Первой мыслью Дими было не обернуться, но он вовремя одумался.
– Гектор, frére lupin![55] Как, во имя смерти, ты тут очутился?
– Жорж. Рад встрече, – соврал Дими, думая про себя, что это не что-то невозможное. Просто очень маловероятное невезение.
С эльзасским наемником Жоржем де Марцем он вместе воевал в Италии несколько лет назад. Сейчас на Жорже была кольчуга поверх кожаной куртки и шерстяной плащ; грудь украшала золотая молния на цепи. Дими вспомнил, что Жорж, добрый боец, всегда почитал богов смерти; немудрено, что здесь он избрал себе покровителем Одина.
Жорж сказал:
– Последний раз, когда я о тебе слышал, ты направлялся в Милан. Но теперь с ним кончено, да?
– Да, все кончено. – Дими пытался сообразить, не привлекает ли их французская речь излишнего внимания.
– А теперь ты здесь. Не нужно слышать воронье карканье, чтобы понять, к чему это. Как скоро, Гектор?
– Что? – Дими пытался высмотреть в толпе Колина.
– Война с Англией. Я приехал сюда ради нее, как ты, конечно, сам догадался, ты же наслышан о старых счетах моего отца с Джоном Хоквудом. Глупо, да, но ничего не попишешь, семейная традиция. И вот я добираюсь сюда через ад и преисподнюю, не говоря уж про Англию, а эти люди говорят, войны не будет. Я тебе скажу: они просто набивают цену. Seigneur le Mort[56], ну они здесь и скряги! Знаешь, что в этом нужнике, который они зовут дворцом, нет мало-мальски сносного вина? Скупердяи хуже швейцарцев.
Кто-то тронул Дими за рукав. Он обернулся с излишней поспешностью.
– Идемте, капитан, – сказал Колин. – Я предложу вам больше, чем этот человек.
– Видишь? – крикнул Жорж вдогонку Дими. – Денежки у них есть, но пока не припугнешь, не раскошелятся.
Дими вслед за Колином прошел темными пустыми коридорами – не столько длинными, сколько запутанными, – до порога комнаты, освещенной одним лишь камином. Двое вооруженных людей играли перед огнем в шахматы, третий сидел на стуле перед закрытой дверью и, возможно, дремал. Из-под двери пробивался свет. Колин сделал знак. Они с Дими бесшумно двинулись прочь, в обход главного зала, и довольно скоро, никем не замеченные, вышли наружу.
Уже почти стемнело, луны и звезд не было. Колин указал на центральную башню замка: квадратный столб с шестью этажами окон. Светились нижнее и верхнее.
– Башня Давида, – сказал Колин. – Я показал вам нижний этаж. Олбани на верхнем.
– Выход только через ту освещенную комнату.
– Да.
Дими целую минуту смотрел на башню, словно не замечая нетерпения своего спутника. Внезапно на камни упал кирпично-красный отсвет – это разошлись облака на западном краю неба. И в тот же миг на шпиле башни блеснула как будто алая молния.
– Что, во имя смерти… – тихо проговорил Дими, едва осознав, что божится по-французски.
– Да, – сказал Колин. – Это возможность.
– Это больше чем возможность, – сказал Дими, – это практически закон осадной войны: позднейшие архитекторы всегда добавляют что-то, ослабляющее оборону. Большие окна, водосточные трубы, нужники, постоянные мосты вместо подъемных…
Они были в эдинбургском доме Колина. Из окна спальни на втором этаже открывался вид на замок, и они провели там почти всю ночь, то споря о планах, то расхаживая по комнате, то глядя в окно. На столе лежало снаряжение, которое Грегор фон Байерн спешно приготовил им перед отъездом.
– Вы уверены, что француз не опасен? – спросил Колин в первый раз больше чем за час.
– Что ему известно такого, чего не знали бы все? Он даже помнит меня под нужным именем.
– Я не знаю, что у других людей в голове. Я шпион, не колдун. А шпион знает, что все, человеку известное, можно из него вытянуть.
Дими вспомнил ноттингемского браконьера и хотел было возразить, но сказал только:
– Жорж тут ни при чем.
– Как скажете. – Колин выглянул наружу. – Почти рассвело. Пора спать.
Он задернул занавеску.
Димитрий убрал снаряжение фон Байерна в заплечный мешок и поставил подальше от камина. Потом задул лампу и лег спать. Во сне он совершал набеги на замки и дважды просыпался, но по крайней мере не кричал по-французски, что Колин наверняка истолковал бы превратно.
Колин сказал:
– Похоже, будет снег.
– Надеюсь, вы говорите это нам на удачу, – сказал Дими, но и он чувствовал перемену в воздухе. – Вы же не предлагаете подождать? Если будет метель, тут все обледенеет.
– Я ничего не предлагаю. Снег, заметающий следы, будет для нас удачей. Никогда не упускай своего счастья, говорят даны. Увидите Олбани, спросите, привез ли он с собой датского счастья.
Дими мгновение молчал.
– Не знаете ли вы, говорит герцог по-французски?
Колин поднял взгляд:
– Если не говорит, это мелкое нарушение придворного этикета. А что?
– Я подумал… мне не следует обращаться к нему по-английски, пока мы не окажемся далеко отсюда. Чтобы, если мы не уедем далеко, он думал, будто я из… ну, вы понимаете. Может ли он знать греческий?
– Александр – не самый ученый из братьев. Увы. Хотя мысль неплоха.
Дими не был уверен, что согласен. Он вновь готов был притворяться, во всяком случае, выдавать себя за притворщика.
В ворота замка они въехали без труда. Вопрос и ответ были те же, что вчера, только стражник спросил, отчего Инвер Драм не прихватил заодно итальянок. Дими улыбнулся; гарнизон, верящий в загадочных далеких женщин. Наемники знают, что все не так. Улыбка Дими померкла.
Они поставили лошадей в конюшню и заодно глянули, есть ли здесь другие оседланные кони. Неподалеку стояли буланый красавец и гнедая под дамским седлом.
– Поедет на любой, – пробормотал Колин.
Они двинулись к замку, но Дими проскользнул в боковую дверь.
Он прошел по склону к основанию башни. Ветер хлопал полами плаща. Дими снял его, расстелил на земле, вогнал язычок пряжки в промерзшую почву, чтобы не унесло. Под плащом у него был кожаный дублет, черные шерстяные штаны и рубаха, сапоги с мягкими подошвами и заплечный мешок. Из мешка он достал толстые кожаные перчатки с пластинчатыми стальными наладонниками, какими мечники хватают вражеский клинок. Дими надел их и зубами затянул шнурки на запястьях.
На верхушке башни, почти в тридцати ярдах от земли, блестел металл. То был молот Тора высотой почти в человеческий рост, из посеребренного железа, установленный, чтобы притягивать молнии согласно натурфилософической теории. Сплетенная медная проволока шла от серебряного молота вниз по стене и уходила в землю у самых ног Дими; через каждые несколько футов ее удерживали вбитые в кладку железные штыри.
Он вспомнил бочки на крышах, неохраняемые пожарные выходы и мысленно поклялся в том маловероятном случае, если когда-нибудь будет строить себе дом, и близко не подпускать к чертежам никого из натурфилософов.
Дими зажал стальным наладонником проволочный канат и потянул, чуть оторвавшись от земли; у каната была небольшая слабина, как он и надеялся, но, как он тоже надеялся, совсем небольшая. Он уперся ступней и коленом в камень, потянулся вверх другой рукой.
Железные штыри были тонкие и ржавые. Дими сперва думал, что канат местами обледенел, потом увидел, что медная проволока сплавилась. Значит, притягивание молний все же не совсем выдумка.
Он тяжело дышал, руки болели. Ему думалось, что канат будет как оплетенная проволокой рукоять меча, но нет, держать оказалось трудно. Вниз Дими не глядел, только вверх, и видел над собой еще четыре этажа. Три темных окна, потом светлое. Падать тридцать футов. Отдыхать, держась за канат, было так же больно, как лезть. Он перехватил руки, вздохнул, подтянулся.
Легкие и горло саднило. Воздух был очень холодный, хотя башня и загораживала от ветра. Дими вроде бы различил вскрик, но нет – это просто кровь стучала в ушах. Два темных окна, одно светлое.
Перехватить руки, подтянуться, следя, чтобы нога не соскользнула. Колени мешают ужасно. Упереться ногой в штырь – тот жалом впился в пятку. Теперь не отдохнешь. Удержать равновесие, при том что заплечный мешок тянет назад (буквально тянет, словно чья-то рука силится оторвать его от стены). Одно темное окно.
Довериться наладонным пластинам, не боясь, что канат порвется (а одна прядь рвется, норовя зацепить лямку), откачнуться на ладонь, отодвинуть проволоку, подтянуться.
Освещенное окно в шаге от него.
В тот миг, когда Дими повернулся, ветер сменил направление и бросил в лицо снег – холодный и жалящий.
В светлом окне колыхнулась тьма.
Быстрее мысли Дими потянулся к оконной решетке, пока занавеска не задвинулась.
И выпустил канат.
Локоть, подбородок, грудь ударились о холодную стену, пальцы левой руки – не вся ладонь – сомкнулись на железных прутьях. Дими вскинул правую руку – наугад, пальцы уже теряли чувствительность – ухватился за решетку, подтянулся…
Окно было небольшое, но за счет толщины стены в нише перед решеткой можно было примоститься на половине зада, пропустив левую руку сквозь прутья, и уронить голову на вздымающую грудь…
Занавеска снова колыхнулась.
– Кто вы, во имя Хель? – спросил герцог, но спросил тихо.
Димитрий повернулся, все еще придумывая, что сказать. И тут он увидел клеймо у Олбани на лбу, и в тот же миг пришло решение.
Набрав в грудь воздуха, Дими произнес на классической латыни:
– Огненная колесница понесет тебя к Олимпу в кружении вихря; ты освободишься.
И показал клеймо у себя на запястье.
Александр Стюарт уставился на него, затем кивнул. Дими ответил кивком, потянулся себе за спину и вытащил из заплечного мешка моток веревки. Протянул ее конец через окно, указал на потолочную балку. Олбани улыбнулся, взял веревку, встал на стул и начал привязывать ее к балке.
Дими вновь сунул руку в мешок и достал металлический цилиндр в несколько дюймов толщиной и в пядь длиной, а также тонкий и длинный металлический стержень. Частично задернул занавеску, чтобы свет оставался, но его силуэт не был заметен. Положил цилиндр между прутьями решетки, продел стержень в гнездо и принялся вращать. Цилиндр удлинился и скоро уже стоял враспор. Затем прутья начали гнуться. Через несколько мгновений они с тихим скрежетом выскочили из пазов.