Наверху он чуть не налетел на Грегора. Инженер был в плаще с капюшоном. Одной рукой в перчатке он держал бумаги, другой – что-то похожее на оружие, однако это оказался лишь бронзовый квадрант, обмотанный шнурком со свинцовым отвесом.
– Ах, Дими, извините, – сказал Грегор. – Я хотел поблагодарить вас за обед.
– Что? – Дими не был уверен, что умеет различать сарказм в тихом голосе Грегора.
– Это была не говядина. Она не сочилась кровью.
– А… Куда вы идете?
– Проверить измерения одной из Halbkulverins[53]. – Грегор удобнее взял бумаги. – У нас было студенческое присловье, что если ночью вдруг усомнился в результатах, надо проверить сразу, иначе Heinzelmännchen – домовые – к утру их изменят.
– Вы же не верите в…
– Не верю. Но иногда так случается. Так что мы проверяем. Там очень холодно?
– Довольно холодно. А вам не все ли равно? – Это было сказано с укором, без всякого его желания.
Грегор невозмутимо ответил:
– Да, я не чувствую холода. Однако он вреден моему телу. И порой я бываю в настроении заботиться о себе. Доктор сказал мне… – Он склонил голову набок, разглядывая Дими. – Нет, мой друг. Не Fräulein Doktor. А теперь я откланяюсь. Доброй ночи.
Грегор прошел мимо него и начал бесшумно спускаться по лестнице.
Димитрий глянул на стену. Здесь висела шпалера, изображающая бой норманнов и саксов, очередная клятая шпалера, на которой одни люди убивали других и непонятно даже, кто побеждает. Он гадал, что произошло между итальянкой и фон Байерном, хотя понимал, что думать об этом не след.
Дими беседовал с ней, просто так, без определенной цели, и пытался свернуть разговор к добрым старым временам; он внезапно понял, что никогда не видел ее счастливой. Он рассказывал о друзьях детства, своей конной когорте, их приключениях, его белой красавице Луне.
А она внезапно залепила ему пощечину и выбежала из комнаты.
Он ничего не понял. И за все время ни разу не видел ее улыбки.
Дими отвернулся от шпалеры и пошел спать, думая, что у вампира теперь есть его пушки, а у герцога – его вассалы, но до настоящих сражений все равно может пройти не одна неделя.
Димитрий и Тирелл проехали со своими конными отрядами половину Аннандейла, по другую сторону шотландской границы, преследуя угонщиков скота. То была долгая погоня в сентябрьском тумане по гористым приграничным краям, впереди ехали разведчики на случай более чем возможной засады, однако преследуемых задерживала их четвероногая добыча, и на мягкой земле следы читались отчетливо. Несколько раз Дими вроде бы слышал мычание, далекое и как будто призрачное. Видимо, звук чудился ему в шуме ветра. Только холод и туман были реальными. Они, и люди впереди.
В тумане показалось светлое пятно – там что-то горело. Дими тихо свистнул, и его люди подъехали ближе. Сбоку донесся ответ Тирелла – совиное уханье. Отряды разъехались, чтобы взять шотландцев в клещи. Предстояла конная стычка, недостойная зваться сражением: кто-то будет ранен, скотокрады разбегутся. Англичане вернутся домой со скотом и несколькими ранеными шотландцами, чтобы было кого вздернуть на виселице. Потом шотландцы в отместку сожгут английскую деревню, если прежде англичане не сожгут шотландскую, и так снова и снова. Такова пограничная война.
Дими постоянно напоминал себе, что другой войны у них нет.
Он и его отряд поравнялись с огнем, за которым в тумане разгоралась бледная заря. Как Димитрий и ожидал, горели набросанные поперек дороги ветки: беглецы хотели замедлить преследователей и дать арьергарду немного света, чтобы перестрелять как можно больше врагов.
Чего он не ожидал увидеть, так это множество трупов.
– Вы… вы думаете, они притворяются, сэр?
Спрашивал Беннет, паж, который полгода и одну войну назад кричал «ура» над поверженным вепрем. Первый мыслью Дими было цыкнуть на него, однако он только сказал «нет» и шагом поехал вперед. По дальнюю сторону озаренного огнем пространства что-то двигалось: Тирелл приближался с другого бока.
Они поставили дозорных и принялись изучать место побоища. Мертвыми лежали восемнадцать человек, семь лошадей и корова. Некоторых сразили стрелы из арбалета, но большинство было убито огнестрельным оружием. На земле валялись несколько оторванных рук и голова. Тирелл прихватил из полосы огня головню и посветил в лицо трупа. Дими услышал, как Беннет ойкнул и отошел в сторону – сблевать не на глазах у старших.
У всех убитых кожа была рассечена до кости двумя разрезами под прямым углом. У большинства кровь не шла – мертвые не кровоточат, – но у нескольких она еще недавно текла.
Дими никогда прежде не видел, чтобы врагов уродовали таким способом. Он встал на колени рядом с ближайшим трупом, полагая, что это английский пленник, брошенный у них на пути. Об этом он и сказал Тиреллу.
– Нет, сэр. Они шотландцы, как и те, кто их порешил. – Тирелл пнул тело сапогом. – Это угонщики, за которыми мы гнались всю ночь. Они бы не ехали так быстро, если б знали, что знают теперь.
– Вы хотите сказать, они угодили в засаду?
– Легче, чем самим скакать в Англию за говядиной и лошадьми.
– Кто, во имя Пса?
– Маккавеи, – ответил Тирелл и сплюнул. – Изгои. Они живут в холмах и порой спускаются оттуда, жгут храм бога, которого не любят – а они их всех ненавидят, кроме собственного.
– Так они иудеи?
– Нет. Назареи. Иешиты.
Внезапно Дими понял, что означают надрезы: крест.
– Юлианова доктрина гласит, что ни одна вера… – Дими осекся, видя гневные взгляды Тирелла и других, чувствуя себя вдвойне чужеземцем. Он даже не знал толком, что собирался сказать дальше.
Тирелл отбросил горящую ветку в сторону.
– Не мы сделали их изгоями, – сказал он и добавил громче: – Поехали, ребята, они больше не наша забота, что коровы, что покойники.
Пока они садились на коней, солнце пыталось растопить туман и преуспело лишь отчасти.
В сумерках при фонаре Димитрий убивал деревяшку. В рубахе и чулках, он кружил, присматриваясь и примериваясь к столбу, потом плавным движением отсекал кусок дерева. По большей части он попадал туда, куда метил, и мог более или менее решить, насколько ему это важно. Его излюбленным приемом было нанести две зарубки крест-накрест, но сегодня душа к этому не лежала.
– Вы хорошо орудуете острием, – заметил Ричард, подходя сзади. – Это итальянский стиль?
– Отчасти… милорд, – запыхавшись, выговорил Дими.
– Однако меч у вас немецкий.
Дими обеими руками поднял клинок; свет блеснул на широком лезвии.
– Я упражняюсь с ним, потому что он тяжелее.
– А… разумно. Я никогда не видел такого стиля, как ваш. В нем есть немецкий тяжелый замах и при том итальянская хирургия…
– Это просто помесь разных стилей, милорд, немного от того, немного от другого.
– Я не хотел вас обидеть. – В тоне Ричарда сквозило удивление. – Хирургия всего лишь слово, я не думал назвать вас кровопускателем… Есть история про старого Джона Талбота, когда тот подавлял ирландский мятеж. Король Гарри Пятый сказал: «Джон, вы слышали? Вас называют мясником». И Талбот ответил: «Слышал, сэр, и если б те, кто так говорит, хоть раз сами рубили свиную тушу, они произносили бы это слово с бо́льшим уважением»… Ах, брат. Сегодня у герцога Глостера язык без костей. Сперва я неудачно вас обозвал, теперь завел речь о мятежах.
– Вы ничуть меня не обидели, ваша светлость.
– Однако я сболтнул лишку… – Ричард глянул в сторону дома, где они расположились на неделю; в окнах горел яркий свет. – Я вышел, потому что хотел поговорить с кем-нибудь, кто не напомнит мне ни о доме, ни о Шотландии… Понимаете, я тоскую по Анни.
– Естественно, милорд.
– Что естественно? Естественно, что я тоскую по Анни после трех месяцев разлуки? Да, естественно, я тоскую. В том-то, наверное, все и дело, что тоскуешь, когда не можешь к ней прикоснуться? Расставаться с ней… это как уходить на бой, зная, что тебя могут убить, но я если останусь жив, то снова будет она… Вот что я скажу, брат, лучшая персидская шлюха не сравнится с женщиной, по которой тоскуешь.
Чтобы хоть что-нибудь ответить, Дими сказал:
– Вы ее любите, ваше светлость.
– Видимо, я это сказал. Да. Правда. И не просто правда, а истинная правда. – Он скрестил мощные руки на груди, покачал головой. – У меня были забавы… и ребенок-другой от них… но с тех пор – ни разу. Вы же мне не верите, да?
Это было не обвинение, и все равно Дими ответил:
– Разумеется, я вам верю, милорд.
– Анни тоже не поверила бы, поэтому я никогда ей не говорил, но это… это… правда. Я сказал, оно как идти в бой… будь другая, я бы как будто знал, что не могу умереть в бою. Вы поймете: если не можешь погибнуть, а только убиваешь других, пока не устанет рука, это не бой. Просто поденная работа. Думаю, вы это понимаете лучше других.
– Да, – ответил Дими, радуясь, что наконец понял хотя бы отчасти.
– У брата Эдуарда жена, три любовницы и еще отец весть сколько утешительниц на час… так это не война, а шелкоторговля.
– Вы советуете мне жениться, милорд? – сказал Дими, вспоминая миддлгемскую судомойку, думая горько, как у него перехватило дух от слов про итальянскую хирургию.
Ричард с открытым ртом резко повернулся к Димитрию:
– Что?! Нет, нет и нет. Ничего такого я вам не советую – вам присоветуешь, а вы и послушаетесь.
Он отвернулся в темноту,
– Я хотел сказать, что мы с вами оба счастливцы и оба должны быть в силах хранить верность. – Он вновь повернулся к Дими. – Песьи зубы, капитан Дука, у вас кровь хлещет.
Димитрий глянул на свою ладонь. Там, где он, сам того не заметив, стиснул в руке клинок, алел глубокий порез.
Олвен тяжело дышала в ноябрьском воздухе, когда Дими въезжал в ворота Миддлгемского замка. Дими оставил ее в конюшне, едва похлопав на прощание, и прошел через двор, почти не видя ничего вокруг. Девушка метнулась прочь с его глаз, судомойка… он забыл ее имя. После его возвращения с Севера она была готова ему угодить, а он не смог. И теперь она вообразила, что, если проболтается, он ее убьет.