храмыванием, в этом Илья Григорьевич и дирекция школы нисколько не сомневаются. И даже дураку понятно — слышите там, на последней парте? — что если мы станем подсмеиваться над тем, как Мехмет Наимович говорит с акцентом, иногда путает падежи и немножко заикается, то это будет обидно не только для него, а и для всего братского албанского народа. А это народ очень маленький, очень скромный, но очень гордый. Кто смотрел фильм «Bеликий воин Албании Скандербег»? Вот, все смотрели. Помните, какие они там все гордые? И Мехмет Наимович такой, и кое-кому в общежитии пединститута уже пришлось в этом убедиться на своей шкуре — впрочем, это к нам с вами не относится. Потом, когда мы ближе познакомились с Мехметом Наимовичем, выяснилось, что он немножко порезал там двух поляков, непочтительно отозвавшихся о вкладе албанского народа в мировую культуру.
Понятно, что после такого предисловия все мы — а особенно девочки — с нетерпением ждали появления героического практиканта. И не обманулись в своих ожиданиях: Мехмет Наимович оказался мужчиной хоть куда — знойным усатым брюнетом с седой прядью и орлиным носом. Одет он был в темно-коричневый костюм при вишневом галстуке в полоску и таком же платочке в нагрудном кармане. На одной из перемен он оставил пиджак на спинке стула, и девчонки с восторгом обнаружили на его шелковой подкладке итальянскую этикетку. На пиджаке была приколота колодочка из нескольких невиданных нами орденских планок. Когда похолодало, Мехмет Наимович стал являться в пальто из бобрика с элегантно завязанным поясом и толстым красным шарфом, но даже в сильный мороз продолжал ходить с непокрытой головой, что в то время было в высшей степени необычно. Поскольку никаких других албанцев, кроме великого воина Скандербега из одноименной киноэпопеи, никто из нас не видел, впечатление об Албании и ее народе в нашей школе создалось просто замечательное. Хотя не уверен, что хотя бы половина класса смогла бы показать эту страну на карте.
Вообще географической грамотностью еще со времен фонвизинского «Недоросля» мало кто блистал — что из детей, что из взрослых. Даже в географии родного Советского Союза разбирались слабо, а уж о загранице и говорить нечего. Как-то, уже в десятом классе, учительница географии вздумала устроить письменную контрольную работу: нужно было перечислить все пятнадцать союзных республик и все страны, граничащие с СССР. Из почти сорока учеников это сумели сделать двое.
У подавляющей части советских людей Албания ассоциировалась с крепкими и дешевыми сигаретами, а у людей позажиточней — еще и с албанским коньяком «Скандербег». Эпизодически в магазинах появлялись и тут же исчезали албанские кожаные изделия и обувь. Радио еженедельно напоминало о существовании этой страны в «передаче из Народной Республики Албании» — такие передачи регулярно транслировались из всех так называемых стран народной демократии. Ну и, конечно, любому филателисту были знакомы албанские марки с загадочной для непосвященных надписью «Shqiperia».
С первого же своего урока, проходившего в присутствии нашей директрисы и Ильи Григорьевича, симпатичнейший Мехмет Наимович проявил пламенную любовь к русской и советской литературе. Он с выражением и приличествующими возгласами продекламировал наизусть (ну почти наизусть, поскольку все-таки иногда заглядывал в хрестоматию) «Стихи о советском паспорте» Маяковского. Особая страсть в его исполнении ощущалась в строках о польском паспорте: «Откуда, мол, и что это еще за географические новости?» Закончив декламацию и отдышавшись под наши дружные аплодисменты, Мехмет Наимович стал рассказывать о мотивах национальной гордости в только что прослушанном стихотворении. Упомянув вскользь о советском патриотизме, перешел к древней Албании, которая всегда оставалась независимой и гордой — не то что некоторые братские страны, тоже очень гордые и даже заносчивые, но без достаточных к тому оснований. Это он, конечно, Польшу имел в виду. Директриса, не знавшая о резне в аспирантском общежитии, ничего не поняла, а вот осведомленный о ней Илья Григорьевич заерзал и, чтобы сменить тему, спросил, что, по нашему мнению, имел в виду Маяковский под «двуспальным английским левою».
Тут главный филателист и знаток геральдики нашего класса — то есть я — поднял руку и все объяснил и про льва, и про единорога, и даже про еще одного маленького льва на верхушке британского герба. Не уверен, много ли поняли из моего рассказа одноклассники и Мехмет Наимович, но Илья Григорьевич слушал с неподдельным интересом. А тут и урок окончился, Мехмет Наимович под руку с директрисой пошли в ее кабинет, мальчики побежали в прогулочный коридор кидаться портфелями, а девочки сбились в классе в кучку и принялись обсуждать, на кого из них мужественный красавец чаще поглядывал.
На следующем своем уроке практикант уже не отвлекался на советский и албанский патриотизм, а проходил с нами что следовало по программе: некрасовскую поэму «Кому на Руси жить хорошо» с ее сакраментальным вопросом «Кому живется весело, вольготно на Руси?». У папиных сослуживцев в Воздвиженке на него имелся четкий ответ: «Начальнику химической, начальнику физической, да зам. по строевой» — должности начальника химической службы, начальника физической подготовки и заместителя командира по строевой части считались в авиационных частях бездельными синекурами и часто замещались офицерами, списанными с летной работы, но еще не достигшими пенсионного возраста. Я поделился этой мудростью с соседом по парте Сашей Спиридоновым, тоже бывшим офицерским сынком, и наше хихиканье привлекло внимание учителя. Он вообще все наши смешки и ухмылки относил за счет своего акцента и ошибок в русском языке и тут тоже покраснел, насупил густые брови и потребовал объяснить, что такого смешного мы нашли в его словах. Пришлось мне встать и объяснить. Незнакомый с советским военным фольклором Мехмет Наимович ничего не понял, кроме того, что дети смеются не над ним, и продолжил объяснять, кто такие временнообязанные крестьяне. Если разобраться, почему я всю жизнь терпеть не могу Некрасова, можно отыскать несколько причин, но занудные и путаные рассуждения Мехмета Наимовича явно будут не последней из них.
Ближе к концу четверти уже вполне освоившийся в классе Мехмет — как мы его между собой называли — по какому-то поводу показывал на уроке картину Репина «Бурлаки на Волге» и в качестве звуковой иллюстрации спел одну фразу из песни «Эй, дубинушка, ухнем». Оказалось, чуть ли не шаляпинский бас! Девочки хором попросили спеть что-нибудь еще, и смущающийся Мехмет исполнил песню албанских партизан. А как раз в это время наш актив вместе с классной руководительницей мучительно соображали, что бы такое подготовить к школьному смотру художественной самодеятельности, чтоб члены жюри ахнули и дали нам первый приз. Решение напрашивалось само собой: разучить песню албанских партизан и исполнить на языке оригинала с настоящим партизаном Мехметом Наимовичем в роли солиста! Партизан не только согласился, но и, к полнейшему нашему восторгу, пообещал выступить в партизанской форме, которую уже показывал нам на фотографии: туда входили пилотка с кисточкой, френч и ремень с огромной кобурой. Кобуру он, правда, в Ленинград не захватил, но Саша Спиридонов пообещал принести отцовскую, оставшуюся от трофейного маузера.
И мы стали каждый день оставаться после уроков и разучивать песню «Шкипония партизане». Я в хоре не пел по причине того, что мне медведь на ухо наступил, но участвовал во всех репетициях благодаря обнаружившимся способностям к албанскому языку. Быстро выучив слова, я подсказывал их путавшимся хористам, а через пару недель мы начали обмениваться с Мехметом короткими репликами по-албански. И я всерьез задумался, не выучить ли мне албанский вместо запланированного французского. Мехмет предложил со мной заниматься отдельно от остальных, но мне это показалось неудобным, и я решил продолжить самостоятельно, а для этого раздобыть какой-нибудь учебник или самоучитель. Увы — не нашлось такого в Ленинграде, и ни одного кружка албанского языка тоже не было. Мои расспросы по этому поводу натыкались на удивленные взгляды — надо же, какой странный мальчик. Это сегодня слова «Учи албанский!» никого не удивляют, а тогда время было попроще, побесхитростней…
Настал день смотра, и наш классный хор, в центре которого высился усатый албанец в пилотке с кисточкой и с набитой газетами кобурой на поясе, произвел фурор своей «Шкипония партизане». Я тоже стоял вместе со всеми и в такт открывал рот. Нас единогласно признали достойными представлять школу на районном конкурсе, где призовое место тоже можно было считать обеспеченным. Так оно и случилось бы — да, на беду, как раз в самый неподходящий для нас момент отношения СССР с Албанией испортились, и всех албанских студентов и аспирантов отозвали на родину — включая и нашего незаменимого солиста Мехмета Наимовича. А без него все как-то сразу позабывали албанские слова, да и эффект выступления был бы уже совсем не тот. Так что на районный конкурс мы даже не пошли, чтобы не позориться. И я тоже оставил мысль об изучении албанского языка. А më kuptoni?[1]
Как я мучил Любку Шевцову
По мере того как мы из детей становились подростками, девочки стали привлекать наше внимание не только благодаря возможности списывать у них уроки и дергать за косички. Хотя мальчишеские и девчоночьи компании продолжали держаться, шептаться и бузить по отдельности, некоторые взаимные симпатии стали очевидны, хотя поначалу бурно опровергались и осмеивались. Желающий поднести симпатичной ему девочке портфель до дома вынужден был тайком отходить следом за ней подальше от школы, а там неумело изображать случайную встречу — не то задразнят. Основной возможностью общаться вне класса с соучениками противоположного пола была так называемая общественная работа: подготовка всяких пионерских, а затем комсомольских мероприятий, репетиции самодеятельных спектаклей и концертов. Были всякие кружки, но они ориентировались либо на мальчиков (судомодельный, радиотехнический и т. п.), либо на девочек (мягкая игрушка, кройка и шитье и прочее домоводство).