– Откуда тебе… Впрочем, не важно! – звякнул цепью белый. – Заковать их! Пусть правду вызнают отцы-исповедники Инвестигатория! Немедленно послать людей на стены, среди стражи ворот есть предатели…
– Как сильно изменила тебя беда, – печально сказал Обадайя. – Моровое поветрие, – это война для братьев святого Якова. А война делает чёрствыми даже самые добрые сердца. Даже твоё, брат Кастор.
– Он колдун, скорее, хватайте его, зовите петрианцев, савлитов!
Оби поднял руку, и солдаты замерли.
– Коль истинно веруете в Господа нашего Кузнеца, уверуете и в то, что я есть посланник Его, ответ на молитвы страждущих, светоч очищения. Не чините преград, возрадуйтесь и примите милость Его.
С моря налетел ветер, прогнавший зловонье гари и тяжёлый смрад. Он кромсал осенние тучи, допуская на землю солнце, и врывался в колокольни; радостно возвещал благую весть бронзовыми языками, – Спаситель явился! Княжеские стражники пали ниц, звякнуло оземь кадило.
Названный Кастором, стянул шлем с тканевых чехлом, обнажил потное измученное лицо человека, не спавшего очень много ночей. Седеющие волосы прилипли ко лбу, бесцветные зрачки подрагивали, рот жадно глотал воздух. Монах-яковит сотворил на себе Святой Костёр, сложил руки для молитвы, но не смог прочитать ни единого стиха, – зарыдал, упал лицом вниз.
– Простите, что так задержался, – тихо молвил Обадайя.
Юноша пылал внутренним светом, его присутствие всё вокруг делало будто… чище, ярче, даже обугленные руины ожили, представили, как вновь станут огромным портом. В будущем, которое, несомненно, будет светлым.
– Пора браться за работу.
Обадайя двинулся по Алиостру словно посланник Небес по глубинным лабиринтам Пекла. На улицах древней столицы лежали горы мёртвых и текла кровяная жижа. Так убивал катормарский мор, – делал сосуды хрупкими, растворял внутренности, и они выливались из человека зловонным потоком. Молчаливый Фонарщик забрал уже стольких, что отряды чистильщиков давно перестали справляться.
Улва, не боявшаяся грязи, боли, голода, острой стали, содрогалась каждый раз, слыша хлюпанье у себя под ногой. В потоке кровяной жижи виднелись фрагменты потрохов, а среди мёртвых были как старики, так и дети. Пятна, покрывавшие их тела, слились в единый грязно-бурый цвет. Несметные полчища мух пировали.
Обадайя шествовал по мрачным улицам прямо сквозь жужжащий туман. По мановению его руки с небес опустились белоснежные голуби и над крышами Алиостра началась охота. Колокола продолжали самозабвенно петь осанну, лучи солнца сопровождали юношу среди ужаса и отчаяния, а из грязных переулков показывались испуганные люди, те, кого мор приберёг напоследок.
Идя мимо дома с заколоченными окнами и дверьми, Обадайя услышал детский плач, увидел тонкую руку, тянувшуюся между досками. Он остановился. Таких домов было очень, очень много, в них поселился дух Пегой кобылы, поэтому всех домочадцев закрыли внутри и предоставили воле Господа, снабжая лишь самым скромным пайком.
– Брат Кастор.
Монах и солдаты всё это время шли за Обадайей; якобит подступил ближе.
– Отоприте этот дом.
Стражники бросились выламывать доски. Изнутри хлынула волна болезнетворного смрада и Обадайя шагнул ей навстречу. Вскоре он вернулся, неся на руках маленькую девочку, и поддерживая истощённую женщину в грязных обносках. Дитя выглядело нетронутым заразой, а пятна, покрывавшие тело женщины, исчезали на глазах.
– Отпирайте все дома и несите благую весть. Пришло время очищения.
От ног юноши изошла волна, обратившая всех мёртвых на улице в пыль, которую тут же унёс ветер. Грязь, гной, кровь, нечистоты, всё исчезло и воздух сделался благоуханным, целебным. Всякий, вдыхавший его, чувствовал прилив сил будто после сытной трапезы и долгого сна.
Обадайя продолжил путь, сопровождаемый стайкой голубей. Всюду, где он ступал, с небес проливался свет, всякий больной обретал здоровье, останки покидали мир, а голос юноши находил отзвук в сердцах. Померкшие души зажигались, весть о мессии неслась по Алиостру.
Улва, следовавшая за ним, чувствовала, как росло смятение внутри неё. Людей становилось всё больше, и они смотрели на троицу чужаков словно те были истинными небожителями. Многие пытались прикоснуться к ней, к её одежде, даже к земле, по которой она ступала. Слёзы щедро орошали ту землю, сцепленные руки тянулись к небу, звучали молитвы. Всё это… выбивало из колеи.
– Соберись, девушка, – посоветовал слепец, – не отставай и не отвлекайся. Пока что они все под его влиянием, но обожание может стать опасным.
– Что происходит?
– А ты не понимаешь? Молотодержец вернулся.
– Молотодержец! Молотодержец! – вопили со всех сторон. – Сын Господень!
– Но у него нет… – Улва осеклась. Она знала, что у Обадайи был молот кузнеца, которым мальчишка умел пользоваться, и который теперь… висел у него на поясе.
Обадайя двигался целеустремлённо, зная, куда желал попасть, хотя никогда прежде не посещал Алиостр. Он явился к собору Пепельного Вознесения, прошёл сквозь грандиозный портал и направился к алтарю. Тот был огромен и прекрасен: статуя Молотодержца, выточенная из сверкающего чёрного онихиона. Древний скульптор высек мессию в образе благообразного мужа, возносящего над головой золотой молот, усыпанный каменьями, пока ноги его тонули во пламени красного янтаря.
Юноша приблизился вплотную, посмотрел на Молотодержца снизу-вверх и повернулся к многотысячной толпе, втекавшей в храм. Слепец прислушивался к шепчущему гулу, метавшемуся меж стен, колонн и сводов трёх нефов, а Улва трепетала, – южный мир совсем не жалели дикарку с холодного севера.
Этот дворец, который люди построили для своего бога, потрясал величием и красотой. Она слышала от Финеля Шкуры, что такое витражи, мозаики, настенные барельефы, но, увидев своими глазами, ощутила скорбь. Ведь абсолютно всё вокруг, каждая поверхность, каждый изгиб форм показывали богатство и превосходство. Улва почувствовала себя едва ли не животным из дикого края… И всё это посвящалось одному единственному богу. Вот его сын стоит в янтарном пламени. А вот второй стоит среди людей в удушливом смраде.
– Помолимся Господу-Кузнецу, – тихий мелодичный голос Обадайи достиг каждого человека, – возблагодарим Его за милость и попросим о помощи. Ещё один раз.
Тысячи грязных, больных, истерзанных, но объединённых единой верой, пали ниц и обратили голоса своих душ к прекрасному юноше, над чьей головой угадывалось некое световое кольцо, или колесо, вращавшееся на огненных спицах?
Пели исполинские колокола собора, молитва текла в Обадайю, наполняя мощью, которой он не знал доселе. Лучезарное касание лежало на макушке, чувство абсолютной радости переполняло, и юноша улыбался.
– Да будет жизнь! – воскликнул он. – Да будет здравие! Да будет чистота!
Небеса загрохотали, и волна ослепительного света покатилась от собора Пепельного Вознесения во все стороны, поглощая улицу за улицей, перекидываясь через каналы, врываясь в каждый дом, а потом уходя дальше, в руины древней столицы, которые так и не отстроили за полторы тысячи лет.
Улва следила, как у калек отрастали конечности, как старики наполнялись молодой силой, а голодные дети становились здоровыми и радостными. Она видела, как всюду таяла грязь и как белоснежные голуби порхали под сводами храма; зловонье болезни уступало благоуханию ладана и мирры, хотя северянка не могла знать этих дорогих смол. Радостный хор вознёс благодарность Небесам и слёзы потекли рекой. Освобождение.
Обадайя покачнулся, опёрся спиной о подножье алтаря и медленно сполз на пол. Кудрявая голова упала на грудь.
– Присмотри за ним, – бросил слепец, выступая вперёд и возвышая голос: – именем Господним покиньте храм! Мессия будет говорить с посланниками Небес и да выгорят глаза всех недостойных, узревших лики ангельские!
Он звучал очень громко, невероятно убедительно, и каким-то образом перекрывал тысячи обуянных фанатизмом людей, которые вот-вот могли ринуться к ослабшему мессии. У северянки все волоски на спине стали дыбом, она положила руку на меч, однако, пока что это было излишне.
– Несите благую весть! Несите слово о спасении! Радость пришла в мир!
Один единственный человек наступал на многотысячную толпу, которая могла раздавить и разорвать его в мгновение ока, – и толпа пятилась. Далеко позади, радостно крича, горожане выбегали на солнечный свет и бросались по обновлённым, живым и сверкающим улицам Алиостра. Когда последние ушли, слепец закрыл врата храма и перекрыл их огромным брусом.
Вернувшись к алтарю, он поводил головой из стороны в сторону, прислушался, метнулся к одной из колонн.
– Иди-ка сюда!
Из-за колонны был выволочен средних лет мужчина, смугловатый, широкоплечий, с лицом аскета и горящим взглядом.
– Кто такой?
– Священник храма сего, – отвечал незнакомец звучно.
– Сам епископ? Не верю.
– Епископ мёртв, прими Господь-Кузнец душу его в Оружейной Твоей. Я последний живой дьякон собора. Остальных забрала Пегая.
Священник дёрнул плечом, освобождая одежды из хватки слепца.
– Стало быть, свершилось.
– Ты удивлён, отец Клод? – спросил Оби тихо.
– …Не знаю, – ответил дьякон, пристально следя за юным мессией.
– Добрый священник уже давно потерял веру, – Обадайя с трудом поднял голову, на его лице не было ни кровинки, – счастье, что зараза обошла его стороной. Ведь неверующего я не исцелил бы.
– Жрец без веры. – Слепец кивнул, понимая, что ему ждать возвращения глаз придётся ещё долго. – Нам нужно где-нибудь обождать, восстановить силы.
– Это дом Господа-Кузнеца. А значит, – и Сына Его. – Священник выглядел чуть менее бледным, чем юноша, он никогда не думал, что второе пришествие Молотодержца придётся на его век. – Я подготовлю кельи для вашего отдохновения.
– Подготовь, – согласился Оби, поднимаясь при помощи Улвы, – мне очень хочется спать.
Явление истинного чуда, охватившего целый город, вымотало Обадайю, и он погрузился в глубокий сон. Двери храма были закрыты вопреки амлотианскую обычаю, а один из спутников всегда находился при входе в келью.