– Я не бывала в Городе, – сказала она. – Это далеко?
Он вздрогнул, но тут же сообразил, что она имеет в виду Лондон, а не Византий.
– Несколько дней, если дороги не заметет.
– Тогда вам не стоит ехать голодным.
Грегор замер. Она встала, сняла фартук и расстегнула платье, затем опустилась на колени у его ног. Он расшнуровал ее нижнее платье. Руки у него не дрожали, и он не знал, радует это Элейну или огорчает. Она, трепеща, потянулась к крючкам его мантии.
У Грегора рот наполнился слюной, грудь сдавило. Прежде ему надо покормиться, утолить нестерпимый голод, а потом и она наконец получит свое удовольствие. Грегор взял со стола плоскую деревянную чашу.
Элейна села на кровать, припала к нему, бледная в свете камина: порфир и алебастр. Он гладил ее кончиками пальцев и, чтобы отвлечься, любовался изгибом ее спины и ее улыбкой. Напряжение росло слишком быстро, как будто он изголодался, чего на самом деле не было.
Он нашел ее в худшее для обоих время. Грегор заглянул на кухню, где ему иногда оставляли тайком чашку теплой крови (так могут кормить кусачего пса), когда различил странные звуки в буфетной. Элейна стояла одна, в фартуке поверх одного лишь нижнего платья, простоволосая, и всхлипывала, сдерживая слезы. Она сгрызла ноготь так, что из пальца лилась кровь.
Сперва Грегор хотел повернуться и уйти, однако он уже много месяцев не пил человеческой крови и решил всего лишь поцеловать ранку, не разжимая зубов – только смочить губы в крови. Потом он взял ее руку, и Элейна неловко поклонилась, пытаясь объяснить, в чем дело, и Грегор решил быть вежливым и выслушать…
Пламя полыхнуло. Элейн чуть слышно ахнула; Грегор передвинул пальцы, и она тихонько застонала от восторга. Она не почувствует боли, когда он вскроет ей вену. Ему не раз говорили, что боль и страх придают крови более изысканный, более насыщенный вкус; про возбуждение тоже так говорили. Грегор допускал, что дело в особых гуморах, поступающих в кровь, но не верил в это по-настоящему.
Он надеялся, что никогда не пресытится настолько, чтобы в такое поверить.
Мысль немного его смутила. Последний раз он пил из Элейны меньше четырех недель назад. Опасности не было – он знал безопасное время и дозы не хуже, чем образованный больной знает латинское название своего недуга, – однако что ведет к пресыщению, если не излишества?
Однако ему вскоре предстояло уехать на много месяцев, если не навсегда.
Он вновь задумался, кто из Ричардовых людей ее бросил; Элейна не называла имени, страшась мести. Димитрий наверняка знал, но после шотландского краха у Дими не было времени на разговоры.
Грегор видел, что Элейне приятно, но это его не удивляло; ему и прежде случалось зарабатывать пропитание таким образом. Он хотел знать, счастлива ли она.
Миннезингер пел, что любовь – это голод и от неутоленной любви люди чахнут. Чушь собачья, подумал Грегор. От недостатка крови он бы не чах, а сошел с ума, возможно, убивал бы, пока не насытится. Или его застрелили бы на улице, как бешеного пса. Так что нужно пить из нежных доверчивых девиц, пока он в состоянии остановиться.
Он большим пальцем отыскал на внутренней стороне ее бедра пульс феморальной вены, подставил деревянную чашку. Вытащил из рукава булавку, думая: вот два товара, рынок которых я контролирую.
От запаха в голове полыхнул огонь. Грегор выпил чашу быстро, стараясь не чувствовать вкуса, боясь, что он будет чересчур упоительным и что он не будет упоительным вовсе.
Под утренним солнцем Грегор прохаживался по Йоркской крепостной стене, одетый в длинную белую мантию, плоскую шляпу с широкими полями и белые перчатки из свиной кожи. В этот ясный холодный день вид у него был почти жреческий, и большинство лишь кивало ему при встрече. Если кто-нибудь все же затевал разговор, Грегор отвечал, что он инженер и осматривает укрепления по приказу герцога Ричарда.
Хотя объяснение было чистой правдой, Грегор считал его нелепой отговоркой. Йорк – самый большой город в Северной Англии и лучше всех укрепленный. Чтобы изучить все его валы и рвы, частоколы и расположение пушек, потребуется месяц, не говоря уже о команде землемеров с нужными инструментами.
Однако если собеседники и находили его объяснение глупым или подозрительным, вслух они этого не высказывали. Один призвал на Ричарда благословение божественного Адриана и сказал: «И передайте ему, что Йорк любит герцога, как герцог любит нас, кто бы ни был королем». Другому пришлось трижды повторить объяснение, после чего он проговорил: «Надо ж, герцог Йоркский, в его-то годы… Говорят, кто в детстве так умен, живет недолго».
Грегор сел рядом с бронзовым фальконетом и положил руку на металл. Пушка была вся в зеленой патине, на которой солдаты от нечего делать выцарапывали ножами свои имена и инициалы. Надпись корявыми буквами гласила: «Получите, шотландцы!»
Он надвинул шляпу на глаза и посмотрел вниз, на купол пантеона в центре города. То был не сферический купол, как у Киклос Софии в восточном Городе, а конус из двенадцати треугольных панелей. В основании каждого треугольника располагалась плита с отверстиями, высверленными в форме созвездий. Все плиты были черными, но из четырех разных материалов: из мореного дуба для знаков земли, обсидиановые для воды, черные мраморные с призрачными серыми прожилками для воздуха и железные для огня.
Стропила были дубовые, треугольные панели являли собой ажурное плетение белого ясеня и черного боярышника.
Ричард со всеми приближенными был сейчас под куполом – клялся верно служить новому королю Эдуарду Пятому. Потому-то Грегор и маялся сейчас один со своими измученными глазами и жалкими объяснениями: клятву требовалось приносить на крови.
Кто-то скакал к нему; Грегор услышал всадника задолго до того, как увидел. Темная лошадь, темный всадник: приближенный Ричарда Джеймс Тирелл.
– Доброе утро, сэр Грегори.
– Добрый день и вам, сэр Джеймс. Пришли позвать меня обратно? Я думал услышать колокольный звон или что там еще, когда церемония закончится.
Тирелл спрыгнул с седла. Паломид недружелюбно покосился на Грегора.
– Она не закончилась, но закончится к вашему возвращению, – сказал Тирелл и, помявшись, добавил: – У меня были… свои причины… не присутствовать на церемонии.
– Я вроде бы о них не спрашивал. Хорошо, едем.
– Сэр Грегори, я хотел бы задать вам вопрос.
Грегор кивнул.
– Мне не приказывали его задать. Это тайна, между рыцарями.
– Как скажете, – с холодным любопытством ответил Грегор. За двадцать с лишним лет Тирелл единственный назвал его рыцарем. Грегор гадал, понимает ли англичанин разницу между Fachritterschaft и знакомым ему рыцарством, и говорил бы он фон Байерну «сэр», если бы понимал. Впрочем, в Англии инженеру не обязательно иметь официальный титул, чтобы барон принял его совет.
– Кухонная девушка в Миддлгеме, Элейна…
Любопытство Грегора усилилось, но он этого не показал. Неужели Тирелл сейчас сознается, что бросил Элейну?
– Могла ли она получить ваш… недуг, сэр? – Вопрос был задан вежливо, но требовательно.
Грегор подумал, что был очень, очень неосторожен, очень глуп. Он прикинул, может ли вывести Тирелла из строя, не убивая его. Он не питал неприязни к Тиреллу и уж тем более к Ричарду, а рыцарь всего лишь оберегал своего сеньора.
Однако Грегор не прихватил с собой маленький пистоль – еще одна глупая небрежность. Меч Тирелла висел по другую сторону седла. Значит, бой на кинжалах… Тирелл – воин, зато Грегор знал, где проходит каждый кровеносный сосуд его тела.
– Нет, сэр Джеймс, – ответил он, глядя Тиреллу в глаза, чтобы распознать миг нападения. – Слово фахриттера фон Байерна, что она не могла заразиться.
Допустим, он просто предложит уехать из Англии прямо сейчас – но нет, Тирелл скорее расстанется с жизнью, чем с лошадью. Интересно, знает ли он, что нечеловеческая сила вампиров – единственная правда в легендах?
– У меня и раньше были женщины… ни одну из них я не заразил.
Он злился на себя, но злость была совершенно холодной. Шлюхи лучше, думал он. Они не болтают, не предлагаются, когда ты хочешь платить, а главное, не лгут о том, что доставляет им удовольствие.
– Спасибо, сэр, – произнес Тирелл и повернулся к лошади.
Грегор ждал.
– Заболей она, работу хирурга пришлось бы делать мне, – с необычной грубостью произнес Тирелл, потом чуть смягчился. – Не то чтобы я этого хотел, сэр Рыцарь, но это так. Еще раз спасибо, сэр, и поскольку я не могу пожелать вам доброго здоровья, желаю доброго дня.
Грегор проводил его взглядом, затем встал с лафета, поправил одежду и пошел в сторону пантеона.
Какой-то шум доносился с юго-востока, с расстояния мили в две. Грегор знал, еще до того, как увидел всадников и копья, что это армия по крайней мере в несколько сотен. Она приближалась со стороны Уэльса, где жил Риверс, наставник короля.
Грегор приподнял мантию, чтобы не задеть край лужи, и направился прямиком к Пантеону. Кто бы ни выиграл бой, там будет безопаснее всего. Он давно решил не лгать ради своего спасения, но заявить, что он просит божественной защиты, ложью не будет. Не его вина, что другие верят в богов.
Когда Ричард в сопровождении Рэтклифа и Димитрия вышел из пантеона (у всех троих льняные бинты на локтях алели пятнами крови), подошедшее запыленное войско приветствовало их звоном оружия, а предводитель, широко раскинув руки, шагнул им навстречу.
– Гарри! – воскликнул Ричард. – Рад тебя видеть, Гарри! – Он сощурился против солнца на ряды копий. – Что ж, ты тоже не моцион ради здоровья совершаешь. Что это все означает, Гарри?
Гарри был кареглазый красавец, чисто выбритый, полноватый, но не толстый, в красных кожаных штанах, латах из стальных пластин и плаще винно-красного бархата, расшитом геральдическими узлами. Он двигался враскачку естественно, как утка плывет. Дими прекрасно знал этот типаж – кавалерийский офицер любой армии, который перерос юношескую опрометчивость, но не молодечество, и теперь у него впереди долгая череда памятных атак, до самой смерти верхом на любимой коне или любимой женщине. Даже швейцарские кавалеристы были такими. Для этих людей ядра и порох как будто не изобретены.