Влад не помнил, как развязал туго стянутые концы холстины, но вот они разошлись, и глазам предстали однотонные и узорчатые ткани государевых кафтанов, лежавших один на другом. Наверное, отец и впрямь носил их, но вспомнить, где и когда, не получалось. Когда Влад вспоминал родителя, то ясно видел перед собой только лицо, а остальное — как в тумане. Сквозь этот туман трудно различался даже цвет одежд, хотя... Сын, перебирая разноцветные кафтаны, вдруг увидел ярко-красный рукав и вспомнил, что этот цвет всегда был отцу приятен. Несомненно!
Влад, взявшись за рукав, вытянул красное одеяние из стопки. Затем, ни слова не говоря, снял пояс с мечом и передал Войке, после чего скинул с себя турецкий кафтан, непременно упавший бы на землю, если б не подоспел один из слуг.
Вместо турецкого одеяния Влад надел отцовскую вещь. Прислушался к себе и только тогда подумал, что одежда могла оказаться пропитанной ядом. Девятнадцатилетнему юнцу приходилось слышать истории о подобных отравлениях. Вряд ли таким способом мог быть отравлен отец, но даже если родителя отравили не через одежду, а через пищу или питьё, то в этот раз, чтобы разделаться с сыном, могли поступить иначе...
К счастью, обошлось. Одежда не жгла кожу, как обычно бывает, если она вымочена в отраве, и даже почесаться не хотелось. Значит, верными оказались отцовские слова, слышанные когда-то: "Человеку, который прав, бояться нечего".
— Рукава чуть длинноваты, а так впору, — заметил Войко, подворачивая господину рукава, имевшие такую же красную подкладку.
Влад снова препоясался мечом и спросил паренька:
— Как тебя зовут?
— Нае, — ответил тот.
— Хорошо. Беру тебя на службу, — объявил Влад и сделал знак Войке преклонить ухо.
Серб склонился.
— Приглядывай за этим новым слугой, — тихо сказал Влад, хоть и не сомневался, что Нае достаточно сообразителен, а потому догадается о смысле приказа.
Нае, будто в подтверждение, произнёс с поклоном:
— Благодарю тебя, господин. Ты не беспокойся. Я стану служить честно. Старый Митру учил меня, что за всяким слугой, даже если за ним никто не следит, всё равно пригляд есть, ведь Бог за нами за всеми следит, и все наши дела записываются в небесные книги. Я эту науку помню, поэтому буду верен и старателен.
Вдруг у Влада появилась одна мысль. "Записываются, — про себя повторил он. — Записываются. А ведь не только в небесной канцелярии записываются все наши дела, но и на земле в канцеляриях запись ведётся".
Девятнадцатилетний хозяин дворца, теперь уже в отцовском кафтане, взошёл на крыльцо и быстрым шагом направился в канцелярию. Калчо был там и прибирал вещи, разбросанные Челиком и другими турецкими воинами.
Увидев своего юного господина, писарь остолбенел.
— Что? Опять не по нраву тебе моя одежда? — с лёгкой улыбкой спросил Влад.
— Будто родитель твой с того света вернулся, — пролепетал старый болгарин. — Только усы бы тебе, и ты был бы совсем как...
— Покажи мне грамоты Владислава, которые составлялись на советах, — перебил Влад. — Все, что есть, покажи.
Если государь издаёт приказы, одаривает верных слуг новыми имениями или пишет письмо в сопредельные страны, то в княжеской канцелярии непременно должна остаться копия приказа, дарственной или письма, потому что ни один государь не в силах помнить свои дела во всех подробностях.
В то же время для канцелярии считалось редким случаем, чтобы копию делали нарочно. Иногда, конечно, снисходило на некоего писаря вдохновение, и он составлял документ сразу набело, без единой помарки, чтобы показать своё искусство. А так копиями служили черновые записи — те, что с зачёркнутыми строчками, приписками на полях, кляксами. Смысл ведь в этих записях оставался тот же, а красота была не важна. Она создавалась только напоказ — для тех документов, что расходились из дворца во все стороны.
Такие документы, выпущенные в мир, уподоблялись птицам, выпушенным из клетки — ищи и не найдёшь, а вот исчирканные и замаранные бумаги и пергаменты оставались в канцелярии, причём за два года, пока Владислав пребывал у власти, разных его грамот, составленных на совете, появилось достаточно, и черновиков накопилось много.
— А для чего тебе, господин, эти грамоты? — спросил Калчо, открывая сундуки и стопками выкладывая требуемое на столы.
— Хочу узнать, кто из отцовских слуг оказался предателем, а кто остался верен до последнего часа, — ответил Влад. — И раз уж нет у меня живых свидетелей, я призову в свидетели пергамент. Письмена всегда правду говорят, ведь нет у них ни страха, ни корысти.
Девятнадцатилетний юнец уселся за стол, пододвинул к себе стопку черновиков и принялся читать. Скользя взглядом по очередному листу, он обращал внимание только на самые последние строчки, где указывались имена бояр, присутствовавших вместе с Владиславом на совете в тот день, когда составлялся текст.
Влад хотел найти в этих строках знакомые имена — имена отцовых бояр. Вернее хотел бы не найти ни одного знакомого имени, но знал, что непременно найдёт.
В отличие от писем в сопредельные страны, частенько сочинявшихся на латыни, грамоты составлялись на славянском языке, и этим языком новый хозяин дворца владел отлично. Никакой помощи в разборе символов, нацарапанных чёрными чернилами на пожелтевших пергаментах, Владу не требовалось.
Ему был знаком и сам порядок составления грамот. Список бояр начинался словами "се же свидетели" — дескать, вот кто наблюдал за составлением документа. Сами же бояре, упомянутые в списке, назывались словом "жупаны" и, чтобы называться так, то есть попасть в княжеский совет, они порой шли на многое.
— Се же свидетели: жупан Мане Удрище, брат его Стоян, — прочитал Влад и задумался. Он помнил Мане Удрище и Стояна — невысокого роста неприметные бояре с короткими чёрными бородами.
Когда на троне сидел отец Влада, эти люди упоминались в грамотах последними, а теперь оказались упомянуты первыми. Значит, теперь они в совете стали наиглавнейшими, не считая самого князя. "Что же они такого сделали для Владислава, что он настолько возвысил их? Неужели, это они — главные заговорщики? Вот двуличные души! Псы паршивые!" — думал девятнадцатилетний Влад.
Именно при его отце боярин Мане Удрище и боярин Стоян впервые стали заседать в совете, то есть именно Владов отец дал им в руки власть, но как видно, им захотелось получить больше, и тогда они... Влад не стал дальше распалять в себе гнев и продолжил чтение.
Следующим в списке стоял жупан Тудор, и как только глаза наткнулись на это имя, перед мысленным взором возник крупный человек с тёмно-русой бородой, с годами становившийся всё крупнее, а борода его — всё шире. В своё время Тудор первый поступил на службу к отцу Влада. Это случилось, когда отец, изгнанник, вынужденный жить в Трансильвании в Шегешваре, ещё только претендовал на престол. Самому Владу тогда едва исполнилось шесть, но он помнил, как впервые увидел в родительском доме, в столовой странного незнакомца с заросшим щетиной подбородком. Да, тогда этот Тудор ещё не был бородат, и маленькому Владу запомнился именно подбородок, а ещё — большие запылённые сапоги из толстой кожи.
— Называй меня дядей, — сказал Тудор сыну своего господина.
Казалось, что этот жупан никогда не станет предателем, ведь именно Владов отец возвысил его, подарил ему обширные имения. До этого Тудор был почти нищ, а благодаря милостям стал богат, да и в совете занял одно из первых мест. "И вот теперь он тоже в милости у Владислава! Гнусный человек!" — мысленно воскликнул Влад.
Следующим в списке оказался жупан Станчул, но это совсем не могло никого удивить. Мане Удрище с братом Стояном и Тудор попали в княжеский совет лишь при отце Влада, поэтому их отступничество казалось чёрной неблагодарностью, но вот со Станчулом дело обстояло иначе. Он заседал в совете с незапамятных времён и успел состариться, заседаючи. Он пережил четырёх правителей и теперь служил Владиславу — пятому! "Пятого он и на шестого сменит, если случай представится", — ехидно подумал девятнадцатилетний юнец.
Ничуть не удивило и появление жупана Юрчула в списке предателей. Он, будучи родным братом Станчула, переходил от государя к государю точно так же! Очевидно, у этих братьев предательство уже вошло в привычку, заставляя предавать снова и снова! "Выродки! Оба выродки!" — сказал себе Влад.
"А вот жупан Димитр", — отметил он в очередной грамоте. При Владовом отце этот человек служил начальником конницы. При Владиславе свою должность сохранил. И, конечно, для этого постарался! Такое не могло произойти просто так!
Обращало на себя внимание и имя Михаила, который хоть и не являлся боярином, но занимал при дворе важную должность — начальника канцелярии. "Уж не тот ли это Михаил, который при моём отце имел должность простого писаря?" — подумал Влад, но всё же засомневался, поэтому решил спросить у Калчо, а старый болгарин, как оказалось, уже выложил на столы все документы и теперь стоял неподалёку, с любопытством наблюдая за своим юным господином.
— Много ли поведали господину письмена? — спросил Калчо, как только Влад встретился с ним взглядом.
— Достаточно, — ответил новый хозяин дворца. — Я вижу, что предателей было семеро.
— Семеро? — Калчо покачал головой. — Письмена назвали тебе только семерых, господин?
— Из тех, что служили моему отцу, а теперь служат Владиславу, я насчитал семерых, — сказал Влад, довольный своим расследованием и полагавший, что улов предателей получился крупным. — Вот ведь как любопытно получается. Государь сменился, а жупаны остались те же и по-прежнему заседают в совете. Некоторые даже возвысились. Например, Мане Удрище с братом. А ещё я вычитал, что начальником канцелярии сделался некий Михаил...
— Да, это тот самый, что служил у твоего отца писарем подобно мне, — подхватил Калчо.
— Ну, вот. Значит, предателей семеро, потому что Михаил — как раз седьмой.
Писарь снова покачал головой:
— Увы, тебе известно не всё.