///
Всё это время дом Сорокопута бился справа от колоссальных таругва, тогда как слева билось воинство друидских кругов. Древоходы и земляные элементали давили смертных, прорываясь к внешней стене. Многие из них гибли в красном тумане, но другие неумолимо исполняли приказ друидов. Тысячи духов чащобы проявили себя в зримой форме и отчаянно рвали врага на куски, пока туман не развоплощал их обратно.
Достигая пролома, элементали заваливали его своими телами, а древоходы укрепляли их, прорастая внутрь; чёрному потоку становилось всё тяжелее вливаться в Закатную Крепь, а воинство Лонтиля убывало через портал. Казалось, самого страшного удалось избежать и дом Сорокопута может отступить, но вот среди лесов разнёсся первобытно-ужасный рёв, какого эльфы не слыхали уже многие эпохи.
Там, за стеной, армия псоглавов расступалась, пропуская сквозь себя отряд великанов, закованных в чёрную сталь. Они неслись, не чувствуя веса брони, вооружённые громадными топорами; их животы были велики, а головы венчали массивные кристаллические рога. Эти существа, имевшие в себе не менее трёх эльфийских ростов, развалили заслон, и понеслись к Сорокопутам. Всякий псоглав, не успевший убраться с дороги, был безжалостно раздавлен, а когда перед рогачами оказались мохобороды, началось избиение.
Впервые лесные гиганты ощутили себя маленькими и хилыми, враг набросился на них и стал рубить, валить, швырять словно недорослей. Чудовищные топоры были тупы, но столь тяжелы, что легко раскалывали крепкие шлемы и черепа. Защитники Лонтиля отступали, погибая под ударами, а когда сами ранили великанов, те мгновенно оправлялись.
Рогачи прорубили себе путь к позициям дома Сорокопута и с ликующим рёвом стали изничтожать маленьких эльфов. Ни оружие, ни заклинания, ни эльфийская отвага не могли их остановить.
Тогда царь единорогов Громорокотран вывел свой табун врагу в тыл, устлав путь трупами шхаур’харрахов. Многие великаны пали, пронзённые насквозь, но лишь те, чьи животы оказались достаточно разворочены, остались на земле; иные же поднимались и вскидывали топоры. Битва единорогов и рогачей оказалась дикой, свирепой, безудержно жестокой, но великие скакуны древности не оживали, получив смертельные раны, а их враги вставали раз за разом, будто смерть не желала принимать их.
Наконец Громорокотран пронзил рогом грудь самого огромного великана и тот вышел из спины, разорвав сердце. Однако же чудовище не пало, оно отбросило топор, схватило царя за голову и с диким рёвом свернул ему шею, проворачивая заодно и рог в собственной ране. Великан крутил до тех пор, пока не разорвал все мышцы и шкуру. Обезглавленное тело завалилось к ногам великана, который вскинул окровавленные руки. Трубный рёв разнёсся над полем битвы:
– РАХАННАМ!!! РАХАННАМ!!!
Кристаллические рога на голове победителя стали светиться, рога других великанов тоже разгорались, энергия, копившаяся внутри них, выплеснулась единовременно и всё вокруг потонуло в ослепительном свете.
///
Эгорхан не мог дышать, на грудь сильно давило, в ноздри лезла горелая вонь, а земля под ним вздрагивала от тяжёлых шагов. Великий Сорокопут чувствовал, что умирает, но из последних сил стал пробиваться к свету, к воздуху. С криком он вырвался на свободу и встал, покрытый прахом своих мёртвых собратьев.
Чернокрылые сбили его с ног и защитили собственными телами прежде чем полыхнуло. Те, что оказались наверху, обратились прахом, а спины тех, кто лёг внизу, прямо поверх Эгорхана, сгорели так сильно, что из прожаренной плоти выступили обугленные позвоночники, лопатки и рёбра. Вокруг простиралась выжженная равнина; пепел и тлеющие угли, – всё, что осталось от дома Сорокопута, единорогов и мохобородов. Чувствуя горький вкус, Эгорхан Ойнлих вдохнул, ибо душа требовала крика, но тут же закашлялся и захрипел. Мучительная боль осталась внутри, невысказанная, и чтобы эльф сохранил рассудок, ониксовое кольцо потянуло её к себе.
Таругва обрели свободу, седой уже взломал второе оборонительное кольцо и шёл через озеро, создавая огромные волны. Исполин достиг острова, двинулся по охранной роще, топча кадоракары словно траву. Он подобрался к богодреву, упёрся в белую кору мордой, замер. Эгорхан Ойнлих задрал голову и следил, как крона, скрывавшая небеса, начала подрагивать. Раз, другой, третий, – тысячи золотистых листьев и желудей устремились к земле.
На помощь седому подоспели бурые таругва, они упёрлись в ствол спинными рогами, и напирали что было мочи, разрывали ногами почву, но продолжали, пока не раздался оглушительный треск. Древние корни златосерда стали обнажаться, молодые отростки тянулись к исполинам, богодрево ещё пыталось себя защитить, однако, тем было всё равно. Таругва продолжали, пока не громыхнуло второй раз и златосерд не накренился. Сперва немного, но упорные толчки раз за разом приближали его к земле. Даже Эгорхан, родившийся слабосильным, дрожал, слыша стон, разносящийся в Астрале.
Мир заходил ходуном, когда великий дуб наконец рухнул, но его предсмертный крик будет метаться в имматериуме ещё многие десятилетия. По лицу Эгорхана сбежали две маленькие слезинки, – сегодня он только терял.
За спиной послышались тяжёлые шаги, – к эльфу приближался один из рогачей, самый огромный. На середине его груди зияла дыра, но только в металле, тогда как плоть уже исцелилась. В руках чудовище сжимало вырванный рог Громорокотрана. Великан остановился в двадцати шагах, потянулся к голове, дёрнул и снял лицевой щиток; Эгорхан встретился взглядом с парой небесно-голубых глаз. Уродливая морда разошлась в улыбке, из-за нижней губы торчали клыки.
Огр.
Преодолев разделявшее их расстояние, великан протянул руку чтобы схватить эльфа, но Травяной Уж с шипением рассёк воздух и оставил на ладони лишь два пальца. Ни страданий, ни гнева, одно лишь удивление. Впрочем, огромное брюхо было набито человечиной, так что новые уже отрастали. Великий Сорокопут встал на останках собратьев, у него было ещё немного сил чтобы достойно последовать за ними… Но огр вдруг поднял ногу, топнул всей своей массой, заставив лёгкого эльфа подлететь в воздух, и ударил наотмашь.
Эгорхана Ойнлиха швырнуло в сторону, он преодолел полсотни шагов по воздуху, прежде чем встретиться с землёй и переломать себе добрую половину костей.
Владычица лесов пресветлая Цеолантис держала совет с высокопоставленными чиновниками, когда столицы достигла «волна». По Астралу прокатился душераздирающий крик, и все одарённые чародеи схватились за головы.
Ближайшие часы были истинным кошмаром, ибо тысячи эльфов страдали от боли, – духовной и телесной. Они чувствовали агонию божества и перенимали её, разделяя великую утрату. Спокойные рощи Аскариата наполнились хаосом, воем и плачем, иные друиды рвали на себе волосы, раздирали кожу в кровь, не могли думать и говорить внятно. Однако же никому не пришлось так тяжело как айоннам и лаушани[35], их страдания были неописуемы.
Цеолантис потеряла сознание, когда ударила «волна». Она долго лежала без сил, парализованная, пока душу рвали крючья боли; тело выгибалось от судорог, в зубах была зажата мокрая тряпка. Целители, сами измождённые, с тревогой опасались, что владычица не выдержит. Всё же её Дар и чувствительность к магии славились своей невероятной остротой. Их страхи не оправдались.
Вскоре Цеолантис вернулась на трон, и как только это произошло перед ней было поставлено большое зеркало. Слуги удалились.
Из-за волшебной глади на королеву смотрел выцветший, исхудавший Гильдарион Алтуан. Опытный глаз определил мгновенно, что Вечный Принц Лонтиля приблизился к порогу выгорания Дара. От вида собственного первенца её сердце защемило.
– Моя королева.
– Говори, не тая, – как могла спокойно позволила Цеолантис.
И он рассказал обо всём, что случилось в Закатной Крепи. Все её сыновья были живы сейчас и находились в относительной безопасности, армия спаслась.
– Где главнокомандующий?
Гильдарион отвёл взгляд, что случалось с ним… никогда.
– Весь дом Сорокопута погиб, прикрывая отступление основных сил, моя королева. Весь, кроме тех немногих, что были оставлены в Тёрне. Главнокомандующий вёл своих воинов и разделил судьбу. Благодаря этой жертве наша война не закончилась в один день, как желал того враг. Мы можем и будем защищаться. Теперь, когда знаем, что…
– Ты способен вести войска, сын мой?
– Да, матушка, – на этот раз он был твёрд и уверен, как всегда. – Братья поддержат меня.
– Тогда отныне ты, Гильдарион Алтуан, – Разящий Вихрь Лесов, сокруши тех, что посягнули на нашу свободу.
– Повинуюсь.
Всё, что должно было быть сказано, прозвучало, но сын удерживал связь.
– Что ещё?
Он медлил, – опять странность. Никогда Гильдарион не страдал от сомнений и нерешительности, кто угодно, только не он.
– Думаешь… мы ошибались, подозревая его? – наконец спросил главнокомандующий.
– Думаю, что это больше не имеет значения. Эгорхан мёртв, а Сердце исчезло.
– Как и все его дети.
Последовало тяжёлое и долгое молчание.
– Отец…
– Прости, мой мальчик, но об этом я говорить всё ещё не могу.
Чары уснули и в зеркале отразилось бледное лицо королевы эльфов. Несколько ударов сердца она смотрела на себя, не узнавая, а потом медленно, сопротивляясь немощи, сползла на пол. Рыси примостились рядом и жалобно мяукали, пытались лизнуть её, потереться лбами, а Цеолантис беззвучно плакала.
Они с братом давно отдалились друг от друга, такова участь всех, кто живёт слишком долго, – вечность гнетёт, а большинство чувств слабеют. Более того, жестокий нрав Эгорхана был смертельно опасен; не проходило дня, когда Цеолантис не представляла бы в ужасе, что он узнаёт их с Арнадоном сокровенную тайну… Особенно после того, как Рогатый Царь скрылся во внутренних покоях. Но вот, брата больше нет, и душа королевы захлёбывается тоской. Сегодня Лонтиль потерял самого верного защитника, Великий Сорокопут последовал за призванием до конца.