Дими ударил его в сердце: точно, без промаха. Он хорошо умел убивать. Потому-то у него и не будет ничего своего, кроме лошади и кинжала, потому-то Цинтия Риччи всегда будет от него отворачиваться: потому что он хорошо умеет убивать, убивать, убивать, так хорошо, что никогда не останется без работы.
Димитрий оттолкнулся от мертвеца и сел в обжигающем жаре у камина.
Когда он наконец поднял голову, в дверях стоял Ричард. На нем была кираса и торопливо прицепленный меч; в руке он держал пистоль.
– Умер? – спросил Ричард.
– Да, милорд.
Извинений просить было бесполезно, как Ричарду следовало понимать.
Видимо, герцог и впрямь понял.
– Вашей вины тут нет. Он знал, что будет, если его возьмут живым.
– А герцог Александр, милорд?
– Умирает, как врачу хватило честности признать. Полагаю, вы видели раны в живот.
Дими подумал, что еще один призрак из его воспоминаний не вернулся, но не мог высказать мысль вслух, даже чтоб от нее избавиться.
И вновь это сделал за него Ричард.
– Доктор фон Байерн. Если пригласить его сюда… поделится ли он своим бессмертием?
– Не знаю, ваша светлость. Но…
Ричард как-то сказал, что он верен долгу, и Дими хотел выполнить свой долг, но не был уверен, что ясно видит путь.
– …но хотел бы брат-лев этого дара?
Ричард скривился, будто речь о факторе, который он даже не рассматривал.
– Разумеется, вы правы. Чего ради мы бы его спасли? Самые дикие бароны не пожелают его королем в таком состоянии. Нет. Пусть змей остается голодным. – Он улыбнулся. – И только подумать, сколько жизней спасено, теперь, когда войны не будет.
Ричард повернулся и ушел.
У Дими неудержимо затряслись руки. Он увидел свой долг, обрел себя, а затем, в мгновение ока, не исполнил одно и утратил второе.
Глава 9Поперек
– Какой-то уж слишком жалкий замок, – заметила Цинтия.
Хивел сказал:
– Это просто башня. Вокруг была норманнская крепость, но ее снесли…
– Кто снес? – глухо спросила она.
– Человек по имени Оуэн Глендур, – ответил Хивел.
Цинтия не стала выспрашивать подробности; он был ей за это признателен.
Они ехали на север по речной долине. Справа высилась заснеженная Минидд-Троэд, слева местность походила на исполинские оборонительные сооружения. Река, недавно вскрывшаяся ото льда, была рвом, Талибонтский лес, еще по-зимнему хрустальный, фантастическим частоколом окружал горы под названием Бреконские маяки, крепостную стену в полмили высотой.
– Эта Гваун-Рудд. А высокая седловидная гора дальше – Пен-и-Ван[58].
– А как зовется место, куда мы едем? – спросила Цинтия.
– Ллангорс. Думаю, мы пробудем там несколько дней.
– Как скажете. – Она подняла взгляд. Солнце только-только перевалило через полдень, легкие белые облака ослепительно сияли. Она вновь повернулась к Хивелу: – Как, вы сказали, оно называется?
Он видел, что глаза ее подернуты дымкой.
– Ллангорс.
– Может, за несколько дней я научусь это выговаривать, – сказала Цинтия, однако голос звучал механически, и она не улыбалась.
Ллангорс бурлил суетой; люди тащили по улицам доски и ткань для навесов, да и одеты все были не по-будничному. Хивел наблюдал за Цинтией, но она не обращала внимания.
Они остановились перед гостиницей с вывеской, изображавшей замок, до половины ушедший в воду. Хивел заплатил за две из пяти гостевых комнат и дал мальчишке целый пенни, чтобы тот отнес послание.
– Конечно, мое дело маленькое, сэр, – сказал хозяин на распевном английском, – но почему вы решили остановиться здесь, если солнце еще высоко, а до Брекона всего пять миль?
Хивел ответил по-валлийски:
– В Аберхондду[59] нет того, что есть в Ллангорсе. – Он говорил с северным, гвинеддским акцентом; местный выговор еще больше смутил бы хозяина. – Нас больше всего занимают мелкие празднества. Мы, понимаете ли, ученые.
– О, понимаю, сэр. – Хозяин улыбнулся. От ученых можно ждать любых странностей.
Хивел поднялся по узкой скрипучей лестнице и постучал к Цинтии.
– Войдите, – ответила она по-итальянски.
Цинтия – по-прежнему в платке, пыльном плаще и сапогах – смотрела в окно. Вещи лежали нераспакованными там, где их бросил слуга.
– Вперед ставят палатки для ярмарки… для того мы сюда и приехали? На ярмарку?
– Отчасти да.
Цинтия сказала:
– Я давным-давно не была на ярмарке. Думаю… будет весело. – Она глянула на свои вещи. – У меня с собой только дорожная одежда. Буду ли я достаточно нарядна для сельской ярмарки?
– Думаю, да. – У Хивела перехватило горло. – А теперь извините меня, доктор.
Он закрыл дверь, чувствуя, как по боку скатилась капелька холодного пота. Цинтию что-то заботит – хотя бы такой сущий пустяк, но главное – заботит.
Чувствуя себя куда лучше, чем во все последние дни, он пошел к себе в комнату – переодеться и ждать посыльного с ответом.
Цинтия спустилась по лестнице. Хивел встал ей навстречу, радуясь тому, что она принарядилась. Все разговоры вокруг разом смолкли.
На Цинтии было зеленое суконное платье без рукавов, самого простого покроя, поверх льняной красновато-бурой рубахи с широкими рукавами и тугими манжетами, застегнутыми на перламутровые пуговицы. Шею она повязала белоснежным шелковым шарфом, забросив концы за спину, а на голову надела зеленую кружевную сетку, так что лоб оставался открытым и белые волосы плавными изгибами обрамляли лицо. Платье было подпоясано серебряным шнуром, на груди блестела серебряная сова герцогини Сесилии.
Тут Хивел поднял глаза, и сердце его снова упало. Он взял Цинтию за руку – она была холодна.
Хивел был в буром балахоне, подпоясанном плетеным кожаным шнуром, и с кожаной повязкой на глазу. Выходя из гостиницы, он прихватил стоящий у стены кривой дубовый посох.
Они влились в поток людей, идущих на юг от города. На горожанах были чистые льняные одежды, кисейные чепцы, стеганые куртки лучников, суконные дублеты и разноцветные чулки. Некоторые мужчины несли деревянные щиты с яркими эмблемами. На серой в яблоках кобыле ехала женщина в венке из сосновых веток, за ней шел человек, с ног до головы одетый в беленую холстину. Он нес наперевес копье, раскрашенное в алую и белую полосу.
Цинтия оглядела процессию.
– Иногда, на летних праздниках, мы наряжались в импровизированные костюмы. Но это было бесконечно давно… Хивел, что тут за ярмарка?
– Артуров двор. Сегодня и завтра каждый здесь лорд или леди.
– Или колдун? – Она глянула на его балахон и посох. – При нашей встрече вы назвались Платоном. Вы платоник? У вас острый нос.
Хивел видел длинноносого человека в ее памяти и гадал, кто это. Он знал, что ее воспоминания рвутся наружу; сейчас требовалось действовать осторожно, чтобы не навредить.
– Смотрите, – сказал он. – Вон Артуров шатер, в нем Круглый стол. Дальше озеро, Ллин-Сафаддан. Когда стемнеет, появится Владычица с Эскалибуром, и будет великолепное первое празднество. Завтра – триумф и присоединение королевства. Вечером – поиски Котла и, наконец, вечернее празднество.
– Неужели все народы обожествляют своих умерших правителей? – Голос ее опять звучал глухо.
Хивел знал, что она перебарывает воспоминания и страх.
– Не обожествляют, – сказал он и вновь взял Цинтию за руку. Ладонь у нее была влажной. – Верят в Артура, да, наверное. Вообще-то они верят в сотни разных вещей: в благородное рыцарство, правосудие, отражение захватчиков, в короля, который вернется… во всепрощающую любовь. И Артур – это все разом.
– Но ведь он был английским королем? – спросила она с каким-то отрешенным упорством, глядя на рыцарей в маскарадных латах. – Это же… другая страна?
– Артур родился валлийцем, – весело ответил Хивел. – Спросите здесь кого угодно; это он Англию присоединил к королевству, не наоборот.
Солнце клонилось к западу, на озеро легли алые отблески. Зажгли факелы и фонари с жестяными отражателями. Появилась лодка, в которой стояла женщина. Парус был маленький, косой, и лодкой вроде бы никто не правил (хотя навес на корме вполне мог скрывать некое диво либо инженера).
Лодка Владычицы раздвинула прибрежный тростник; Артур в развевающихся пурпурных с золотом одеждах заплескал по мелководью ей навстречу. Потревоженная утка сердито закрякала на короля. Зрители восхищенно закричали.
– Есть легенда, – со смехом промолвил Хивел, – что птицы Ллин-Сафаддана запоют по слову истинного короля Уэльса. Ему теперь и меч не обязательно брать.
Однако он все равно взял меч и поднял, так что клинок в свете фонаря блеснул чистым огнем. Артур зашагал к берегу. Лодка Владычицы проскребла по камням и уплыла. Послышался треск выбиваемых из бочек донцев, над землей поплыли запахи жареной ветчины и пирогов с мясом.
Цинтия повернулась на другой, более странный звук и пошла в его сторону, Хивел за ней. Они подошли к маленькому шатру рядом с большим королевским.
В шатре юноша пел, а женщина водила смычком по псалтерию. Слова песни звучали не в лад музыке, а скорее контрапунктом, голос юноши свободно играл с ритмом. Певец и музыкантша все время переглядывались, как будто соревнуясь: женщина играла то быстрее, то медленнее, юноша вел свою мелодию независимо. Наконец они достигли одной ноты, удержали ее, сколько хватило дыхания и взмаха смычка, и умолкли. Раздались аплодисменты.
Хивел глянул на Цинтию. Она как будто хотела не то улыбнуться, не то расплакаться, однако у нее не получалось ни того ни другого
Он сказал:
– Это называется пениллион. Музыкант должен играть обычную песню, которую все знают, а певец – импровизировать. Вы слышали, как это происходит – певец может делать с ритмом, что пожелает, лишь бы пение подходило к музыке, – и заканчивают они вместе.
Она кивнула, не глядя на него. Кресло музыканта занял мужчина с длинной басовой флейтой, певица прочистила горло. Они меньше состязались, однако игра и пение были сложнее, и закончили вместе на короткой, скорбной, почти мучительной ноте. Хивел сказал: