Богдану, которого предательски убили в селе Реусень, убежище уже не требовалось, а вот Штефан очень нуждался в тихом уголке, где мог бы пересидеть и спокойно решить, как жить дальше.
Влад оглянулся влево, на Богданова сына, с небольшим отставанием ехавшего следом по дороге. Этот телёнок о чём-то задумался, но, поймав на себе взгляд друга, вяло улыбнулся:
— Я здесь. Не потерялся.
— Хорошо, — тоже улыбнулся Влад.
— Тебе не обязательно провожать меня так далеко, — в который раз сказал Штефан, на что получил всегдашний ответ:
— Раз я обещал проводить, то провожу.
Штефан понимал, что ехать в Трансильванию для друга опасно, но даже не подозревал, что друг затеял ещё более опасное дело.
Влад не говорил никому о том, что в действительности задумал, ведь затея казалась чистейшим безумием. Войко ни за что не отпустил бы господина из Сучавы, если б знал правду, да и Нае начал бы отговаривать, поэтому своим слугам Влад сказал, что лишь немного углубится в трансильванские земли и сразу же повернёт назад:
— Я скоро вернусь, а вам незачем подвергаться опасности. Хватит с вас того, что было в Былтэнь.
Слуги подчинились и теперь терпеливо ждали господина, а тот, преодолев горы, назад не повернул, а поехал дальше, через трансильванские долины мимо селений и небольших крепостей, понатыканных чуть ли не на каждом холме.
Влад взирал на эти крепости с лёгкой опаской, но успокаивал себя тем, что люди в крепостях совсем не собираются его ловить: "Тебе же не обязательно рассказывать всем вокруг, что ты Влад, сын того самого Влада, которому Янош Гуньяди отрубил голову как изменнику. Если не будешь узнан, то можешь путешествовать спокойно".
Войко бы такого не одобрил, но Войки здесь не было — только Штефан, а заболтать Богданова сына оказалось гораздо проще, чем умного серба.
Влад сказал Штефану, что желает добраться хоть до одного немецкого города, которых в Трансильвании было семь, а когда простодушный Богданов сын спросил о причине, то получил ответ:
— Из-за женщин. Ведь у католиков, знаешь ли, нравы свободные. Вот у вас в Молдавии трудно сыскать гулящих женщин, и в Румынии трудно, а здесь совсем другие порядки. А я хочу воспользоваться случаем, раз уж приехал.
На самом деле цель у Влада была иная, но Штефан поверил. Особенно после того, как обнаружил, что у католиков в корчмах очень много женщин.
В Сучаве почти не возможно было увидеть, чтобы еду и питьё разносила женщина или даже просто находилась рядом с посетителями. В Сучаве в корчмах народ лишь ел, пил да играл в кости. Так же было и в румынском Тырговиште, а вот в трансильванских корчмах зачастую предлагалось и кое-что иное, если еду и питьё разносили женщины. В Трансильвании — да и в других частях Венгерского королевства — пышным цветом цвёл "разврат".
Правда, население Трансильвании не отличалось однородностью. Здесь, в землях, принадлежавших католической стране, находилось много селений, где жили румыны и молдаване, сохранившие православную веру и строгие нравы, а вот в венгерских селениях (и особенно в немецких городах!) господствовали другие обычаи, католические.
— Я слышал, — рассказывал Влад, — что в немецких корчмах со всякой женщиной можно договориться, чтоб за отдельную плату попотчевала тебя не только едой и питьём. Однако такие дела держатся в тайне.
— Ну, ещё бы! — воскликнул Штефан.
— Да вовсе не по той причине, о которой ты думаешь, — возразил ему друг. — Не знаю, как в остальном королевстве, а в немецких городах Трансильвании разврат узаконен.
— Ты шутишь, брат?!
— Нет, не шучу. Он узаконен. В немецких городах женщины, торгующие собой, приравнены к ремесленникам, как если бы производили товар и продавали. Эти женщины платят налог в городскую казну. А те женщины, которые занимаются развратом в корчмах, не хотят платить налогов. Поэтому и таятся, а вовсе не потому, что боятся порицания.
— Разврат считается ремеслом? Да там все рехнулись! — Богданов сын, воспитанный весьма строго и к тому же очень мало успевший повидать в жизни, округлил глаза.
— Может, и рехнулись, — пожал плечами Влад, — но я хочу посмотреть на их безумие поближе.
— Поэтому и хочешь поехать в немецкий город?
— Да, — кивнул друг. — К тому же не каждый день увидишь безумие, которое подчинено строгому порядку.
— Впервые слышу, чтоб безумные подчинялись порядку, — продолжал удивляться Штефан.
— У немцев всё по правилам и по порядку, даже разврат, — продолжал балагурить Влад, — поэтому те гулящие женщины, которые платят налог, подчиняются тем же правилам, что и ремесленники. К примеру, ремесленникам можно работать только в особом здании, называемом "цех". Так вот гулящие женщины организованы так же. Они занимаются развратом в отдельном доме и нигде больше — это место называется "дом терпимости". А поскольку у каждой в том доме есть своя комната и постель, женщины живут, где работают.
— Ты пойдёшь туда? — брезгливо нахмурился Штефан.
— Нет, — совершенно искренне ответил Влад, — я лучше попытаю счастья в корчмах.
— Почему?
— Потому что, как мне говорили, дом терпимости в немецком городе обычно находится под надзором городского палача, а мне что-то не хочется иметь никаких дел с палачом.
За этими разговорами друзья доехали до большого немецкого города, называвшегося Коложвар. Вернее, немцы, которые там жили, именовали его иначе, а название Коложвар было дано окрестными венграми, но Влад запомнил именно венгерское название, потому что изъяснялся по-венгерски, а по-немецки почти ни слова не знал.
В Коложваре путешественник-румын и путешественник-молдаванин веселились недели две, но когда Штефан засобирался ехать дальше, Влад вызвался провожать друга до следующего города:
— Провожу-ка тебя до Брашова, — это опять было венгерское название.
— А чем женщины в Брашове отличаются от тех, которые здесь? — спросил Штефан.
Он говорил о них уже без брезгливости, ведь теперь окунулся в здешнее безумие с головой, однако погружение в чужое безумие не отняло у молдавского княжича здравый смысл, который у этого телёнка всё-таки имелся:
— Брат, зачем тебе ехать дальше? Это опасно.
— Значит, хочешь побыстрее от меня отделаться? — произнёс Влад с напускной обидой. — А я думал тебе помочь. Ты ведь не знаешь ни одного здешнего языка, а я говорю хоть на одном из двух, который в городах понимают.
Штефан помялся немного, но путешествовать вместе с Владом действительно казалось проще. Так оба доехали ещё и до Брашова, а от этого города оставалось всего два дня пути до Тырговиште.
По правде говоря, безумная затея Влада, которую он держал в тайне, состояла как раз в том, чтобы доехать до Тырговиште. Недавнего румынского князя неудержимо тянуло туда, пусть в Тырговиште и не нашлось бы доступных женщин. Влад очень хотел попасть в Румынию и только ради этого проехал с севера на юг почти всю Трансильванию. Хотелось, пусть лишь один день, побродить по городским улицам, послушать разговоры, о которых так подробно рассказывал Войко.
Влад надеялся, что никто из румын не узнает своего недавнего государя, а если кто-то вдруг узнает, всегда можно было бы сказать особо памятливому подданному "ты обознался" и рассмеяться, и со смехом поблагодарить за честь — государем назвали.
Влад уже заранее подыскивал слова для просьбы к Штефану, чтоб друг на время уступил своего коня. Владов вороной жеребец особенной породы наверняка запомнился жителям румынской столицы, а вот Штефанова коня они не знали.
"Хоть один раз взгляну на Тырговиште и поеду обратно в Сучаву", — мечтал недавний румынский государь. Он мечтал об этом и тогда, когда сидел в захудалой брашовской корчме, расположенной близ северных ворот.
Снаружи та выглядела неопрятно, а внутри и подавно — стены с тёмными пятнами от чьих-то спин, захватанные углы и дверные косяки, щербатые столы, серый песок на полу — но в таких корчмах проще скрывать свою личность, даже если одет богаче окружающих.
Народу внутрь набилось много. Мимо ходили женщины, разносившие еду, но Влад пока не высмотрел среди них ни одной, которая показалась бы достаточно миловидной.
К Владу и Штефану подошёл хозяин корчмы и спросил:
— Что угодно господам?
Недавний румынский государь, как и в Коложваре, решил невзначай показать, что у них со Штефаном есть деньги, поэтому, спросив пива и горячих колбас, расплатился золотом.
Получив сдачей кучу потёртых серебряных монеток, друзья снова огляделись, не привлекли ли женского внимания. Оказалось, что нет, но это вовсе не означало неудачу. Следовало ещё немного подождать.
На первый взгляд корчма выглядела как все другие, но вдруг выяснилось, что здесь за одним из крайних столов играют в такую игру, о которой Влад и Штефан только слышали, но не видели — игру в стаканчики. "Посмотрю пока", — подумал Влад и, оставив недопитое пиво, которое показалось слишком горьким, пошёл смотреть. К тому же найти себе женщин друзьям стало бы проще, если искать, разделившись.
За игрой следило множество зевак, а устроителей было двое. Первый проворно двигал по столу три глиняных стакана, под одним из которых, судя по звуку, перекатывалась пробка, а второй устроитель старательно зазывал новых игроков.
Когда Влад приблизился, один из трёх стаканов уже лежал на боку. На этот стакан хмуро глядел рослый человек, а зазывала плясал вокруг и весело приговаривал:
— Ты поставил один к трём и ошибся, но ты ещё можешь отыграться. Поставь снова! Поставь один к двум и угадай, где лежит пробка. Дай пять монет и получишь десять!
Здоровяк, помедлил немного, достал деньги и положил их возле правого стакана.
— Ты уверен? — хитро спросил зазывала.
— Уверен, — протянул игрок зычным басом.
— А если уверен, может, поставишь больше? — прищурился зазывала. — Дай-ка я объясню тебе, в чём твоя выгода. Выиграешь — станешь считать меня благодетелем, — и с этими словами он будто невзначай сделал шаг в сторону, продолжая говорить, а игрок, слушая, конечно, повернулся к нему и тем самым ненадолго выпустил из виду стол со стаканами.