Во время беседы, окончившейся отповедью за непочтительность, Влад пытался предупредить Богдана на счёт этих бояр тоже, но молдавский государь только отмахнулся, как отмахивался в своё время Александр, говоря, что ничего с такими нерадивыми слугами поделать нельзя.
— По-твоему надо схватить бояр до того, как они совершили предательство? — удивлённо говорил Богдан. — Но если преступление ещё не совершено, как же за него наказывать?
Влад возражал:
— Когда измена уже вызреет и совершится, хватать будет поздно. Ведь не считается же грехом истреблять волков до того, как они зарезали хоть одну овцу.
— Глупец! — отмахнулся Богдан. — Волки это же не люди.
К тому времени Войко, вернувшийся из Румынии, поведал своему господину о множестве историй, связанных с гибелью Владовых родных, и это тоже не способствовало тому, чтобы Влад повеселел.
Недавний румынский государь слушал эти истории каждый вечер, навозившись со Штефаном и вернувшись к себе в домишко на окраине Сучавы. Это стало чем-то вроде обычая — в конце дня сидеть на пристенной лавке и внимать своему слуге-сербу, который, устроившись на табурете у печки, медленно, почти нараспев, рассказывал, глядя перед собой, но в то же время куда-то вглубь своей памяти.
На слушание ушло много вечеров, потому что Войко не мог сразу удержать в голове всё, что узнал в Румынии, а записей, конечно, не вёл. Временами случалось, что рассказ о некоем происшествии, вроде бы законченный, на следующий вечер продолжался, потому что Войко вдруг вспоминал ещё что-то об этом.
Во время рассказов Влад продолжал складывать в уме историю боярского предательства. Снова и снова представлялась ему комната в доме боярина Мане Удрище, и всё больше там становилось людей. К самому Мане, его брату Стояну, Тудору, а также двум престарелым боярам, Станчулу и Юрчулу, которые подобно Мане и Стояну были братьями, добавился ещё один заговорщик — Димитр, служивший при Владовом отце начальником конницы.
Влад полагал, что начальника конницы вовлекли в заговор уже после того, как получили от Яноша ответное письмо. Конечно, венгр потребовал от заговорщиков оказать услугу, чтобы убедиться в серьёзности их намерений, и эта услуга определённо была связана с будущей битвой. Заговорщикам следовало помочь Яношу победить, а в этом деле начальник конницы Димитр мог оказаться весьма полезным.
Влад очень ясно представлял, как Мане уговаривал Димитра, а остальные бояре, сидящие за столом, по мнению Влада, не вмешивались и лишь навострили уши.
"Мы хотели посоветоваться с тобой, Димитр, — должен был говорить Мане, по обыкновению вкрадчиво. — Мы весьма обеспокоены исходом будущей битвы".
"А почему мы говорим об этом сейчас, а не на совете у государя?" — конечно, спросил начальник конницы.
"Увы, государь нас не слушает, — наверняка, вздохнул Мане. — Мы все были на совете и помним, как ты говорил, что у Янку конница сильнее, чем наша".
"Да, я говорил это", — Димитр, возможно, вздохнул.
"Мы также помним, что государь ответил тебе, — должно быть, продолжал Мане. — Он ответил, что не надо робеть перед врагом, и что храбростью часто восполняется недостаток сил, однако ты, насколько мы можем судить, не очень-то был согласен".
"Да, я и сейчас полагаю, что наш государь не видит всей опасности нашего положения", — Димитр, конечно, думал именно так, а Мане не мог этим не пользоваться:
"На совете ты не сказал, что нам возможно сделать для усиления войска".
"Не знаю, что делать, — наверное, Димитр начал хмуриться от неприятных дум. — Я и на совете говорил, что не знаю".
"А не лучше ли нам избежать битвы вовсе?" — должен был произнести Мане, поняв, что Димитр отчаялся и выхода не видит.
"Наш государь намерен воевать", — всё так же угрюмо мог произнести Димитр.
"А если бы решение принимал ты? — конечно, не отставал Мане. — Ты бы стал воевать? Скажи нам, как есть. Ты же видишь, что государя здесь нет, а мы хотим услышать правду, хоть и горькую. Мы не хотим обманывать себя пустой надеждой".
Димитр, конечно, тут же сообразил, что его хотят вовлечь во что-то:
"Значит, не зря вы тут все собрались. Хотите договориться со мной о чём-то за спиной у государя? Ну, что ж, я послушаю... раз государь меня не хочет слышать".
"Тогда скажу тебе прямо, — наверное, кивнул Мане. — Мы получили письмо от Янку, где он говорит, что готов простить нас всех и оставить нам наши имения, если мы не станем доводить дело до кровопролития. Мы думаем, что надо сделать так, как хочет Янку. А ты, конечно, можешь выдать нас всех нашему неразумному государю, а вскоре после этого сложишь свою голову в битве с Янку. Однако мы предлагаем тебе присоединиться к нам и сохранить мир в Румынской Стране. Разве мир не лучше войны? Я знаю, ты человек военный..."
"И потому не люблю болтать попусту. Покажите письмо", — возможно, перебил Димитр или всё же дал собеседнику договорить, но письмо всё равно потребовал.
Письмо из-за гор, направленное боярам-предателям, виделось Владу очень похожим на то, которое он сам получил когда-то от брашовян. Бумага представлялась сероватой и шероховатой, а буквы — торопливо выведенными, ведь это было простое деловое письмо.
Влад так и представлял, как Мане достаёт из сундука и показывает Димитру небольшой лист со сломанной печатью красного воска:
"Вот письмо от Янку, заверенное его собственной печатью. И здесь сказано, что Янку согласен видеть в нас своих слуг, а не врагов. Здесь сказано, что Янку милостив и щедр по отношению к тем, кто ему верен. Однако он пишет, что слуги на то и слуги, чтобы служить. Янку говорит, что если мы и вправду ему служим, тогда не должны проливать кровь его воинов. Иными словами, если мы хотим доказать свою верность Янку, то должны сделать так, чтобы битвы с Янку, к которой готовится наш государь, не случилось вовсе".
"Что ж, — должен был сказать Димитр, глядя на документ, — я как начальник конницы могу поспособствовать тому, чтобы кровопролития не случилось. Я могу сделать так, чтобы конница не пошла в бой. А если не пойдёт конница, то пешие воины биться с врагом в одиночку, конечно, не станут".
"А если наш упрямый государь, узнав, что Димитр не намерен вести конницу в битву, отстранит его от должности и сам поведёт конницу? Как тогда быть? — наверное, спросил один из бояр, до сих пор хранивших молчание.
"Значит, надо сделать так, чтобы наш государь не смог повести её в бой", — сказал другой боярин.
Ах, как много дал бы Влад, чтобы узнать, кто это сказал! Может, слова были не совсем те, но смысл именно такой, а боярин, который произнёс подобную фразу, тем самым предложил дать Владову отцу яд. Никак иначе нельзя было помешать "упрямому государю" принять участие в битве и самому вести конницу в бой. Ну а старшему государеву сыну, Мирче, отраву не дали только потому, что наследник престола не должен был в поход идти, а остался в столице.
Вот, о чём размышлял Влад, слушая слугу-серба, который говорил даже чересчур подробно — упоминал все обстоятельства того, как получил те или иные сведения. Наверное, Войко хотел, чтобы господин почувствовал, будто сам побывал в родных краях. Для того и вспоминались разные незначительные подробности:
— В летнюю пору в Тырговиште жарко, но всё же не как в турецкой столице, — произносил слуга, а Влад, в самом деле, чувствовал тепло, будто на солнце сидит.
Конечно, так могло ощущаться и тепло от натопленной печи в доме, но когда заходила речь о смерти родичей, Влада начинал пробирать странный озноб, и не спасала никакая печь. Отец и брат умерли в середине зимы, и холод той давней зимы чувствовался даже в жарко натопленной комнате!
По словам серба, печальные события, связанные с гибелью Владовых родичей, в Тырговиште до сих пор оставались у всех на устах, но только громко об этом не говорили, а больше по углам шептались.
Некоторые люди уверяли, что хорошо помнят день, уже очень давний, когда Владов отец в начале декабря проезжал по улицам Тырговиште в последний раз. Князь ехал вместе с дружиной, чтобы влиться в войско, стоявшее лагерем возле города, а затем вести эту рать на северо-запад в сторону гор и сразиться с венграми.
Так вот многие говорили, что Владов отец, проезжая на улице, чуть не упал с коня, но объяснялось это по разному. Кто-то говорил, что конь поскользнулся, ступив копытом на лёд, и это стало предвестьем скорой беды. Другие говорили, что конь шёл ровно, а всадник вдруг почему-то начал крениться на левый бок и, наверное, упал бы, если б ехавший рядом знаменосец не поддержал.
Владу так и представлялся его старший брат Мирча, который говорил отцу:
— Ты нездоров. Я поведу войско вместе тебя, — но родитель, конечно, лишь отмахнулся:
— Нет. Я должен вести войско сам. Воины пойдут в бой, только если буду т видеть своего государя. К тому же, войску лучше не знать, что я занемог.
Мирча, скорее всего, не хотел верить, что всему виной яд, поэтому и говорил о "хвори" как о болезни.
— А что, если в дороге тебе станет хуже? — наверное, спрашивал Мирча. — Может, всё же я поеду вместо тебя?
— Я не могу сослаться на хворь и не ехать, — конечно, отвечал отец. — Иначе все решат, что это только отговорка, и что я струсил.
По словам Войки, все горожане, твердившие про знаменосца, считали этот случай подтверждением того, что Владова родителя отравили. А с чего ещё государю, собравшемуся в поход, вдруг прямо на улице поплохело? Сам Влад склонен был верить в истинность уличного происшествия, однако могло оказаться, что всё придумала молва уже после того, когда стало известно, что ни одного боя с венграми так и не случилось, а государь вдруг "занемог" и умер в походе.
Твердила молва и про Владова брата Мирчу, убитого боярами-изменниками. Войко поведал об этом так:
— Когда я приехал в Тырговиште, то жил при купце, к которому нанялся, в гостином дворе. А двор стоял недалеко от восточных городских ворот, и там люди до сих пор вздыхают, на эти ворота глядя.