– Мою мать, дочь рига Миада, когда-то увезли и продали в рабство, – со вздохом сказал Бьярни. – Она ничуть не хуже тебя и родом, и красотой, и всеми дарами, которыми владеет знатная дева, но ей пришлось делать черную работу по дому в течение многих лет. Так что считай, что тебе еще повезло, если Торвард конунг всего лишь заставляет тебя прислуживать ему за столом. А ведь он может увезти тебя на рабский рынок и продать первому, кто уставит на тебя свои бесстыжие глаза. Королевская дочь – желанная добыча, даже если…
«Если она не слишком красива», – подумал Бьярни, но вовремя сдержался и не стал этого говорить. Да, и на Тейне-Де найдутся покупатели, готовые выложить три марки, лишь бы потом хвастаться соседям, что их ложе согревает настоящая дочь короля! Уж Торварду поверят – конунг фьяллей не обманет покупателя и не станет ради двух лишних марок выдавать за королевскую дочь какую-нибудь юную пастушку.
– Меня? – Тейне-Де глянула на Бьярни так возмущенно и гневно, будто это он и готовил ей эту тяжкую участь. – Он не посмеет!
– Он – посмеет!
Бьярни вздохнул. Попадись в руки Торварду Элит – он и ее, хоть она во всем превосходит Тейне-Де, сможет взять в наложницы, подарить кому-нибудь из своих людей, увезти и продать. Было в нем что-то такое, что позволяло ему плевать на все, что имело ценность для других людей, и считаться только со своими собственными желаниями и потребностями.
В этот раз Бьярни вернулся в погреб, так ничего и не придумав. Назавтра Тейне-Де вновь пришла за ним. И на третий день. Приведя пленника обратно, Сельви, который в этот раз за ним присматривал, стал запирать дверь, и тут его окликнул тот длинный парень со светлыми кудрями и наглым лицом, который вообще занимал в дружине фьяллей одно из первых мест – непонятно, за какие заслуги. Тейне-Де не разобрала, о чем они говорили: наглый парень чего-то хотел от Сельви, чего-то требовал, а тот пытался в ответ что-то доказать. Увлекшись спором, они совсем забыли о пленниках; парень потащил Сельви в башню, и тот пошел за ним, не прекращая спорить. И не заметил, что ключ остался в замке.
Не дожидаясь, пока еще кто-то это увидит, Тейне-Де мигом вытащила ключ и опустила в кувшин, в котором приносила для Бьярни укрепляющее питье. На дне еще оставалось немного темного отвара, и ключ канул туда без звука и следа. И девушка пошла прочь с обычным независимым видом, будто ничего не случилось.
Весь вечер она провела, как на иголках, боясь, что о ключе вспомнят и примутся искать. Или, не найдя, поставят стражу возле погреба. Но фьялли ни о чем не вспомнили. Видимо, Сельви считал, что уже отдал ключ конунгу – как вчера и позавчера, а конунг думал, что Сельви оставил ключ себе, чтобы снова за ним не ходить.
Нужно было решаться. Если что-то можно сделать, то только сегодня, потому что завтра, когда придет пора кормить пленников, отсутствие ключа непременно заметят.
Вечером фьялли затеяли очередную попойку. Их друзья и союзники из дружины Даохана не отставали от них, и вечер вышел буйным и шумным. При всех различиях между собой улады и сэвейги сходились в любви к пиву и пиршествам, и чем больше они пили, тем легче находили общий язык даже те, кто не знал ни одного слова на языке друг друга, кроме «а пошел ты…». Сам конунг, уже достаточно здоровый для этих увеселений, не отставал от своих людей, и Тейне-Де едва успевала разносить пиво и наполнять чаши, рога и кубки, протянутые со всех сторон.
– Давай… давай доедим твой окорок! – предлагал Ормкель, в пьяном порыве любви обнимая за плечи своего вечного врага Эйнара, а тот и сам был настолько пьян, что не только не уклонялся от этих объятий, от которых в трезвом виде отшатнулся бы как от огня, но даже не возражал против этого наглого предложения.
– Бери, ешь, – отвечал он, почти с умилением глядя в морщинистую рожу, изуродованную шрамом через лоб и угол левого глаза, еще более красную от пива, чем обычно.
– Ну, я подумаю! – видя, что вечный противник идет ему навстречу, Ормкель усомнился, а надо ли ему это.
– Чего думать – бери и ешь, а то мне сейчас в дозор идти! – уговаривал Эйнар.
– А тебе разве не жалко? – Ормкель не мог поверить в такую щедрость.
– Я буду очень, очень жалеть! – выразительно ответил Эйнар и чуть не пустил слезу.
– Ну, тогда я согласен! – с удовлетворением отозвался Ормкель и вцепился зубами в кость, где еще оставалось немного мяса.
– Да разве это бочонок! – восклицал на другом конце стола Фергус Громовой Удар, новый вождь фениев острова Банбы. – Для нас, фениев, то не бочонок, а так, детская кру… кружка!
– А слабо тебе выпить детскую кружку? – под смех товарищей подзуживал его Тови Балагур. – Спорим, что не сможешь?
– На что спорим? Не было еще такого, чтобы фении уклонялись от достойного спора!
– А вот хотя бы на этот твой нож, что у тебя за поясом.
– Спорим! Я выпью эту жалкую кружку, и тогда ты… ты… отдашь мне вот это! – Неверным пальцем Фергус чуть не ткнул Тови в глаз, но с третьей попытки все же попал в молоточек Тора, висевший у того, как почти у всех фьяллей, на шейной гривне.
– Согласен!
И Фергус начал пить прямо из бочонка, но был уже настолько пьян, что не мог даже глотать. Тейне-Де, глядя на него, насмешливо фыркнула: похоже, тот собирался повторить подвиг одного древнего короля, который утонул в бочке с пивом. Правда, одновременно еще враги пронзили его копьем, а сверху обрушилась горящая крыша, но хорошее начало – половина дела.
– Да он только слюней напустил! – кричали фьялли, следившие, не понижается ли уровень в бочонке. – Ты слюнтяй, а не фений!
– Я не могу… не могу пить без музыки! – отвечал Фергус, с трудом стоя на ногах, крепко держась за край бочонка. – Ибо таков обычай на земле уладов, чтобы доблестные герои на пирах услаждались му… му-у… зыкой!
– Где ж мы тебе найдем теперь музыкантов? – Фроди Рысий Глаз кивнул на Хавгана, который в обнимку со своей арфой уже некоторое время крепко спал. – Этот сейчас на своем башмаке разве что сыграет, но не на арфе.
– А я сам ему спою! – не растерялся Тови Балагур и начал:
Дуб дупла убогий
Орма дуплить пытался.
Ивы ожерелий
Не прельщали дятла…
Слушатели покатились со смеху: видно, помнили, кто и про кого это сложил. Едва ли Фергус, слышавший лучших бардов Эриу и Зеленых островов, под музыкой имел в виду этот рев. Но что делать, у сэвейгов не водилось певцов, которые нарочно обучались бы пению и пением же зарабатывали на жизнь. У них были в ходу круговые песни, обрядовые праздничные песни, но пение не входило в число «искусств», то есть дел, которые надо уметь делать – и желательно уметь хорошо. Пели они для услаждения собственной души – и на стихи, как правило, собственного сочинения.
Ясень сечи длинный
Своего добился —
Иву ожерелий
Поимел умело! —
выводил Тови под общий смех.
Громко раздавались
Этой ивы стоны,
Ходуном ходили
Стены, сотрясаясь!
То, что исполнял сейчас Тови, годилось только для одного места – дружинного пира и только одного времени – «когда все упьются». Да и на то сил почти не осталось: голос певца все чаще спотыкался, становился тише. Прочие фьялли смеялись, подсказывая ему слова – чаще неприличные, так что получалась полная несуразица, но слушатели только пуще веселились. И лишь Фергус с неподвижным лицом таращил глаза, со стойкостью истинного героя стараясь удержаться на ногах.
Тейне-Де совершенно правильно рассудила, что в этой кутерьме никто не заметит, выходила ли она из башни, когда выходила и надолго ли. Десяток Эйнара Дерзкого, заступивший на стражу, сидел у сарая, где были заперты уладские пленники, и тоже пел хором, нестройно, но с воодушевлением:
Тородд конунг всех отважней,
Клен кольчуги весел в битве,
Медовуху хлещет лихо,
Насмехаясь над врагами…
Никто не видел, как девушка тенью скользнула к погребу и вставила ключ в прорезь замка.
Нажав посильнее, она услышала легкий щелчок. Замок был открыт. Тейне-Де освободила его из скобы и приоткрыла дверь.
– Эй, где ты! – шепотом позвала она. – Бьярни, ты спишь? Выходите быстрее! Все они пьяны и ничего не заметят!
Кварги уже в основном спали, но те, кто проснулся от ее голоса, быстро разбудили остальных. Бьярни первым выскочил наружу, прижимаясь к стене.
– Они пируют в башне и не сразу вас хватятся, – торопливо зашептала Тейне-Де. – Вы можете убежать. Надеюсь, ты не забудешь своих обещаний.
– Идем с нами! – Бьярни взял ее за руку. – Ведь тебя могут обвинить в нашем побеге!
– Я не Грайне, чтобы скитаться по лесам, тем более что тебя я не выбирала себе в женихи! – фыркнула Тейне-Де. – Меня никто не обвинит, об этом я позабочусь. Я дождусь здесь, пока мой отец придет за мной. Уходите скорее!
– Бьярни, да где же ты там! – волновался Ивар хельд, едва верящий, что этот ночной прорыв на свободу – не сон. – Чего вы там делаете – целуетесь? Бросай, еще успеется! Надо же бежать скорее, пока не заметили!
– Да благословит тебя богиня! – едва успел шепнуть Бьярни и вслед за своими людьми скрылся в темноте.
Тейне-Де осторожно прикрыла дверь погреба и снова заперла ее на замок. А потом вернулась в бруг, все с тем же независимым видом.
Состязание в питье под музыку к тому времени угасло само собой – голова певца склонилась на грудь, и он, похоже, спал. Поглядев на него, Фергус объявил себя победителем. Возражать никто не стал. Вот только он забыл, на что спорили, и оставил этот вопрос до утра.
К спорному бочонку тем временем приблизился Фродир Пастух – должно быть, решил показать, как пьют сэвейги, – и тоже стал хлебать прямо из бочонка. О существовании ковшей и кубков доблестные герои, как видно, забыли. Но едва хевдинг сделал пару глотков, как они немедленно устремились обратно – видно, нашли, что в желудке его слишком тесно и без них. А с ними и все им съеденное с радостью рванулось на свободу и веселым потоком вылилось в тот же бочонок.