Хивел отвернулся, как будто в смущении. Цинтия гадала, правда ли он смущен или хочет ее в этом уверить; и то и другое было отчасти возможно. У колдуна слишком много тайн. И он крепко связал себя правилами, которых и не подумал бы навязывать другим.
В последнее время он, ко всему прочему, взял себе за правило молчать.
– Хивел, вы говорили, тут неподалеку был римский лагерь… А этим перевалом римляне ходили?
– Дважды – ни разу, – ответил Хивел, глядя в землю.
Она ждала.
После долгого молчания он добавил:
– Им не давали разведать дорогу в горы. Если отряд обнаруживал этот перевал… видели высокие камни, мимо которых мы проезжали? За ними кто-нибудь поджидал.
Цинтия кивнула, думая о горных фортах Урбино, где всегда кто-нибудь поджидал византийцев… а поскольку у герцога Федериго остался сын, возможно, поджидает и сейчас. Она на это надеялась.
Затем она полушутливо спросила:
– А ходят ли этой дорогой по ночам скелеты в легионерских латах?
У нее сложилось впечатление, что привидений в этих краях любят не меньше выпивки.
– Тела сбрасывали вниз. Так что тех, кто приходил за ними – а со Старой Империей, ставшей Новой, всегда было кому прийти, – уводили все дальше и дальше от того, чего они искали.
Он смотрел на носки своих башмаков.
Цинтия знала, что это тоже одно из правил Хивела: никто не должен знать, что ему тоскливо. Поэтому она не подала виду, что знает, и сменила тему:
– Хивел, кто такая Рианнон?
Он повернулся к устью реки, уперся обеими ногами в землю и положил руки на колени. В кулаке у него был очередной белый медальон – Хивел находил их повсюду. Он повертел светлый диск в пальцах.
Цинтия сказала:
– Вы слышали, меня так называли. Я догадываюсь, что это не оскорбление.
Хивел убрал медальон.
– Она была врачевательница, как некоторые говорят.
– Вроде Мэри Сетрайт?
– Вроде нее. Можно сказать, что Мэри и Рианнон – это как вы и Минерва.
Цинтия вздрогнула и схватилась за свой медальон с совой.
– Я не знала…
Хивел наконец-то посмотрел ей в глаза, затем перевел взгляд на ее волосы.
– Некоторые говорят, что она была Луной. Часто она дама на белой лошади, скачущей быстрее ветра. Почему вы смеетесь?
– Потому что иначе я расплачусь, – сказала она, повязывая голову шарфом. – Вы же знаете, что Лоренцо Медичи называл меня Луной за цвет волос… Димитрий как-то говорил мне… вернее, пытался… он хотел рассказать, как ездил на белой кобыле по имени Луна. Однако он плохо владел английским… а я неважно себя чувствовала… и я влепила ему пощечину, бедняге. А он всего лишь думал развлечь меня историей.
Она поглядела на север.
– Интересно, где они сейчас. Дими и Грегор.
– Я уверен, что они с Ричардом, – ответил Хивел, вставая. – И, думаю, они живы.
С Имболка, февральского праздника света, прошло несколько дней, и городок Конуи наконец угомонился; полфута снега тоже способствовали тишине.
Цинтия расхаживала по гостиничной комнате. Комната была не то что большая, но почти без мебели, поэтому ничто не мешало ходить.
– Мне думается, нам хорошо бы ненадолго уехать на юг, – сказала она.
– Недолго подождать, и начнется весна. Так бывает даже в Северном Уэльсе, – сказал Хивел. – К тому же мы только что ехали вдоль побережья. Неужто вас тянет так скоро вернуться в эти городки и продуваемые всеми ветрами замки?
Цинтия едва не захихикала. Ему определенно было лучше, и она догадывалась отчего: последние дни они провели в покое, а не разъезжали в поисках легенд, интриг и кругляшков белого металла.
Откуда бы эти медальоны ни взялись, распространились они повсюду. В любой деревне на пути Хивела и Цинтии их носили под одеждой, скрытно. Он просил показать медальоны, вытаскивал свои. Это сопровождалось разговором на валлийском диалекте, которого Цинтия не понимала.
Он не разрешал ей к ним притронуться. Как-то она предложила понести его мешочек, и Хивел, буркнув «нет», затолкал медальоны в заплечный мешок, будто скряга, которого застали за пересчитыванием золотых.
Цинтия не знала, что это: магия, безумие или какое-то более обычное зло. Однако она знала, что у нее нет от этого лекарства. Ей хотелось отвезти Хивела обратно в Брихейниог, в Ллангорс, к Мэри Сетрайт, пока алый червь с медальона не вгрызся еще глубже в его мозг.
– На юг значит вдоль побережья, – сказал он, – или через весь Гвинедд в Англию; римляне проложили дороги наперекрест, англичанам же это так понравилось, что они не стали ничего менять. Нам труднее общаться между собой, им легче сюда прийти.
В голосе звучала тоскливая отрешенность.
– Отсюда есть дорога на юг прямиком до Харлеха, – возразила Цинтия, – по Диффрин-Конуи.
По-валлийски она говорила с трудом, но объясниться уже могла, и когда спросила хозяина гостиницы про дорогу, тот оценил ее старания и постарался объяснить как можно понятнее.
– О, нет, – быстро ответил Хивел, – этой дорогой мы не поедем. Нет никакого смысла.
– Смысла?
– Лет десять назад Харлех был на стороне Генриха против Эдуарда и милорду Герберту поручили взять замок. Идя по долине Конуи, он решил дать местным жителям наглядный урок. Можно было идти за его войском по дымам от пожаров и воронью, кормящемуся на грудах тел. Я мог бы показать вам постоялый двор, где и сейчас валяются обгорелые кости… – Он умолк и тряхнул головой. – Мне не нужно переходить реку вброд у Каэрхуна. Я знаю, какое там течение.
Он повернул вверх левую ладонь. На ней, прижатый пальцами, лежал медальон. Хивел сделал легкое движение, и диск исчез, остался лишь красный круг и две белые дуги, призраки борющихся драконов.
– Разумеется, он не исчез, только спрятан. Это не магия, но лишь то, что за нее выдают. – Он тряхнул рукавом, диск выпал и глухо звякнул о половицы. Хивел слегка поежился; он поднес ладонь с отпечатком к лицу, погладил оба глаза.
После долго молчания он сказал:
– Простите меня, Цинтия. Я притащил вас далеко в чужую страну ради дела, которое изначально не было вашим.
– Я сама напросилась в нем участвовать, – твердо ответила Цинтия. – И я уверена, что Флоренция сейчас показалась бы мне такой же чужой.
Хивел на мгновение просветлел, но тут же спрятал свою радость и потупил взгляд. Бедняга, подумала Цинтия, пытается не соприкасаться с миром, чтобы не навредить. Они объехали почти весь Уэльс, а она до сих пор не знала, из какой части страны он родом.
И внезапно она подумала, что он прикоснулся к ней и не причинил вреда, а исцелил ее; должен быть способ обратить это ему на пользу.
– Будьте осторожны в словах, когда со мной говорите, – промолвила она, стараясь, чтобы слова прозвучали весело, но без насмешки. – Я слышала и другую легенду про ваш Ллин-Сафаддан, про волшебницу, которая отдает мужчине все, но уходит навсегда, стоит ее упрекнуть…
Лицо Хивела изменилось лишь самую малость. То не было выражение веселья, или гнева, или даже явного равнодушия.
– А вы думайте, куда идти и что спрашивать, – произнес он трубным голосом. – Рианнон однажды вошла в незнакомый дом и увидела там чашу с водой, но едва коснувшись чаши, уже не могла оторвать от нее руку, не могла шевельнуться и произнести хоть слово. Гвидиону, сыну Дон, потребовались вся его смекалка и угроза убийства, чтобы освободить даму. – Хивел помолчал, глядя мимо Цинтии, в окно. – А я, что бы вам ни рассказывали, вовсе не Гвидион, сын Дон.
Он застыл, не шевелясь, и Цинтия, хотя очень пристально наблюдала за ним, ничего не могла прочесть по его лицу.
Потом Хивел встал и сказал ласково:
– А вот от крольчатины я бы сегодня не отказался. Пойдем пообедаем?
Цинтия подумала, что неправильно называть его беднягой, но не могла сообразить, какое слово правильное.
Карета моталась и подпрыгивала, несясь по дороге к замку Ладлоу; в темноте за окнами пролетали первые осенние листья.
Внутри Цинтия, вцепившись в подлокотники, глядела на Хивела и дивилась его спокойствию. Ей совсем не нравилось, что вооруженные люди вытащили ее из постели, пусть даже и вежливо; от их почтительности было только страшнее. Она с тошнотворной яркостью рисовала себе возможные исходы, но до сих пор не имела ни малейшего понятия, что творится.
Их провезли мимо стражников в воротах и провели в полутемное помещение. Откуда-то сверху доносились вопли – тоненькие, как будто кричит ребенок или животное.
Затем их проводили в библиотеку… точнее, кабинет, заставленный книгами. Здесь был большой, заваленный бумагами стол, оружие и музыкальные инструменты по стенам между книжными шкафами, бронзовый телескоп на изящной подставке.
Подле стола, быстро перелистывая книгу, стоял высокий белокурый человек с осанкой и телосложением воина. На нем была черная бархатная мантия, какие носят ученые, но с шелковым, а не льняным белым воротником, и больше серебряных украшений, чем мог себе позволить любой известный Цинтии профессор. А вот книгу она узнала сразу – то был самый известный медицинский трактат, Liber Mercurius[60].
Высокий человек поднял взгляд от книги. Его открытое, умное лицо сразу понравилось Цинтии; а еще он выглядел встревоженным.
– Вы те люди… – тревога на его лице сменилась изумлением. – Доктор Передир? Это вы?
– Да, милорд граф, – ответил Хивел. – Вы не знали, за кем посылаете?
– Вообще-то не знал. – Белокурый человек тряхнул головой, резко закрыл книгу и поставил ее на полку. – Мы слышали, что неподалеку проезжают чародей и врачевательница. Вы врачевательница, мадам?
Хивел сказал:
– Позвольте представить Цинтию Риччи, доктора медицины и хирургии. Цинтия, это Антони Вудвилл, граф Риверс, брат королевы.
– Сегодня – королевин похититель неповинных людей, – сказал Риверс. – Доктор, сожалею, что вас доставили сюда так бесцеремонно, искренне сожалею. Как я сказал, мы услышали о проезжей врачевательнице. Если бы я послал слугу утром и выяснилось, что вы уже уехали, моя сестра… хм. Елизавету лучше не гневить.