Если б мог, он сказал бы по-немецки, но немцы в городском совете хорошо знали венгерский язык, поэтому поняли, что к ним обращаются уважительно... И всё же их ответ оказался не таким, на который надеялся подсудимый.
Члены совета переглянулись:
— Надо же! — сказал судья. — Влад, сын Влада, прозванного Дракул, нам кланяется.
Услышав отцово прозвище впервые за долгое время, Влад едва не вздрогнул:
— А с чего господин судья и господа присяжные решили, что я — сын того самого Влада?
— А разве нет? — спросил судья.
— Я ни разу не назвал себя так, с тех пор, как прибыл в ваш город, — уклончиво ответил недавний румынский государь, — а если кто-то называет меня сыном Влада Дракула, то пусть повторит это при мне.
— Что ж, пускай повторит, — сказал судья и сделал знак тюремным стражам.
Те вышли вон, и тут же ввели в комнату... Штефана.
— По-твоему он лжесвидетельствует? — спросил судья у Влада, указывая на Штефана.
Недавний румынский князь знал, что лжесвидетельство — тяжкое преступление, поэтому не мог больше отпираться, дабы не навредить другу. Лишь посмотрел на того с укоризной.
Богданов сын смутился:
— Прости, брат. Я думал, так лучше. Я думал, что если они узнают, кто ты, то сразу отпустят. Ведь ты никогда с ними не враждовал, а только с Яношем.
"Эх, ты, телёнок!" — подумал Влад, а вслух произнёс:
— Он не лжёт. Я действительно Влад, сын Влада, прозванного Дракул.
— Зачем ты приехал в наш город? — спросил судья. Как видно, дело о потасовке в корчме оказалось забыто, и теперь следовало ожидать куда более серьёзных обвинений.
— А разве вы сами меня не приглашали? — спросил Влад. — Помнится, два с половиной года назад я получил от вас письмо с приглашением приехать. Вот я с некоторым запозданием, но всё же приехал.
— Мы приглашали правителя, — подал голос один из присяжных, — а ты больше не правитель. Теперь за горами правитель — Владислав.
Услышав это имя, Влад невольно скрипнул зубами, и натужно улыбнулся:
— Ну, раз мне больше не рады здесь, тогда я могу сегодня же уехать.
— Как видно, ты насмехаешься над нами и проявляешь неуважение к нашему суду, — строго сказал ещё один из присяжных и оглянулся на судью.
— Ты не можешь уехать, Влад, сын Дракула, — сказал судья. — И не сможешь до тех пор, пока нам не станут ясны твои истинные намерения. Ты, наверное, задумал свергнуть государя Владислава?
— Как же я могу его свергнуть, если у меня нет армии? Я один, — Влад развёл руками и теперь улыбнулся уже непринуждённо. Обвинение показалось ему глупым и смешным.
— Ты нагло лжёшь. Ты приехал не один, — возразил судья и указал на Штефана, стоявшего рядом с Владом.
— А он не в счёт, — сказал недавний румынский государь, глядя на насупленные брови судьи. — Штефан, сын Богдана, приехал по своим делам.
— А ещё мы знаем, что вы привезли с собой немалую сумму денег, которую оставили на хранение купцу..., — судья, уткнулся в бумагу, на которой где-то, наверное, было записано имя купца, но сразу не нашёл, поэтому хлопнул по листу ладонью и сказал. — В общем, его имя нам известно. И мы подозреваем, что ты, Влад, сын Дракула, на эти деньги хочешь нанять в наших землях войско, чтобы идти за горы и свергнуть Владислава.
Немалая сумма денег и впрямь имелась. Штефан ведь по совету Влада бежал из Молдавии не с пустыми руками, а прихватив княжескую казну. Теперь молдавский княжич мог безбедно жить на эти деньги довольно долгое время.
Чтобы это богатство не сделалось добычей грабителей, Влад и Штефан, приехав в Брашов, первым делом отыскали надёжного человека, которому и оставили почти все деньги на хранение. Так они поступили и ранее, в Коложваре, причём оба раза их выручили румынские купцы.
"Только бы брашовяне деньги не отобрали", — забеспокоился Влад. Он лишь сейчас до конца осознал, как глупо поступил, приехав в Брашов и думая доехать до Тырговиште. Только теперь стало ясно, что недавний румынский государь подверг опасности не только себя, но и друга.
— Это деньги не мои, а Штефана, и он в отличие от меня пользуется покровительством господина Яноша Гуньяди, который вам хорошо известен, — запальчиво произнёс Влад. — Вы можете отправить письмо господину Гуньяди и спросить об этом. Вот увидите — он подтвердит мои слова и будет весьма недоволен, если вы заберёте у Штефана что-либо без всякого основания. Штефан не лгал вам, не смущал покой жителей вашего славного города, а приехал сюда потому, что господин Гуньяди обещал ему убежище. Напишите господину Гуньяди, и он подтвердит, что оказывает Штефану покровительство, о чём договорился с его отцом. Напишите!
Судья бесстрастно выслушал эту речь и так же бесстрастно произнёс:
— Что ж, мы так и сделаем. А заодно спросим господина Гуньяди, как нам лучше поступить с тобой, Влад, сын Дракула.
Недавнему румынскому князю ясно вспомнились слова отцовского писаря — старого болгарина по имени Калчо: "Не езди, господин. Ты ещё так молод. Будет жаль, если тебя в Брашове схватят, а затем убьют. Ты приедешь, и окажется, что там Янку тебя уже дожидается, чтобы отрубить тебе голову, как уже отрубил твоему родителю".
Пусть Янош находился не в Брашове, но повеление этого венгра здесь исполнили бы в точности. Влад раньше недооценивал опасность, потому что в молодые годы как-то плохо верится, что ты можешь умереть. И вдруг он почувствовал всем своим существом, что угроза действительна.
"Эх, как прав Калчо! Как прав! — мысленно воскликнул Влад, однако вместе с осознанием настоящей опасности им овладел не страх, а досада. — Это ж надо так по-дурацки попасться! Так по-дурацки!"
V
Влад просидел взаперти около трёх месяцев — почти всю зиму. Оказывая узнику почёт, брашовяне держали его не в городской тюрьме, а в одной из мощных крепостных башен, которая сама по себе являлась небольшой крепостью с внутренним двором и множеством помещений, где хранились доспехи и оружие, выдаваемые горожанам в случае войны.
В комнате, куда поместили Влада, тоже раньше что-то хранилось. На дощатом полу и белёных стенах виднелись следы от полок, но теперь отсюда всё вынесли, заменив маленькой трёхногой табуреткой, соломенным тюфяком, а также одеялом из овчины, которое представляло собой несколько сшитых друг с другом овечьих шкур.
В комнате имелось два крохотных окошка. Через одно удавалось разглядеть, как на черепичные крыши города падает снег, а через другое, выходившее на внешнюю сторону крепостных стен, узник видел гору, сплошь заросшую елями.
Сама комната оказалась такая же холодная, как в городской тюрьме, но просторная — здесь, чтобы согреться, можно было ходить из угла в угол, завернувшись в плащ, принесённый Штефаном, и повторять:
— Ох, гостеприимные брашовяне! Ох, заботливые!
Правда, четверо стражников, охранявшие башню, быстро пресекли это хождение, потому что сидели в нижнем этаже, и им очень скоро надоело, что у них над головами беспрерывно топают.
Эти немцы не знали венгерского языка, а румынского — тем более, но Влад отлично понял их, когда они, крайне возмущённые, заглянули к нему и сказали по-немецки:
— Кончай ходить!
— Здесь холодно, — с улыбкой ответил им узник по-венгерски, всё же надеясь на понимание, и на всякий случай показал жестами, что замёрз.
В отличие от тех немцев, что составляли брашовский городской совет, эти оказались добрыми людьми. Есть много разных способов сделать так, чтобы озябший вёл себя тихо — например, пригрозить отобрать плащ — но эти охранники избрали лучший путь, просто взяв своего узника с собой в караульное помещение, где был очаг, так что Влад, согревшись, сладко спал в углу, пока четверо немцев играли в кости.
День стал единственным подходящим временем для сна, потому что на ночь Влада опять запирали, и оставалось лишь сидеть среди стылых каменных стен на соломенном тюфяке, укрывшись овчиной, и стучать зубами.
Ходить по комнате по ночам узник не мог, потому что охранники с помощью жестов объяснили ему:
— Если ночью начнёшь топать над нашими головами, то мы придём и настучим по твоей голове.
Наконец, по-зимнему длинная ночь заканчивалась, а утром в башню, как всегда, приходил Штефан, принося целую корзину хорошей пищи и... нет, не шнапс. Штефан приносил парное молоко, а на все возражения упрямо твердил, что это лучше. "Эх, телёнок!" — думал Влад, и всё же, продолжая считать Штефана простаком, не мог не признать, что Богданов сын сумел-таки облегчить другу тяготы заточения.
Пищи в корзине хватало не только Владу, так что сменщики четверых добрых немецких стражников тоже подобрели и позволили узнику сидеть в нижнем тёплом этаже, ведь не годится же, в самом деле, удалять от общей трапезы того, за чей счёт она накрыта. Так же получилось и со следующей сменой.
Однажды Штефан даже привёл женщину. Её лицо и грудь густо покрывали веснушки, но этот недостаток с лихвой окупался бойким нравом.
Войдя во внутренний двор башни вместе со Штефаном, посетительница тут же указала на Влада, стоявшего в дверях караульного помещения, и заявила по-немецки, что собирается на часок-другой разделить с узником тяготы заточения в камере.
— Сейчас ты у меня согреешься, мой милый, — добавила она на ломаном румынском языке, обращаясь к Владу, которого никогда прежде не видела, но, наверное, многое выведала о нём у Штефана.
Охрана застыла от удивления, сказав что-то вроде:
— Катарина, тут тебе не корчма! — однако женщина как-то сумела уговорить всех четверых стражей.
Их сговорчивость, наверное, объяснялась тем, что они эту Катарину знали, но посетительнице пришлось пройти полушутливую проверку — высоко поднять юбки, тем самым показывая, что не принесла под юбками ничего, что помогло бы узнику сбежать.
Добиться цели Катарине, конечно, помогли и женские чары, которые после её ухода сразу рассеялись, ведь настроение охранников переменилось. Немцы, красноречиво жестикулируя, объяснили Штефану, что женщина здесь больше никогда появляться не должна, потом