– Мы начнем с нескольких ягод, разумеется, – сказал Аргентин, – и будем постепенно увеличивать дозу. Это всегда предпочтительно: не позволять себе излишеств ни в чем.
Ричард открыл было рот, но промолчал. Дими подумал, что герцог хотел упомянуть обеденные привычки своего покойного брата.
Дими сломал последнюю печать и поднял крышку; внутри лежали алые клубничины размером с два больших пальца каждая, влажные, блестящие и такие свежие, что их сладкий аромат был едва различим.
– Передайте королеве, что король здоров, – сказал Ричард, обращаясь к Доменико Манчини, – но страдает от одиночества, грозящего перейти в меланхолию. Посему я почтительно… я смиренно молю ее светлость отправить к королю его брата герцога Йоркского.
– В ответ на каковую просьбу… – начал Манчини.
Ричард рубанул ладонью воздух.
– Я буду ждать ее собственного ответа, сэр. Разъясните ей также, что герцог будет не в тайном убежище, а в королевских покоях, на виду. И передайте королеве, что доктор Аргентин всячески одобряет эту мысль.
– Ваша светлость.
Манчини вышел. Ричард знаком велел Димитрию следовать за ним. Оба знали, каким путем Манчини выйдет из Тауэра; Дими двинулся более длинной дорогой, но быстрее. По пути он переоделся в уличное и был на Томас-стрит через десять «тик-так» тауэрских часов после Манчини. Он отчетливо видел дипломата чуть впереди.
Ричард сказал, что просто найти, где укрылась Елизавета Вудвилл, не будет нарушением клятвы не вторгаться в ее убежище. Это различие Димитрия не тревожило; тревожило другое. Однако он убеждал себя, что не шпионит, не обманывает. Он разыскивает человеческое логово в зимнем лесу зданий.
И поскольку Ричард не разрешил ему поехать в Уэльс – или допросить Риверса в Понтефракте, – для него это был единственный способ искать Хивела и Цинтию.
По Кожевенному ряду грохотала карета, оттесняя пешеходов в стороны. Дими внимательно смотрел; в любой миг она могла остановиться и подобрать Манчини, однако она проехала мимо. «Берегитесь, сэр!» – услышал Дими, и его чуть не обдало водой из лужи. Он перешел на другую сторону, беззвучно ступая сапогами по булыжнику. Дыхание его было ровным и размеренным. Все люди вокруг поблекли, за исключением одного, а Манчини выделялся как фигура на щите. Переходя Кордуэйнер-стрит, Дими смутно ощущал запах кожи и кислоты – так выжлятник знает, что в лесу заяц, не отвлекаясь от погони за оленем.
И внезапно очертания леса изменились.
Манчини шел через площадь перед Лондонским пантеоном, направляясь к самому храмовому комплексу. «Проклятье! – подумал Дими. И одновременно: – Как умно!»
Он не остановился, хотя уже знал, что будет. Первой его мыслью было подойти ближе, но это ничего бы не дало. И, что бы ни говорил Ричард, Димитрий не хотел, чтобы его застигли за выслеживанием королевина посредника.
Дими удалось пройти за Манчини через три этажа и десяток поворотов пантеона. Потом Манчини круто повернул; мелькнули двое в светло-коричневом платье, и тут же не осталось ни одного.
Димитрий вошел в пустую каморку площадью примерно три на три ярда. С дальней стены смотрел каменный двуликий Янус, украшенный несколькими засохшими еловыми веточками. Левая и правая стена были когда-то зеркальными, чтобы создавать бесконечные отражения молящихся, однако многие зеркальные панели разбились или совсем выпали, и белая каменная скамья осталась только одна. Дими сел между двумя своими несовершенными двойниками.
Ричард, конечно, его простил. Дими догадывался, что сеньор знает – ему нужно не прощение.
– Парламент назначил коронацию через три недели. Празднества будут длиться неделю и перейдут в Имболк. Елизавета должна быть на коронации во что бы то ни стало. – Ричард тряхнул головой. – Димитрий, вы лучше меня знаете византийские законы, и, в отличие от юристов, вы перескажете их по-английски. Есть ли в Империи законы о праве убежища в храме?
Дими ответил:
– Государству не позволено издавать законы в пользу одной веры. Поскольку не у всех религий есть правило о неприкосновенности храмов, такой закон давал бы преимущество тем, у кого оно есть. В конце концов… после того, как подавили последний тарсийский мятеж, Юстиниан постановил, что, если боги желают давать убежище, пусть сами и карают нарушителей. Он сказал: «Пусть те, кого их боги защищают, молятся, а вы держите копья острыми».
Ричард задумался:
– И сохраняйте мистерии в тайне, да, брат?
– Да, брат. Пещеры всегда были нашей силой.
Ричард кивнул:
– Мой отец нарушал неприкосновенность храмов и молил Тора поразить его, если он поступил дурно. Эдуард следовал его примеру. Без сомнения, Елизавета ждет того же от меня.
Димитрий не ответил.
– Было бы куда проще, не давай нам боги совершать недолжное. – Он вздохнул. – С тем же успехом можно просить, чтобы нам этого не хотелось… У меня для тебя еще одно поручение, брат, и оно тебе тоже будет не по душе.
Дими подумал, что этого он и хотел: наказания.
– Конечно, Ричард.
Брови Ричарда поползли вверх, и уголки губ тоже. Он повертел кольцо на мизинце.
– Ну, не настолько страшное поручение. Ты знаешь, что Гастингс перехватывает письма Манчини?
– Слышал это от него.
– Что ж, для старого придворного Гастингс проявляет редкую бесхитростность. Он вскрывает письма, копирует и запечатывает снова – не изучая оригиналы. Бык весть, что он рассчитывает найти таким способом. Вы были наемником, вы знаете, какими бывают тайные послания. Я попрошу вас добыть одно из этих писем и осмотреть его.
Дими подумал, что это идеально-изысканная кара: вновь сделать его шпионом.
– Попросите вашего немецкого друга помочь. Он знает шифровальную математику и химикалии… Кстати, как там профессор фон Байерн?
– Был здоров, когда я видел его последний раз, – ответил Димитрий и подумал, что это нечестная истина; честная истина состояла в том, что он не видел Грегора несколько недель и не знает даже, находит ли тот еду.
Должен находить, впрочем. В Тауэре наверняка есть давно установленная система кормежки вампиров.
Грегор очень тихо лежал в темноте на узкой кровати, одетый в одни лишь шоссы. Через занавески сочился бледный свет; у Грегора не было чертежных досок, чтобы закрыть окна. Огонь в камине не горел. Грегор не мерз и не мог мерзнуть, а в сером полумраке видел так же ясно, как обычный человек в полдень.
Он понимал, что его маленькие часы больше не тикают. Их превосходной швейцарской пружины хватало на шестьдесят-семьдесят часов. Значит, он провел в постели по меньшей мере столько. Возможно, часть времени он проспал, но Грегор в этом сомневался.
Когда стемнеет, думал он, надо одеться и пойти через Лондон в Бейнардский замок. Уэзерби его впустит и велит, чтобы на кухне ему дали крови. Животной крови. При таком голоде будет уже не до вкуса, и он не вспомнит о том, что намного слаще.
Грегор провел в комнате трое суток. Одиннадцать дней назад он взял на тауэрской кухне каплуна. Покормившись, он зажарил птицу у себя в комнате и съел.
Все ее мясо вышло с бледным комковатым поносом. Его тело отказывалось принимать пищу. Не совсем так: любую пищу, кроме одной.
Один из ему подобных называл ее «совершенством».
– Чего ради вы от нее отказываетесь? Вы набиваете тело отбросами, но тело знает, что ему нужно. Люди не едят траву, хотя скот ею питается; вриколаки не пьют из скота…
Он завел часы, зарядил пистоль – не самый маленький – и лег в постель. Теперь завод у часов кончился, пистоль так и валялся рядом. Лежать в постели тоже не было смысла.
В дверь постучали.
– Грегор? – Это был голос Димитрия.
– Минуточку! – крикнул он; горло так пересохло, что слова причиняли боль. Он накинул халат, взял кремневую зажигалку и затеплил лампу; свет резал глаза, и Грегор надел темные очки, прежде чем открыть дверь.
– Грегор, я… с вами все хорошо? В смысле… я вас разбудил?
– Я отдыхал, да. Со мной все хорошо, просто я немного устал.
– Что ж. Я… рад, что у вас есть работа.
– Надо себя чем-то занимать.
– Вы сейчас заняты?
– Нет. Заходите. Извините, что мало света.
– Конечно. – Дими извлек из-за пазухи толстый конверт с печатью. – Это письмо от… от кого-то, кого герцог подозревает в шпионаже. Мне поручено осмотреть его на предмет тайнописи, и я подумал, что вы сумеете помочь.
– Я… – Грегор глянул на окно. Еще не совсем стемнело. А он так долго не применял свои навыки. – Буду рад вам помочь. – Он взял конверт. – Подождите, я кое-что достану из сумки.
Горячее лезвие ножа вошло под печать и целой сняло ее с конверта. Грегор, в белых шелковых перчатках, достал листы, записал их порядок и то, как они лежали в конверте.
– В Александрийскую библиотеку, – сказал он, – пускают только после курса обращения с бесценными манускриптами. Хм… вы читаете по-итальянски?
– Достаточно, чтобы разбирать приказы и воззвания.
– Я могу читать технические тексты. С этим и вашим разговорным попытаемся понять, что здесь.
Ответ, через час разбирания фраз по слову и споров из-за идиом, был: «Ничего».
– Он очень интересуется английским придворным костюмом, – сказал Грегор. – Вы уверены, что он не социофилософ, проводящий исследование?
– Мы и не ждали сообщения прямым текстом.
– Не могу поклясться, что тут ничего нет. Шифром может быть длина слов, или надо читать каждое двенадцатое слово… но давайте попробуем другой метод.
Он придвинул настольную лампу, сдвинул линзы и подержал страницу рядом с пламенем. Она почти не просвечивала.
Грегор посмотрел на теплую страницу. На вид изменений не было. Он потер ее пальцами. Пергамент был очень плотный и необычный на ощупь.
– Как часто герр Манчини пишет свои письма?
– Раз в две или три недели.
– И рассчитывает ли он, что их сошьют в библиотечный том?
– Что?
– Это книжная бумага. Очень дорогая. Пощупайте. – Грегор протянул Дими страницу и потер пальцами ту, что держал в руках.