, и я тоже буду осмотрительна.
Она что-то вложила Цинтии в руку. Это была серебряная сова. Цинтия подняла взгляд, мотнула было головой, однако герцогиня зажала ее пальцы вокруг медальона.
– Считайте, что я одолжила ее вам на время. До вашего следующего приезда.
– Жаль, что вы не едете со мной, – сказал Ричард Хивелу. – Нам нужно целительство, да и магия не повредила бы.
– Надеюсь, вам не понадобится слишком много целительства, – ответил Хивел, – а магия вредит всегда.
Ричард повернулся к Димитрию:
– Видите? Он по-прежнему так со мной говорит. Доброй дороги и общества, Передир. Добрых дней и снов, доктор Риччи.
Димитрий подсадил Цинтию на лошадь, Хивел медленно забрался в седло.
Грегор – он был в плаще поверх туго подпоясанной мантии, солнце отражалось в его очках – протянул руку и задержал в воздухе, не пытаясь коснуться Цинтии. Несколько мгновений все было тихо и неподвижно, только шелестел ветер.
Цинтия вложила ладонь в руку Грегора, тот поцеловал ее и отпустил.
Она сказала:
– Я ведь увижу вас, Грегор… когда вы вернетесь из Шотландии?
– А вы вернетесь из Уэльса.
Конюхи отдали всадникам поводья, и Хивел с Цинтией поехали прочь от дома, по Темз-стрит к Олд-Динс-лейн, где повернули и пропали из виду.
Дими сказал:
– Думаю, вы должны были это сделать. До ее отъезда.
Грегор молча смотрел вдоль улицы.
– В последние дни я боялся, что мы найдем вас с ее кинжалом в сердце.
Грегор ответил:
– Вот этого я не боялся ничуть.
В комнатке под Кровавой башней не было окон, и свечи не рассеивали мрак. Спертый воздух пропах по́том и винными парами.
Внутри было тесно. С Ричардом Плантагенетом, герцогом Глостерским, пришли Димитрий Дука, Грегор фон Байерн и сэр Джеймс Тирелл, приближенный Ричарда, который должен был ехать с ним на Север.
Еще здесь были двое в кожаных фартуках и грубых льняных рубахах, залитых красным вином. Они только что внесли седьмого человека, который лежал теперь на дощатом столе: Джордж Плантагенет, осужденный государственный изменник, мертвый.
Тело Джорджа насквозь вымокло в крепком красном вине под названием мальвазия; он лежал в луже этого вина, оно текло у него из носа и ушей, сочилось из бороды и волос. Оно насквозь пропитало бурый балахон. Однако нога покойника была в кожаной туфле, другая – босая.
Ричард тронул Джорджа за щеку. Открытые глаза смотрели сквозь алую пленку.
– Евойная светлость, почитай, и не дергался, сэр, – сказал один из мужчин в фартуке. – У меня, грит, будет мечта ненасытной утробы, вина хошь залейся.
– Мы бы не смеялись, – добавил другой, – да евойная светлость так хотел. Евойная покойная светлость, то исть.
– Хорошо. – Ричард отцепил от пояса мешочек с монетами и поставил рядом с головой Джорджа.
Первый сказал:
– Он просил кой-чего вашей светлости передать, ежели позволите.
Ричард по-прежнему смотрел в лицо брату.
– Да?
– Он сказал, что не винит вашу светлость.
Ричард повернулся к Тиреллу:
– Ладно, с этим всё, – и вышел из комнаты, сопровождаемый живыми.
У выхода лежали каменные плиты и стояло корыто с раствором. Мужчины в фартуках сняли пропитанные вином рубахи, бросили их в комнату и принялись мешать раствор.
– И ежели вашей светлости угодно…
Ричард сказал:
– Вам заплачено за две работы. Вестниками вас не нанимали.
Ричард, Тирелл, Дими и Грегор пошли по коридору. Они слышали, как позади двое работников крадут из комнатки свечи.
Когда они вышли наружу, под черное беззвездное и безлунное небо, Ричард негромко хохотнул.
– Вам нехорошо, сэр? – спросил Тирелл и попытался взять герцога под руку.
Ричард оттолкнул его.
– Мне прекрасно, Джеймс. Ну же, Джеймс, смейся, Джордж этого хотел, я только сейчас понял. Сегодня ночью Джордж отпустил последнюю свою шутку насчет Эдуарда, и, как всегда бывает с лучшими злыми шутками, мишень ничего не поймет. «Мечта ненасытной утробы». В то время как король Эдуард за обедом сует два пальца в рот, чтобы обжираться вдвойне.
Вскоре его одинокий смех затих. Когда они выходили из двора, он вдруг ударил кулаком в каменную стену и крикнул:
– Хоть кто-нибудь из вас читает истории?
– Истории, ваша светлость? – спросил Дими.
– Ну знаете. Исторические книги. У моей матери есть, думаю, все они, сколько их написано. И… в каждой истории про братьев, один убивал остальных. Итак. Джордж умер. Однако в историях всегда есть какой-то смысл.
Ричард помотал головой, будто прогоняя винные пары. По-прежнему зло, но уже не так громко, он сказал:
– В этом клятом Лондоне мне больше делать нечего. Я готов ехать.
Он повернулся к Дими и Грегору:
– Поедете со мной гонять шотландцев? Это не приносит славы и губит душу, но, клянусь Псом, другой войны у нас нет. И плата хорошая. – Он улыбнулся без тени веселья. – Я знаю, потому что я и плачу.
Дими покосился на Тирелла, который молча стоял рядом, потом с открытым ртом, будто только что разгадал некую загадку, повернулся к Грегору. Грегор снял очки, и белки его глаз поблескивали в темноте.
Четверо двинулись по улице, распевая на четырех языках песни о крови и огне.
Глава 8Вниз
Они подняли вепря в йоркширских снегах.
Старый зверь, сказал кто-то, матерый, с седой щетиной. Они застигли его, когда он выкапывал коренья из промерзшей земли. Трем собакам схватка стоила жизни, один всадник расшибся, упав с лошади, один из загонщиков был тяжело ранен. Теперь выжлецы с лаем носились в чаще, взметая снег, лучники прилаживали стрелы на тетиву, копья кололи бесцветное небо. Рожок заливался без всякий разумной причины.
Димитрий подумал, что недоумку с рожком не место в Ричардовой коннице; взгляд на брезгливо скривившегося сэра Джеймса Тирелла подтвердил догадку. В свите каждого большого человека, не важно, кто он и где, всегда найдется несколько таких; Дими это знал, даже не особо задумываясь.
Но, боги, охота здесь хороша!
Лай впереди сделался громче. Всадники перешептывались. Внезапно справа вылетел Ричард в развевающемся плаще, копье из белого ясеня смотрело в небо, как штандарт или перун в деснице громовержца. Он сидел на сильной белой кобыле по имени Серри. Ричард глянул на Дими и Тирелла, затем рукой, держащей поводья, сделал им знак и поскакал дальше. Оба последовали за ним.
Тирелл назвал своего коня Паломидом; это был гнедой мерин грозного вида и скверного нрава, особенно в отсутствие хозяина – конюхи боялись его до дрожи. Димитрию Ричард отдал белую кобылу, похожую на его собственную. Впрочем, Дими знал, что «отдал» – неправильное слово. Олвен, равно как кров и стол в доме Глостера, входила в число того, что причитается наемнику и за что он должен платить службой. Ничего большего не подразумевалось и не ожидалось.
Они обогнали других охотников; миновали загонщика, который сперва вздрогнул от неожиданности, потом узнал их и помахал шляпой. Ехали очень тихо; снег приглушал стук копыт, листья не шуршали.
Впереди был бугор ярдов десять в длину и ярда два-три высотой; за ним летел снег. Слышались лай, треск, фырканье. По сигналу Ричарда Тирелл свернул вправо, Ричард и Дими – влево; все срезали и перескочили через края бугра.
Собаки окружили вепря у его лежки. Вокруг были кусты и камни. Даже голые зимние ветки и черные средь снега камни служили каким-никаким укрытием. Значит, охотники были правы, подумал Дими: зверь старый, умный, опасный. Собак они уже различали, вепря – нет.
И тут Дими его увидел: зверь выбросил серую голову вперед, и длинный клык вспорол псу брюхо. Кровь брызнула во все стороны. Пес взвыл скорее от изумления, чем от боли.
Вепрь был огромный, почти белый, как будто камни, кусты и грязный снег отрастили клыки и наполнились яростью. Дими глянул на Ричарда, на геральдического Белого Вепря, украшающего герцогскую грудь. Лицо Глостера было решительно и сурово, щеки раскраснелись от мороза.
Псы бросались на зверя, хватая зубами шкуру, твердую, словно усаженный металлическими бляхами кожаный доспех. Чья кровь брызгала – их или вепря, – было не разобрать. Следующую собаку клык поразил в горло, и она заскулила, булькая и захлебываясь кровью.
Ричард оскалился. Молча, не сделав спутникам знака, он выставил копье и пустил Белую Серри рысью.
Тирелл озабоченно свел брови, однако сохранял спокойствие. Он кивнул Дими, и они поскакали за Ричардом.
Ричард крикнул собакам, и те бросились врассыпную. Вепрь, словно выражая презрение, бросил им вслед убитую суку. Ричард опустил копье, целя в горло.
Серая голова мотнулась, наконечник скользнул по коже, рассек бок, отскочил. Вепрь взревел, фыркнул, ринулся вперед, метя Серри в ноги.
Ричард поворотил лошадь и ударил копьем наотмашь. Наконечник почти не рассек кожу, но замедлил вепря. Зверь и человек отпрянули в разные стороны. Герцог ударил снова, и на сей раз острие вошло глубоко в мясо. Вепрь рванул в сторону, силясь освободиться, Ричард всем телом налег на древко.
Тирелл ударил с другого бока, копье вошло по самую крестовину. Он повернул древко, как рычаг; клыки взметнулись вверх, морда задралась в небо, блеснула светлая кожа под горлом.
Дими вонзил туда копье. Хлынула кровь. Хряк завизжал. Все трое всадников держали его, налегая на древки, пока он не закрыл глаза и не перестал дергаться.