И ощутил легкое проскальзывание.
– Это еще что? – Он вновь поднес бумагу к лампе, подцепил ножом срез.
Страница разделилась на две.
На внутренней стороне разделенных листов, по плетению бумаги, было что-то написано бледными бурыми чернилами.
– Чернила, проявляющиеся от тепла, – сказал Грегор, – но там, где мы не увидим, как они проявляются. Давайте вскроем остальные посылки с сюрпризами.
Скоро у них было почти двадцать страниц бурого текста, не читаемого без расшифровки.
Грегор посмотрел на окно. Свет уже не пробивался через занавески.
– Думаете, вы сможете взломать шифр?
– Надеюсь… – Он глянул на Димитрия, потом на письмо. – Я знаю некоторые методы. Но они требуют времени… Я собирался сегодня ночью в другое место.
– В другое место? Куда?
– В… дом герцогини Сесилии. Она обещала… свое гостеприимство и мне, и нам всем. И там куда тише, чем в Тауэре. Особенно перед подготовкой к коронации.
Дими выдохнул.
– На другой конец Лондона? Я думал, вы собрались в Шотландию или хуже. Послушайте… у вас есть время над этим поработать?
– Да. – Грегор гадал, поймал ли его Димитрий на лжи.
– Тогда возьмите письма с собой. Лорд Гастингс – губернатор Кале, письма теряются в море. Сообщите, когда закончите.
– Спасибо вам за доверие.
Дими удивился.
– Я… конечно, Грегор. Вам помочь с вещами?
– Нет, спасибо. Я почти готов выходить.
Дими глянул на его голую грудь в разрезе халата. Вы все-таки меня поймали, подумал Грегор, но это была не ложь.
– Хорошо. В таком случае доброй ночи, Грегор.
– Доброй ночи, Димитрий.
Грегор надел серую мантию, убрал молчащие часы, пистоль и письмо в заплечный мешок, туда же сунул еще одежду. Потом набросил зеленый плащ и собрался задуть лампу, когда в голове мелькнула мысль: перестановка Плиния.
Если бы ему нужно было раз в две-три недели шифровать длинное письмо, отправляемое далеко, так что обмен ключевыми словами не наладить, он бы прибег именно к этому методу.
Расшифровка подождет, пока он доберется до другого конца Лондона, подумал Грегор и собрался потушить фитиль.
Нет. Не подождет. К тому времени, как он минует ворота, Heinzelmännchen уже проломят дыры в сплетении слов, которое он выстраивал в мозгу.
Он снял плащ, разложил страницы на столе, нашел лист разграфленной бумаги для чертежей.
На краю сознания, там, где Грегор ее удержал, чтобы совсем не потерять за напряжением ума, была мысль, что он больше не голоден.
Шифр начал взламываться. Грегор боялся, что текст окажется на бытовом итальянском, таком же непонятном для него, как и шифр, но по счастью это оказалась латынь.
Ко второй странице Грегор понял, что автор не итальянец. Это доказывали и его латынь, и его шифр. В смысле, что служит он не Италии.
К тому времени, как Грегор закончил, снаружи брезжила заря. Теперь он про многих знал, кому они служат и кто служит только самому себе. И еще он знал, за кого приняла его Маргарита Анжуйская.
Грегор закрыл глаза и вновь повернулся к окну. Солнце жгло кожу. Утренняя суета еще не началась, а для его планов это было важно.
Он встал. Медлить было нельзя. Надо было спешить, пока солнце низко, чтобы сполна использовать природные слабости противника.
Привратник Джайлс стоял, опершись на стойку с алебардами, и, судя по виду, спал. Грегор беззвучно прошел мимо него, прижимая к себе заплечный мешок, затем ловким движением снял с привратникова пояса ключи. Джайлс засопел и дернулся, но не проснулся.
Грегор вставил ключ в замок и повернул; механизм был без пружины и не щелкнул. Грегор на три пальца приоткрыл дверь и заглянул внутрь.
Внутри царил полумрак, огонь в камине едва горел. У стола напротив окна стоял высокий худой человек в шелковой мантии. На столе перед ним был глиняный горшок, запечатанный металлической крышкой. Человек перекусывал щипчиками проволоку, которой она удерживалась.
Грегор шагнул в комнату и закрыл за собой дверь.
Человек отложил щипчики и медленно повернулся.
– Доброе утро, сэр, – с улыбкой сказал он. – Мы, кажется, незнакомы.
Грегор ответил:
– Полагаю, доктор, вам известно, почему мы незнакомы. Я фахриттер фон Байерн.
– Eccelente![65] Я мечтал свести с вами знакомство, профессор, – сказал Джон Аргентин и сделал шаг вперед.
Грегор сунул руку в заплечный мешок.
– Прошу вас не двигаться. – Он опер двойной ствол пистоля на левую ладонь, держа пальцы правой руки на спусковых крючках.
Аргентин замер. Он больше не улыбался.
– На меня и раньше наводили пистоли, профессор фон Байерн. И даже стреляли в меня.
– В меня тоже, – ответил Грегор. – Однако этот пистоль я сделал сам. У него замок с гремучей ртутью, который не дает осечек. Он стреляет двумя цилиндрическими пулями по три четверти дюйма в диаметре; пули надпилены радиально, так что расширяются и разлетаются на куски. Вы – доктор; подумайте об этом. И еще подумайте о том, что я лучше других знаю, куда целить.
– Об этом я подумал. – Аргентин указал на горшок. – Вы не против, если я сперва открою? Содержимое может вас заинтересовать. – Он взял щипчики. – Это надо делать аккуратно; если сломать печать, внутри окажется клубника. Ах. Ecco esso, Professore![66]
Грегор ощутил запах в тот же миг, как Аргентин поднял крышку: запах свежей, теплой человеческой крови.
– Тут вполне хватит на нас обоих, профессор. – Аргентин пристально посмотрел на Грегора. – Собственно, можете выпить ее один; вижу, сегодня она вам нужнее, чем мне. И как вы только живете? Я знаю, что Лондон большой город и к чужеземцам здесь относятся с подозрением, и все же…
– Молчите.
Грегор ощущал пустоту внутри. Голову кружил сладкий запах крови. И Грегор знал, как заполнить эту пустоту: в горшке кварта с лишним, больше, чем он когда-либо пил за один раз.
Рот наполнился слюной.
– Король? – спросил Грегор.
– Теперь с ним все будет хорошо, – сказал Аргентин. – Говорят, его пользовала Риччи из Флоренции, и я в это верю: редкая болезнь, искусная операция. Но вылечить его это не могло, разумеется. Я знаю болезнь. Я специализируюсь на болезнях крови и кровеносных сосудов… и от них могу вылечить только я. Простите меня, профессор. Только мы. – Он глянул на горшок. – Позволите мне отнести часть этого ему? Он проявляет нетерпение, вы понимаете. – Аргентин окунул палец в кровь, которая, судя по виду, еще не остыла и не начала густеть. – Можете вообразить, каково это будет для него? Он никогда – никогда! – не вкусит иной крови, кроме человеческой. Блаженство близости по крови…
Громыхнул пистоль. Горшок с кровью разлетелся вдребезги, выплеснув алую волну на стол, стену и доктора Аргентина, который, схватившись за руку, рухнул на колени. Зашипело, запахло горелым, и Аргентин взвыл, как побитый пес.
Грегор сказал:
– Я не упомянул фосфорную начинку пуль, поскольку не знал, сработает ли она.
Он навел на трясущегося доктора второй ствол. На полу кипели лужицы крови.
Дверь открылась, вошел дворянин, за ним солдаты. Все замерли, наполовину выдернув оружие из ножен; лица у них позеленели.
Грегор снял палец с крючка.
– Ваша светлость. – Он вытащил из заплечного мешка перевод письма Манчини. – У нас очень серьезные неприятности. Надеюсь, вы можете положиться на своих людей.
Герцог осторожно взял бумагу, глянул на нее.
– Да, профессор, они абсолютно мне верны, – сказал Бекингем и знаком велел своим людям закрыть дверь.
Димитрий смотрел в окно небольшой комнаты, примыкающей к залу совета. За окном, на Тауэрском холме, плотники сколачивали помост для коронации, до которой оставалось десять дней. Визг пил и стук молотков раздражал Дими. Впрочем, сегодня утром его все раздражало. Ричард приказал ему вооружиться и ждать здесь с двумя воинами, сражавшимися на шотландской границе, и несколькими стражниками.
Герцог Глостер велел ему ждать крика: «Измена!», так что Дими трудно было бы чувствовать себя спокойно.
– Все в порядке, Беннет? – спросил Дими.
Молодой человек уперся одной ногой в стену и, положив обе руки на окованную сталью ляжку, выстукивал по ней пальцами в дюйме от рукояти меча.
– Конечно, капитан. – Беннет перестал выстукивать. – А вы знаете, в чем дело, сэр?
– Нет. А и знал бы, не сказал.
Беннет выдавил улыбку.
В комнате заскрипели отодвигаемые стулья, голоса зазвучали громче. Дими вроде бы слышал лорда Гастингса, но слов разобрать не мог.
И тут отчетливо прозвучало: «Измена!» Беннет уже вытаскивал меч. Дими знаком велел ему выждать еще секунду. Тут дверь распахнулась и вышел Ричард со словами:
– Я говорю, что это гнуснейшая измена!
Дими дал знак, и его воины вбежали в зал совета.
Здесь были Гастингс, и лорд Стенли, и колдун Мортон, и еще человек десять. Бекингем стоял у окна с большим листом бумаги в руках.
Гастингс сказал:
– Ричард, если вы посмотрите и разберетесь…
Бекингем ткнул в Гастингса пальцем:
– Мы слишком долго на вас смотрели, что и позволило вам совершить преступление худшего разбора! – Он развернул палец к Дими и стражникам. – Возьмите этого изменника и разберитесь с ним хорошенько!
Димитрий глянул на Ричарда. Глостер сжал кулаки и напрягся, как пружина.
Беннет обеими руками ухватил Гастингса за синие бархатные рукава и толкнул к стражникам. Через мгновение его уже выволокли из зала. Больше никто не шелохнулся.
Дими пытался думать, но что-то ему мешало, словно некая рука закрывала разум. Хотелось выхватить меч и пустить его в ход. Определенно здесь оставался еще один предатель.
– Ричард, – начал он и не узнал собственного голоса.
Лорд Стенли шел к окнам, держась за левую руку, между пальцев у него текла кровь. Дими глянул вниз и увидел, что держит в руке обнаженный меч и лезвие обагрено.