Коль Древо Царства без листвы,
И Лордов рубят в спешке не на плахе,
И Вепрям уступают Львы,
Придет dies irae![77]
Ричард вернул бумагу Ретклиффу.
– Лордов рубят в спешке не на плахе. Остроумно. И что дальше?
– Милорд, мы нашли того, кто это напечатал. Некий Уильям Колингборн.
– Я учрежу для него в Кембридже кафедру изящной словесности.
– Ричард, прошу вас, выслушайте. В доме мы нашли наполовину вырезанные доски для печати следующего воззвания, в котором говорится, будто Генри Тидир – законный король Англии. И еще мы нашли вот что.
Ретклифф протянул Ричарду два предмета. Один – яйцо малиновки-робина на ленточке. Другой – медальон с борющимися драконами.
– Тидиры – древний и мятежный валлийский род, – сказал Хивел, вертя в пальцах медальон. – Оуэн Тидир каким-то образом ухитрился заполучить в жены вдову Генриха Пятого. У них был сын, но Оуэн вскоре погиб, и мальчика воспитал его брат Джаспер… между другими делами.
– Этот Оуэн же знаменитый колдун, да? – спросил Дими. – На Севере я слышал…
– Нет, нет, – перебил Хивел. – То Оуэн Глендур. У него были дети, но они не унаследовали толком ни магии, ни полководческого дара. Однако его память оказалась крепче жизни, так что молодой Генри Тидир наверняка будет при каждом случае выкрикивать имя Глендура. – Хивел повернулся к Ретклиффу: – Колингборн еще что-нибудь сказал?
– Он свое отговорил, милорд колдун.
– Что?
– Сегодня утром его повесили по королевскому приказу. И четвертовали.
Хивел тихо сказал:
– Значит, за искренние слова казнят, и теперь это известно всем лондонцам. Мы вполне могли бы подержать его в тюрьме.
Ретклифф ответил, не то чтобы оправдываясь:
– Некоторые найденные у него бумаги очень сильно огорчили Ричарда. В одной говорится, что за смерть принцев королеву Анну поразило бесплодие…
– Да, знаю, – сказал Хивел. – И цель именно такова: побудить к поспешным необратимым поступкам. Насчет конкретной бумаги я сомневаюсь, что ее написал мастер Колингборн.
В дверях, опираясь на трость с зеленым набалдашником, появилась Цинтия.
– Хивел, можно с вами поговорить?
Хивел сказал Ретклиффу и Дими:
– Извините меня ненадолго… и попробуйте следующий раз думать, прежде чем действовать. Где бы мы сейчас были, если бы Антони Риверсу отрубили голову?
Хивел с Цинтией прошли через верхние помещения выше уровня внешних стен. С Тауэрского холма доносились раскаты грома: воины герцога Норфолкского упражнялись с пушками Грегора.
Цинтия спросила:
– Вы что-нибудь знаете об Антони?
– Очень мало. Думаю, в Уэльсе его любят не больше, чем любого англичанина, но от тех, кого он преследует, хорошего в любом случае ждать не приходится… Вы по нему скучаете?
– Я бы назвала вас ревнивым, да вы не рассмеетесь, – ответила Цинтия. – А вообще-то я хотела бы заглянуть к Мэри, если будет возможность.
– Не просто на чай, полагаю?
– Да. – Цинтия побарабанила пальцами по набалдашнику трости. – Я пытаюсь придумать, что можно сделать для Анны. Ее невозможно убедить, что некоторые женщины просто не созданы плодовитыми… а тут еще пример многочадных вудвилловских дам… Она готова сменить веру, и сделать операцию, и что угодно еще. Думаю, она охотно бы умерла, лишь бы дать Ричарду еще сына. Нет, – отрешенно продолжала Цинтия, – этого я не допущу… но, полагаю, если бы мы смогли ее понести… – Она резко рассмеялась. – То есть если бы она понесла… Что я такое несу? Наверное, я устала сильнее, чем думала.
– Мы все устали, – спокойно ответил Хивел. – И на сей раз я не буду спорить. Поедем. И если мы хотим помочь Ричарду и Анне, лучше поспешить, пока Тидиру не задул попутный ветер.
Джеймс Тирелл, все еще в сапогах со шпорами, вошел в тронный зал и поклонился королю Ричарду Третьему.
– Какие новости с побережья? – спросил Ричард.
– Тидир отплыл. Три дня назад из Бретани.
– Но была непогода… – начал Дими.
– У него колдун, – ответил Тирелл, – и береговая охрана говорит, он открыл дыру в штормах и провел корабли через нее. Где милорд колдун Передир?
– Сейчас – на полпути к Уэльсу. – Дими повернулся к королю. – Если я поскачу за ним…
– Нет времени, – сказал Ричард, – даже если рассчитывать, что вы найдете их след. Дик, где собирается высадиться Тидир?
– В Пембруке, если верить бумагам Колингборна, – ответил Ретклифф. – Но это большой отрезок побережья.
– Верно… однако это значит, что он хочет захватить не Уэльс. Он пойдет на Лондон, собирая по пути драконьих бунтовщиков… А раз так, нам надо в Ноттингем. И когда он свистнет своих робингудов… мы ощиплем с них перья. – И король ударил кулаком по ладони.
– Что это за ужас, во имя Госпожи? – спросила Цинтия.
– Драконий след, – ответил Хивел.
Здесь прошла армия. По всей дороге валялись рваные ремни, проломленные бочонки, прохудившиеся заплечные мешки, из которых вываливалась испорченная еда. Цинтия заметила между колеями что-то блестящее, нагнулась и подняла. Она повертела медальон в пальцах.
Следующие несколько миль она несла его в кулаке. За это время они с Хивелом не обменялись ни словом. Потом Цинтия споткнулась, глянула на диск и резким движением отбросила его в кусты. Она тяжело оперлась на трость.
– Мне… почти хотелось за ним идти, – сбивчиво проговорила она. – Куда-то… куда он ведет.
– А если бы вы к сегодняшнему дню носили его несколько месяцев, – ответил Хивел, – и пошли бы. Вас беспокоила нога?
– Нет, я… Нет, не беспокоила. Я перестала хромать, да?
– Вы не чувствовали боли, но я слышал, как хрустит кость.
– Почему вы… почему мы не забирали их у людей, когда были тут? Мы гонялись за этими треклятыми медальонами два года, а надо было в голос кричать, что они такое.
– Нет. Тот, кто их изготовил и заколдовал, хотел, чтобы их изымали. Чем больше, тем лучше. Поступи мы так, местные жители еще ревнивее хранили бы те, что сумели сберечь, или вовсе делали бы их сами, а оковы, в которые человек заковал себя по собственной воле, разбить труднее всего.
– И все-таки мы могли что-нибудь сделать.
– Мы и делали, – с улыбкой ответил он. – Все, кого исцелила дама, именуемая Рианнон, и все, кто обменялся медальонами с ее спутником-колдуном, если и уйдут с этой армией, скоро решат, что дома лучше…
Хивел замер на полушаге и поднял взгляд на белую вершину Минидд-Троэд.
– Хивел, что случилось?
– Это… не знаю, – очень тихо проговорил он. – Дом Мэри огражден от… многого… я ничего не вижу.
Цинтия прикоснулась к нему. Руки у него дрожали, на лбу выступил пот.
– Поспешим, – сказал он, что было совершенно излишне.
Когда они дошли до Ллангорса, солнце стояло уже высоко. В поселке было необычно тихо, ни одной лошади на улицах, ни единого мула. На двери гостиницы кто-то написал мелом: «УШЛИ СРАЖАТЬСЯ ЗА УЭЛЬС».
– Рианнон, помоги моему сыну! – раздался голос у них за спиной. Женщина в черном вдовьем платье догнала Цинтию с Хивелом и упала на колени: – Рианнон, Гвидион, помогите моему сыну.
– Я не богиня, – ответила Цинтия на самом простом валлийском, – но я… целительница, и если твой сын болен, я буду рада ему помочь.
Идя за вдовой, они миновали еще нескольких стариков и старух; те осеняли их знамениями, а некоторые кланялись или даже вставали на колени. Молодых было совсем мало: женщины остервенело трудились в огородах либо нянчили младенцев, мужчины отводили глаза, а другие и вовсе смотрели сквозь Цинтию и Хивела, будто не видя их.
Сыну вдовы было лет двадцать. Он сидел на табурете посреди кухни, одетый в истертую кожаную куртку. Через плечо у него висела перевязь с пустыми ножнами.
Сидел он совершенно неподвижно и очень прямо, положив руки на колени. Открытые глаза смотрели в пустоту, на лице застыла блаженная улыбка сельского дурачка.
Цинтия обратилась к Хивелу по-итальянски:
– Если вы это имели в виду…
– Нет.
Цинтия покусала губу, кивнула, затем спросила вдову:
– Давно он такой?
– Вернулся ночью, – ответила женщина. – Ушел вчера утром с друзьями. Сказал, гордится, что с ним отцовский меч, а на плечах куртка, в которой дед воевал во Франции… но пришел без меча, и я ничего не пойму. Как по-вашему…
Цинтия сунула руку ему за пазуху, вытащила кожаный шнурок с драконьим медальоном. Парень все так же смотрел в пустоту.
Цинтия бросила медальон через порог кухни.
Ничего не произошло.
Она положила руку парню на лоб и отчетливо произнесла:
– Война окончена. Ступай домой.
Сын вдовы заморгал, встал с табурета и объявил:
– Матушка, я пойду посплю, а потом вскопаю огород.
Он вышел из кухни.
– Ох, – выговорила вдова.
– Не знаю, – в изумлении обратилась Цинтия к Хивелу, – но может быть… – Она повернулась к вдове: – Ты сказала, он был таким… с ночи… Вы не ходили к иешитской целительнице? Мэри Сетрайт?
– Ой, что вы, госпожа, – испугалась женщина. – Нет, мы бы никогда… пожалуйста, не наказывайте его за это! Его дед против них воевал во Франции, и он доброй веры, правильной…
Цинтия, хромая, вышла из кухни и прислонилась к столбу ограды. Хивел появился следом, неся ее трость.
– Нет, – обреченно проговорила она. – Хивел, вы сказали, она от всего ограждена… Хивел, что вы видели утром на дороге?!
– Я ничего ясно не видел, – ответил он и двинулся прочь от дома.
Вдова кричала благодарности им вслед.
Еще издали они увидели у домика Мэри не меньше десятка мужчин и женщин. Все они застыли неподвижно и смотрели в никуда. Некоторые сидели на траве, уставясь на плывущие облака, кто-то лежал на земле, сосредоточенно разглядывая одинокую говешку.
Один мужчина встал на колени у ручья, очевидно, с намерением попить, да так и не поднял лицо от воды. Другой сидел на корточках под свесом соломенной кровли; в руке у него был факел, солома над ним закоптилась. Однако факел прогорел до его пальцев, а крыша так и не вспыхнула.