– Премного благодарен, но меня спокойно можете исключить, – произнес инспектор. – По мнению сына, тут я – абсолютный профан. Правда, он слишком хорошо воспитан, чтобы сказать мне об этом прямо в лицо.
– По-моему, – мрачно заявил Эллери, – я тоже не выдержу. Никак не могу примириться с несправедливым распределением богатств.
– А что насчет несправедливого распределения серого вещества головного мозга? – отпарировал Бенедикт. – Если верить тому, что о тебе болтают по поводу дела Глории, не говоря уже о всем прочем, ты вполне можешь быть причислен к ближайшим родственникам Эйнштейна. – Нечто в лице Эллери заставило Бенедикта мигом посерьезнеть. – Я что, наступил на любимую мозоль?
– Просто он переутомился, – тут же вмешался инспектор Квин. – Дело Глории было таким трудным; пришлось ездить в далекие районы. Все это выбило его из колеи. А у меня как раз отпуск. Вот мы и хотим несколько недель провести где-нибудь в тиши и покое.
– Джонни вам наверняка порекомендует такие местечки, где еще никто не бывал, – сказал Марш.
– Нет, спасибо, – ответил Эллери. – Лучше не надо.
– У тебя превратное мнение обо мне, – произнес Бенедикт. – Какой у нас сегодня день?
– Понедельник.
– Нет, я имею в виду – число?
– Двадцать третье марта.
– Ну так вот, перед тем как девятнадцатого улететь в Лондон, я был в Валенсии на фестивале Сан-Джозефа. До этого – на весенней ярмарке в Вене, а еще раньше, по-моему, на кукольном фестивале в Токио. Нравится? Набираюсь культуры. Не бездельничаю… Эл, я опять хвастаюсь?
– Продолжай, продолжай, Джонни, – успокоил его Марш. – Такое самобичевание лишь поднимает авторитет. А это, видит бог, вещь необходимая.
Эллери заметил:
– Отец и я думали о чем-то совсем… немудрящем.
– Просто дышать свежим воздухом, гулять, рыбачить, – начал перечислять инспектор. – Вы когда-нибудь ловили рыбу, мистер Бенедикт? Так, чтобы сидеть совершенно одному у горного ручья, с удочкой за триста долларов и… Короче говоря, мы хотим самых нехитрых развлечений.
– В таком случае можете считать меня своим спасителем, инспектор: кажется, я предложу вам кое-что ценное. – Бенедикт взглянул на Марша. – Эл, ты догадываешься, о чем я?
– Давай, давай, – ухмыльнулся тот. – Ставлю десять против одного: Эллери ничего не понимает.
– Понимаю? – переспросил Эллери. – А что я должен понимать?
– У меня поместье в Новой Англии, – сказал Джонни Бенедикт. – Очень уютное, с лесами, чистой речкой и вообще всем, что требуется человеку. И знаете, инспектор, я ведь ходил там на рыбалку… Удочку сам из ореха сделал. Удачно посидел тогда. Так вот, в четверти мили от особняка выстроен домик для гостей. Соглашайся, Эллери. Ты и твой отец будете там прекрасно, себя чувствовать. Живите сколько влезет. Могу поклясться, вам абсолютно никто не помешает.
– Даже и не знаю, что ответить, – замялся Эллери.
– А я знаю, – произнес инспектор. – Большое спасибо.
Бенедикт и Марш обменялись довольными взглядами.
– А где именно в Новой Англии? – спросил Эллери.
– Есть там небольшой городок Брайтсвилл, – сказал Бенедикт. – Ты, наверное, о таком и не слышал. Уж очень он маленький.
– Брайтсвилл? – Эллери совсем растерялся. – И у тебя там поместье?
– Уже несколько лет.
– Странно, почему же я не в курсе?
– Так ведь я это в тайне держал. Покупал через подставное лицо, хотел иметь клочок земли, на котором был бы сам себе господином, когда все надоедает. А такое случается чаще, чем ты думаешь.
– Прости меня, Джонни, – проговорил Эллери, стукнув себя кулаком в грудь. – Я настоящий подлец!
– Все там добротное, крепкое. Даже моему деду понравилось бы. Он был столяром.
– Но почему именно в Брайтсвилле?
Бенедикт улыбнулся.
– Благодаря тебе городок слишком прославился.
– Наверное, мне это снится. Я же всегда еду в Брайтсвилл, если меня что-то мучает.
– Как будто Джонни ничего не знал, – заметил Марш. – Он идет по твоим следам, точно Марк Антоний за Цезарем. Особенно его интересуют твои брайтсвиллские истории. Услышит какую-нибудь и непременно проверит ее подлинность.
– Господа! – торжественно заявил Эллери. – С этой минуты вновь начинается наша дружба. Ты уверен, что мы тебе не помешаем, Джонни?
Последовал обычный в таких случаях ритуал протестов и заверений. Потом они пожали друг другу руки, а вечером посыльный принес Эллери конверт с двумя ключами и запиской, написанной корявым почерком:
«Дорогой друг, маленький ключ – от дома для гостей, другой – от главного здания, на тот случай, если вам что-нибудь понадобится из еды, напитков, одежды и так далее. (В доме для гостей не такой обширный ассортимент.) Можете брать все что захотите. Сейчас там никого нет. Управляющего я не нанимал, но из городка иногда наведывается старина Морис Хункер: следит за порядком. Судя по твоему сегодняшнему настроению, тебе как раз и нужно уединение в моей глуши. Желаю приятно провести время. Будь ласков со своим старым отцом – по-моему, ему тоже необходим отдых.
Возможно, я скоро к вам наведаюсь. Обещаю не быть в тягость, если вы сами не захотите моего общества.
С сердечным приветом,
Джонни».
На следующий день, в начале первого, Квины прилетели в Брайтсвилл.
Лишь одно огорчало Эллери в Брайтсвилле: городок пытался идти в ногу со временем.
По отношению к нему Эллери был самым настоящим консерватором, даже реакционером. Ему нравились концерты на площади по четвергам, неуклюжие ребята, робкие девушки, стыдливо опускающие глаза, праздничные наряды фермеров из ближних хозяйств и, конечно, базарный день по субботам.
Особенно он любил сквер с его двухэтажными домами. На их фоне выделялись только пятнадцатиэтажный отель Холлиса и трехэтажный Зыхема, воздвигнутый здесь еще в дореволюционные времена. В центре площади стоял памятник Израэлю Райту, человеку, который в 1701 году основал Брайтсвилл на месте маленького индейского поселения. Бронзовая статуя давно покрылась патиной и была так разукрашена птичьим пометом, что стала похожей на современные изваяния. У ее подножья находился маленький бассейн, напоивший своей водой уже несколько поколений лошадей. Сквер был круглым, и от него в разные стороны разбегались пять улиц: Стейт-стрит, Ловер-Мейн, Вашингтон-стрит, Линкольн-стрит и Эррер-Дойд. Наиболее внушительно выглядела Стейт-стрит с вековыми деревьями, ратушей и зданием суда. Как часто он ходил по ней в полицейское управление!
И несмотря на то, что некоторых вещей в Брайтсвилле уже не стало, он все равно оставался для Эллери символом провинциальной красоты, настоящим раем.
Квины взяли машину в прокатной конторе и, вдыхая чистый сельский воздух, покатили к поместью Бенедикта.
Из слов Бенедикта Эллери понял, что здесь йх ожидает небольшой участочек в двадцать или тридцать ар, а вместо этого перед ними, на полпути между Брайтсвиллом и Шим-Коннерсом, в конце долины, там, где начинаются Северо-Западные горы, раскинулись двести аров леса, воды и нескошенных пастбищ. Владение было огорожено высоким забором из колючей проволоки. Повсюду висели таблички, категорически запрещающие охотиться и ловить рыбу.
– Раньше тут молочные фермы были, – пожаловался Эллери, выходя из машины и открывая главные ворота. – Такие чистенькие, опрятные, что любо-дорого посмотреть.
– Думаю, Бенедикт здесь ни при чем, – ответил его отец. – Наверняка их снесли еще до него. Маленькие фермы в Новой Англии – дело тяжелое и нерентабельное.
– И тем не менее… – прогнусавил Эллери, со стуком захлопывая дверцу автомобиля.
Проселочная дорога проходила мимо главного здания в сотне ярдов от ворот. В деревянном двухэтажном доме с полдюжиной дымовых труб было, наверное, не меньше пятнадцати комнат. А через четверть мили действительно показался коттедж для гостей. Стоял он посреди леса на специально вырубленной поляне. Выйдя из машины, они услышали громкий плеск бегущей воды.
– Похоже, ручей отсюда так близко, что мы сможем забрасывать удочки прямо из окна, – заметил инспектор. – Черт возьми, здесь просто роскошно!
– Особенно если тебе не надо зарабатывать на хлеб насущный.
– В тебя что, дьявол вселился, Эллери? – воскликнул отец. – Или ты думаешь, что я в течение двух недель стану выносить настроение «примадонны»? Давай сразу поставим точки над «i». Со стороны твоего друга было очень благородно предоставить в наше распоряжение этот дом! А свою желчь можешь изливать куда угодно, только не на меня! Или я первым же самолетом улечу обратно в Нью-Йорк!
Инспектор давно не говорил с сыном таким тоном. И Эллери настолько удивился, что сразу замолчал.
Внутри коттедж оказался удивительно уютным. Оборудован он был в деревенском стиле, с грубой мебелью, камином и плетеными коврами. Здесь сразу возникало желание присесть к огоньку. На полках стояли книги. Были тут и стереопроигрыватель, и пластинки, и цветной переносной телевизор.
Инспектор изъявил желание распаковывать вещи и устраиваться, пока Эллери поедет в городок за продовольствием. В морозильнике они обнаружили бифштексы, шницели, кур, консервы, но нужны были еще молоко, масло, яйца, фрукты и овощи.
– Привези чего-нибудь выпить, – сказал инспектор. – Как его… Ну ладно джина, виски, водки – все равно, лишь бы душу согревало.
– А вот это лишнее, папа, – отмахнулся Эллери. – Ты, наверное, не заметил в гостиной бара. Там же наверняка есть все, начиная от абсента и кончая зубровкой.
Он направился было в универсальный магазин Логана, но, вспомнив, что там его хорошо знают, пошел в магазин напротив, надеясь хоть там избежать встречи со знакомыми. Изменения в городе опять подействовали на него удручающе; они были слишком заметными и, кажется, ничего хорошего не принесли. Поэтому он только обрадовался, вернувшись в коттедж. Отец уже стоял перед горящим камином и держал в руке наполненный стакан.
– Да, мой дорогой, – удовлетворенно заметил он. – Так жить вполне можно.