– Я схожу, послушаю.
– Оби сказал, чтобы никто…
– Я не никто.
Мечник двинулся к оливе, и Улве ничего не оставалось, как последовать за ним. В конце концов она тоже хотела знать, что происходило там.
– …и поэтому, брат Себастьян, каждое событие во вселенной – самое важное, каждое мгновение драгоценно, однако, обречено повториться через безгранично долгий период времени.
Обадайя сидел под деревом с белым голубем в руках, гладил птицу пальцем по голове, очень осторожно и нежно. Напротив, также на земле, расположился человек в сером хабите, таком же старом и побитом жизнью, как он сам. Тощий, судя по всему, старец, был бос, его лицо скрывалось за чуть колышущейся тканью, а рядом в траве блистал посох, украшенный драгоценными камнями и металлами.
– А вот и мой добрый друг Исварох. Ты его знаешь, брат Себастьян?
Голова старика приподнялась, чуть повернулась.
– Исварох из Панкелада, – голос был неожиданно силён и твёрд, – погребальщик. Я знаю о тебе.
Многие, услышав эти слова из уст этого человека, заранее прощались с жизнью. Великий Инвестигатор тем временем продолжал:
– Поскольку деяния всех моих подчинённых ложатся ответственностью на мои чахлые плечи, приношу тебе глубочайшие извинения от имени Святого Официума и от своего собственного имени. То была трагическая ошибка, и неспособность исправить её меня удручает.
Мало кто когда-либо слышал эти слова от этого человека. Вероятно, никто и никогда.
– Удивительный этот Исварох, такая извилистая судьба. Он поставил меня перед великой проблемой, брат Себастьян.
– Какой же? – сокрытое лицо повернулось к Обадайе, который продолжал нежно гладить голубя.
– Я в долгу перед ним. Было обещано вернуть слепому глаза, и будь он праведным амлотианином, уж воздалось бы за верность. Но нет, Исварох из Панкелада слеп к сиянию истинной веры также, как слеп он к солнечному свету. А обещания нужно выполнять, разве же нет?
Великий Инвестигатор молчал некоторое время, тощие длинные пальцы медленно шевелились, полотно покачивалось от свистящего дыхания.
– Когда ты обратился к Святому Официуму с просьбой взять тебя на службу, открыто признал, что безбожник. Это не изменилось?
– Такие как я, – тщательно контролируя голос, ответил Исварох, – богам неинтересны. Мы, омертвевшие телом и душой, ничего не можем предложить им. Они не слышат наших молитв, а мы не славословим в пустоту. Я всё ещё безбожник.
– Несчастная тварь, – молвил брат Себастьян беззлобно, – судьба хуже, чем у собаки.
– Но обещания надо выполнять, – Обадайя погладил голубя по крылу, – сними повязку, Исварох.
Улва, настороженно молчавшая всё это время, прикипела взглядом к мечнику. Тот промедлил, но всё же потянулся к затылку, дёрнул небольшой узел, и лента опала на плечи. Северянка широко распахнула глаза и сжала тонкие губы в ломаную линию отвращения, – она много чего повидала на своём коротком веку, но жизнь не переставала удивлять.
Это была цепь. Кто-то накинул её на переносицу погребальщика и перекручивал на затылке, стягивая до тех пор, пока звенья не сломали носовую кость и края глазниц, повреждая глазные яблоки. Затем скрученный узел перекусили чем-то очень горячим, что отсекло излишки цепи и сплавило концы. Со дня этого изуверства прошло много времени, цепь заржавела, частично обросла кожей, намертво соединилась с черепом. При этом Исварох мог нормально дышать и говорить, – только боги знали, как был устроен его череп внутри.
– Сурово, – вздохнул Обадайя, после чего повернулся к небольшой сутулой фигуре, стоявшей в сторонке. – Очень сурово, брат Марк.
– Вина моя велика и неискупима. – Серый монашек выглядел таким же блеклым и лишённым чувств, как прежде, но то, как он опустил голову, заставляло верить.
– Довольно, – упредил его генеральный магистр, – извинения были принесены. Ты достаточно страдал за свою ошибку, достаточно искупал. Я говорю: довольно.
Серый монашек не смел перечить главе своего ордена, однако, головы всё равно не поднимал.
Обадайя встал с земли, двигался он степенно, как древний старец, у которого болели кости, чуть пошатывался, но взгляд лучащихся глаз был ясен.
– Обещания нужно выполнять.
– Это невозможно, – ответил Исварох, – Господь-Кузнец не тратит чудес на тех, кто чужд ему.
Упоминать о том, что магия также неспособна повлиять на воспитанника школы Дракона, он не стал.
– Нет ничего невозможного здесь, в Его городе, по моей просьбе, с моими навыками. Я обещал, и то должно быть исполнено.
Взяв голубя в правую ладонь, юноша взмахнул левой, выпуская из плоти белую ветвь с золотыми дубовыми листьями и жёлудем на конце. Исварох почувствовал, как внутри Обадайи проснулась дремавшая дотоле сила. Искристая быстрая гурхана заструилась по астральному телу, выдавая в избраннике Кузнеца ещё и мага. Слепые, давно мёртвые глаза «видели» свет магии, Астрал громко и благосклонно запел.
Белый голубь превратился в сгусток ослепительного сияния, слова Обадайя звучали как хор ангельских голосов, золотистые глифы появлялись вокруг тонкой фигуры, складывались в строки и начинали вращаться. Тем же временем тело погребальщика дрожало, его защитный покров, – то, что было создано непосильным трудом ради неуязвимости к магии, расступалось. Цепь, годами туго стягивавшая череп и причинявшая многие муки, отлипла, разошлась, искалеченная плоть, затянулась без шрамов, а в восстановленных глазницах налились жизнью мёртвые глаза.
Обадайя громогласно читал словоформулы вперемешку с молитвами, расписывая реальность глифами, волшебная палочка изящно двигалась в его пальцах, пока не вывела чароплетение к финалу. Всё завершилось, ослепительный свет утих, оставив Исвароха в покое. Погребальщик стоял, сгорбившись, закрывая лицо руками, он покачивался от слабости, но чувствовал, как защита восстанавливалась, а кровь струилась в сосудах, которые долгое время были мертвы. Он открыл глаза и впервые за годы увидел, а не ощутил мир вокруг. Он впервые увидел своих спутников.
Обадайя убрал волшебную палочку и гладил теперь обеспокоенного слепого голубя. Тёмные круги ещё сильнее подчёркивали свет, струившийся из глаз, улыбка была умиротворённой и блеклой, заострившиеся скулы и подбородок показывали человека измождённого, усталого.
– Магия, – прохрипел Великий Инвестигатор, поднимаясь с Глецимаксом в руках.
– Люменомантия, – сказал ему юноша, накрывая голубя рукой, а потом подбрасывая совершенно здоровую птицу в воздух. – Самая чистая, самая светлая, самая целебная магия Валемара.
– Вот оно что? Выживший маг Света. Редкое сокровище и редкой опасности враг Церкви.
– Таковы твои суждения, брат Себастьян?
– Таково Слово Господа-Кузнеца и подвижников Церкви. Нечестивое ремесло магии, преступное более всех прочих, – даже сношения с мёртвыми душами и исчадьями Пекла, – люменомантия, преступно подобная истинным чудесам святых. Ей нет места в мире.
– Ты неправ, брат Себастьян. Я был послан сюда волей Его, наделённый небесным ярлыком и Даром магии Света, чтобы наконец объединить расколотое. В грядущем понадобится нам нерушимое единение между Церковью и волшебниками. Я – плоть от плоти амлотианин и урождённый маг. Я – синергия.
Великий Инвестигатор молчал, стоя перед юношей, воплощавшим всё, против чего боролся этот петрианец. Он молчал в задумчивости, едва заметно поворачивая голову, будто пытаясь прислушаться к чему-то. Быть может, брат Себастьян ожидал вести свыше? Но в тот час ангелы не снизошли до него. Посему, сухой старик двинулся прочь, тяжело поднимая и опуская посох. Брат Марк последовал за ним.
Исварох смотрел на свои руки, будто на какое-то чудо, его мозг пульсировал от потока образов, подрагивали веки. Немного оправившись, погребальщик выпрямился и взглянул на благодетеля.
– Зачем ты это сделал, мальчик? Зачем погубил себя?
– Моими устами говорит Кузнец, а значит, они не могут лгать. Обещанное да исполнится в полной мере.
– Но не при нём. Божий Обвинитель возведёт тебя на костёр.
– Сначала будет суд.
– Не суд, а прелюдия к обвинительному приговору. Ты не видел этого, а я был там много раз. Я помогал сжигать людей, и сейчас, этими самыми глазами, что ты мне вернул, я вижу в объятьях пламени тебя самого.
– Всё в воле Господней.
– Чушь.
– Исварох, иначе быть не могло. Брат Себастьян пришёл сюда открыто. Открыто задавал вопросы в надежде на честные ответы. Будь я лукавцем, правда была бы на его стороне, а на моей – кривда. И всё это было бы одной огромной ошибкой, ибо нет никаких сторон, все мы на одной стороне, Божьей стороне.
– Это не помешает ему разделаться с тобой. Надеюсь ангелы сойдут с небес дабы защитить тебя, потому что я не смогу. Поверь, я уже сталкивался с силой вашей Церкви, она смяла меня, выбросила и растоптала.
– Всё в воле Божьей, – повторил Обадайя покорно.
– И скоро все мы её узнаем…
– Пожри вас Гедаш, стойте! – воскликнула Улва, которая доселе не могла вставить и слова. – Что происходит?! Что… что… почему?! Кто был этот старый олений помёт?!
Взгляд Исвароха заставил её перекоситься. Глаза делали его лицо незнакомым, чужим, они отталкивали своей выцветшей блеклостью, были почти как у мертвеца, на склерах даже виднелись маленькие тёмные пятна.
– Тощий старик, прятавший своё лицо, Улва, обладает властью в этой земле. Властью судить и выносить приговор. Он может придать огню кого угодно. Как только Себастьян захочет, всё здесь, абсолютно всё, запылает. А твой младший братец расстарался, чтобы так и случилось. Я уже слышу лязг оружия и топот сотен пар солдатских сапог.
Улва прислушалась, но ничего не услышала.
– Это правда? Ты поставил свою и наши жизни под угрозу… просто так?
– Улва, тебя вообще не должно здесь быть, – мягко напомнил юноша. – Мой путь был предначертан лишь мне. Тем не менее, ты сделала великое добро, спасла меня от одиночества, и не только. Ты прошла этот путь со мной до сего момента, дальше я отправлюсь один, как было предначертано. Спасибо тебе за…