– Ладно, – не стал я спорить. – Не буду отдавать такого приказа.
– Благодарю, – ответила Вирт. – Кстати, я вспомнила насчет нашей ночной операции.
– А что тебя интересует?
– Как ты…
Меня спас бой барабанов, нам снова пришлось строиться в шеренгу.
– Они атакуют, – сообщила Расча.
– Мерзавцы, – проворчал я.
Нэппер вскочил на земляной вал, его глаза сияли.
– Снова конная пехота, – сказала Расча. – Приготовьте метательные копья.
Вам нет никакого смысла слушать описание второй атаки или третьей. Мы остались в живых, но многие погибли. Вирт ранили в ногу, а я получил удар по лбу, который оказался бы смертельным, если бы в последний момент я не уклонился, лезвие задело меня плашмя, и я отделался синяком. После него перед глазами у меня все поплыло, и я смутно помню, что происходило дальше. К счастью, довольно скоро противник отвел своих солдат. Мы готовились к отражению четвертой атаки, когда пришел приказ об отступлении. Нэппер рассердился, а я испытал настоящее счастье.
Подошла Расча и выдала мне новую шапку, поскольку я потерял свою во время боя, а Вирт, ковыляя рядом со мной, заявила, что с повязкой на голове я наконец стал похож на настоящего солдата. В ответ я отпустил парочку неприличных ругательств.
– Лойош, я хочу, чтобы ты знал, – ведь ты должен быть в курсе всего, что со мной происходит, – у меня ужасно болят ноги.
– Боюсь, ты меня обманываешь, босс. Все должны терпеть трудности, за исключением тех, кто зарекомендовал себя известными ворчунами. А у тебя появилась возможность жаловаться так, чтобы никто об этом не узнал.
– Потому что я заранее позаботился о том, чтобы иметь терпеливого слушателя.
– У меня появилась новая должность. Это повышение?
– Конечно, Лойош. Твое жалованье только что удвоилось.
– Ха.
К счастью, наш марш начался довольно поздно, поэтому вскоре мы выставили пикеты и остановились на ночь. Полагаю, существует теория о том, как следует быстро разбивать лагерь. Может быть, именно в этом так хорошо разбирается Краун; не знаю.
Я получил назначение во второй дозор, что давало возможность поспать около четырех часов, затем на четыре часа я заступал на пост, после чего оставалось еще полтора часа сна. Ночью, к моему великому удивлению, нас никто не атаковал. Я вообще не мог понять, почему мы сами не нападаем на неприятеля ночью. Может быть, драконы заключили между собой особое соглашение? Как, например, джареги, которые никогда не убивают своих врагов дома или на глазах у семьи. Выяснилось, что все упирается в искусство ведения войны, в котором я мало что понимаю теперь, а раньше и того меньше. Я почему-то считал, что хороший генерал похож на главу организации и между тактикой ведения сражения и, например, планированием убийства существует много общего. Позднее я понял, что ошибался. Впрочем, общего действительно много, но ничего полезного в сходстве я не нашел. Я разговаривал с Сетрой Лавоуд о Стене Склепа Барита и о кампании, которая нас туда привела.
– Вы же знаете, у вас есть репутация, – сказал я. – Ну, всем известно, что вы прекрасный генерал. Вы множество раз были Главнокомандующим и…
– И что с того?
Мне пришлось подыскивать слова. Трудно сказать в лицо самой могущественной волшебнице и, возможно, величайшему генералу в истории, что на меня не произвело впечатления то, как она организовала кампанию. Она могла неправильно меня понять. Пробормотав что-то неразборчивое себе под нос, я наконец ответил:
– Не знаю. Просто я маршировал, сражался, снова маршировал – и все это время ждал, когда вы сделаете какой-нибудь блестящий маневр, нанесете неожиданный удар или придумаете какой-нибудь трюк.
– Сколько трюков ты используешь в своей работе?
– Что? Ну… всякий раз, когда у меня появляется уверенность, что я сумею добиться успеха.
– Я поступаю точно так же, – ответила Сетра Лавоуд.
– Но обычно вы их не применяете?
– Трюки, обманы, скрытые атаки, ночные нападения дают хорошие результаты, когда речь идет о небольших подразделениях. Взвод, может быть, рота, не более того. Как только под твоей командой оказывается более крупное соединение, возрастает вероятность неправильной передачи приказов. И даже во время самых простых атакующих операций шансов на ошибку значительно больше, чем при обороне, – а уж если ты задумал некую хитрость, тут и говорить нечего. Я предпочитаю защищаться.
– Так вот почему мы оставались на прежних позициях или отступали даже после того, как одерживали победу?
– Ты говоришь о тех стычках…
– Стычках?
– Ладно, Влад, о битвах, в которых вы побеждали. На самом деле, оставаясь на месте, вы не сумели бы удержать оборону. Форния не стал бы вас атаковать, если бы не имел полной уверенности, что со временем способен захватить ваши позиции. Мы стремились к тому, чтобы он следовал за нашими отступающими войсками.
– Ну, тогда можно назвать это трюком.
– Возможно. Если не считать того, что Форния прекрасно понимал мои намерения.
– Но зачем же он делал то, что вы хотели?
– Потому что он хотел того же самого. Форния пытался обойти передовые позиции моей армии, разделить наши силы, что поставило бы нас в весьма тяжелое положение. В некотором смысле получилась гонка. Мне нужно было удержать его войска до тех пор, пока все наши силы не выйдут на исходные рубежи. Форния рассчитывал прорвать нашу оборону и не дать войскам соединиться. Ну а потом, естественно, происходит большое решающее сражение. И как бы ты ни планировал, ничего нельзя предсказать заранее, пока две армии не сойдутся и не начнется битва. Даже если на бумаге твои позиции выглядят превосходно или абсолютно безнадежно, нельзя предсказать исход, пока не будет подан сигнал о начале сражения.
– Хорошо, – кивнул я, пытаясь сформулировать следующий вопрос, но Сетра сама поняла, что меня интересует.
– Причина, по которой мне часто удается побеждать, состоит в том, что я всегда обращаю внимание на детали. Чем больше возможностей удается предусмотреть, тем выше вероятность успеха.
– Понятно, – сказал я. – Очень похоже на подготовку покушения. Насколько я слышал.
– Несомненно. Нужно иметь четкий план отступления, надежную связь, ты должен хорошо представлять, как будут питаться твои войска, где следует разбивать лагерь, заранее тщательно изучить местность. А еще необходимо знать характеры своих офицеров, их силу и слабости, уметь выбирать главное из донесений разведки и грамотно использовать плоды каждой победы, не опускать руки при поражениях и так далее. Детали – вот что приводит тебя к миру.
– К миру?
– Мир есть цель любой войны. Разве ты не знаешь?
– Ну…
– Перестань, Влад. Пока не заключен мир, ты не одержал победы. Иными словами, не добился своей цели. С другой стороны, всегда полезно помнить, что пока не заключен мир, ты не потерпел поражения.
– Пожалуй, я смотрел на эти вещи иначе.
– Тебе не приходилось командовать армией.
– Верно.
– Еще одна причина, по которой я часто побеждаю, как мне кажется, состоит в том, что я очень агрессивна. Конечно, мне помогает моя репутация. Все думают, что я замечательный генерал, из-за чего враг боится проявлять активность, – и поэтому я такой замечательный генерал. – Сетра рассмеялась. – Обычно я всячески стараюсь заставить противника совершить просчет, после чего наказываю его. Часто самой страшной ошибкой является пассивность – недостаток, мне не присущий.
– Активность в обороне?
– Безусловно, Влад. В конечном счете войну начинает тот, кто занял оборону.
– Не понимаю. Вы хотите сказать, что войну с Мароланом начал Форния?
– Конечно. Он занял оборону – вот почему я стремилась заставить его атаковать.
Я покачал головой:
– И все-таки я не понимаю, почему сторона, занявшая оборонительные позиции, начинает войну.
– Все достаточно просто. Тот, кто нападает, не хочет войны. Он завоеватель. Если защищающаяся сторона не станет ему препятствовать, то войны попросту не будет.
– Хм-м… Сетра, мне кажется, в ваших рассуждениях есть противоречия.
– Вовсе нет. Они противоречат интуитивным соображениям, но не более того.
Я обдумал ее слова, вспомнил сражения, отступления и долгие марши, а потом заявил:
– Убийство проще. Насколько я слышал.
Она улыбнулась и ничего не ответила.
Но наш разговор, как я уже говорил, произошел спустя несколько месяцев после войны. А в тот момент я сидел в лагере вместе со всеми остальными, ходил в дозоры, маршировал и жаловался. Я вспоминаю о том периоде как о «долгом марше», хотя мне не раз давали понять, что он был долгим только по моим стандартам. Мне точно неизвестно, в какой именно местности мы побывали – я не раз хотел найти карту и проследить по ней наш маршрут, – но Восточная река постоянно оставалась слева, Восточные горы справа, а мы перемещались на север.
Потом наступил день, когда без всякой видимой причины мы повернули обратно и двинулись на юг, практически по своим собственным следам. Причем никого, кроме меня, это не возмущало, но я пришел в такую ярость, что отыгрался за всех. Мои ядовитые замечания встречались равнодушным пожатием плеч и недоуменными улыбками. В конце концов я перестал бурчать.
Погода по большей части оставалась сухой и холодной. Холод меня не слишком беспокоил, поскольку на марше трудно замерзнуть, однако довольно быстро выяснилось, что сухая погода не многим лучше дождей. Перемещались мы в основном по дорогам, передовые части поднимали ужасную пыль, которую мы глотали. Мы шли сквозь такую густую пелену пыли, что приходилось надвигать шапку на самые глаза и стараться держать рот закрытым – что удавалось нечасто, поскольку нос был постоянно забит. Некоторые солдаты закрывали рот и нос носовыми платками, но тогда дышать становилось почти невозможно, и я отказался от этой затеи. Периодически кто-то творил заклинание, вызывая ветер, чтобы дать нам хотя бы небольшую передышку, и даже я принял посильное участие, но ветер нельзя поддерживать постоянно – иначе может наступить серьезное изменение погоды. Вскоре капитан наложил на наши заклинания запрет, заявив, что «это противоречит конечным задачам, поставленным перед бригадой».