— Отчего же так? — усмехнулся Мехмед. — Разве я когда-нибудь оказывался разочарован твоим товаром? А если я доволен, почему мне не прийти снова?
— Я слышал, что после похода твой гарем пополнился многими красавицами из страны румов, — ответил старик. — Неужели, эти красавицы не настолько хороши, как мои птички?
Страной румов старик называл Византию. После взятия Константинополиса многие дочери знатных семейств действительно оказались в султанском гареме — об этом Влад знал, но сейчас задумался о только что услышанном слове "птички".
Меж тем старик успел проводить Мехмеда и Влада в дом, где не оставлял без внимания ни на мгновение.
Казалось бы, круглый живот мешал своему обладателю нагибаться, но как только султан ступил под крышу, старик с неожиданным проворством помог своему дорогому гостю снять сапоги и надеть домашние туфли. Примеру хозяина последовали слуги, переобувшие Влада. Тот самый мальчик, склонный таращиться, принёс кувшин с водой, тазик и полотенце, чтобы посетители могли омыть руки.
После этого Мехмед и Влад направились дальше, вглубь дома, а два телохранителя остались ждать у дверей под кипарисами.
— Господин, воистину ты пришел не зря, — тараторил старик, широкими взмахами правой руки приглашая султана следовать вперёд. — Мне есть, чем тебя порадовать, ведь этот дом не удостаивался твоего посещения уже восемь месяцев, а это долго. За такой срок можно успеть многое.
— Смотри внимательно, Влад-бей, — сказал Мехмед, движением головы указывая на закрытые решетчатые двери в конце коридора. — Тебе, иноверцу, сейчас представится редкая возможность своими глазами узреть рай для правоверных.
Сквозь мелкие просветы в решетке виднелись пятна зелени и более ничего, но по мере приближения из-за дверей всё отчётливее раздавалось щебетание птиц или чьи-то звонкие голоса, а может, то и другое вместе. Помня разговоры о птицах, Влад уже догадывался, что именно увидит, и всё же такого он не ждал...
Двери вели во внутренний двор дома, похожий на большой колодец. Сюда смотрели окна многих комнат, но эти окна оставались наглухо закрытыми, а поверху во всю ширину двора растянулась мелкочешуйчатая сеть. Здесь, как в клетке, жили птицы. Десятки разноцветных созданий, привезённых невесть откуда.
По углам двора росли большие деревья, а птицы, если усаживались на одно из них все разом, то облепляли каждую ветку, и дерево казалось увешанным яркими спелыми плодами — правда, лишь до того мгновения, пока пернатые не вспархивали, и не начинали кружить по двору.
Конечно, птицы во дворе являлись частью хитроумного стариковского замысла, ведь среди многоголосого щебетания, постоянного порхания, мельтешения пёстрых крыл и прочей беспечной суеты Влад не сразу увидел двенадцать женщин, вернее — дев. Каждая из них стояла, вытянув вперёд оголенную руку в золотых браслетах, а птицы проносились мимо, на лету хватая корм с ладони. Девы старались сохранять неподвижность, чтобы не спугнуть пернатых, и эта неподвижность в центре пестрокрылого вихря завораживала.
Услышав звук открывающихся дверей, девы медленно обернулись, а, увидев гостей, засмеялись, сохраняя всё ту же позу. Браслеты качнулись на руках и зазвенели. Птицы ещё стремительнее принялись носиться вокруг, да и сами девы мало отличались от птиц. Разноцветные одежды, подобные яркому оперению. Звонкий смех, подобный трелям. "Для кого эта клетка? — невольно подумал Влад. — Для кого поверху натянута сеть?"
— Ну что, господин? — меж тем спросил старик у султана. — Есть, из чего выбрать. Вот товар, достойный тебя.
— Чтобы убедиться в этом, я должен посмотреть, что умеют твои птицы, — Мехмед хитро прищурился. — Хорошо ли они танцуют и поют?
Старик проводил гостей в просторную комнату, устланную коврами, и усадил на самое почётное место — напротив дверей, на небольшом возвышении, заваленном подушками. Влад вдруг подумал, что надо запомнить этот день: "В первый и последний раз ты сидишь рядом с султаном. Такой чести удостаиваются немногие", — однако эту великую честь очень хотелось променять на возможность остаться во дворе с девами-птицами, посмотреть на них ещё раз, поговорить. Очарованный, Влад наверняка говорил бы лишь глупости, невольно заставляя дев смеяться. А впрочем, почему невольно? Он охотно слушал бы их смех, пьянящий, как вино.
Пока Влад размышлял, в комнате уже успели появиться фрукты и напитки, принесённые слугами, а затем явились четыре музыканта, усевшиеся на значительном расстоянии от возвышения, но всё же не слишком далеко.
У двоих из них были в руках струнные инструменты, похожие на румынскую кобзу. Они назывались — уд.
Два других музыканта играли на барабанах, выглядевших особенно — узкие, длинные и сужающиеся книзу подобно кубку, причём основа была сделана не из дерева, а из тонкого металла, что ещё больше роднило инструмент с кубком, а палочки отсутствовали, и, следовательно, стучать по такому барабану следовало ладонями.
Держать этот инструмент тоже следовало по-особенному — так, как держат узел с ценными вещами, расположившись на отдых в людном месте. Такой узел лучше пристроить под бок и положить сверху руку, и, может, от этого пошла особая манера игры, ведь у музыканта лишь одна драгоценность — музыкальный инструмент, а играть приходится почти всегда в людных местах.
Старик три раза хлопнул в ладоши, и вот на середину комнаты выпорхнула одна из дев-птиц, одетая для танца. На ней был лишь огромный шёлковый платок, туго охватывавший бёдра и похожий на юбку, которая оставляла видным одно колено, а грудь скрывал тканевый пояс, повязанный крест-накрест — вот весь наряд, не считая звенящих браслетов и ожерелья.
Один из музыкантов начал стучать пальцами по своему барабану. Удар ближе к середине отзывался глухим звуком, а ближе к краю — звонким.
Дева несколько мгновений вслушивалась в ритм, а затем начала откликаться. Босые ноги неслышно ступали по ковру, а движения стана уподобились движениям воды в кувшине, как если бы кувшин встряхивала чья-то сильная рука. Всплеск — это резкое движение груди и плеч. Колыхание волн, когда потревоженная вода качается в кувшине, набегая то на одну стенку, то на другую — это движение бёдер.
Порой дева изгибалась назад, иногда кружилась, как кружатся дервиши, а иногда опускалась на корточки и снова вставала, но встряхивание кувшина не прекращалось и точно соответствовало звукам барабана. Он приказывал, двигаться быстрее или медленнее. Звонкий звук — всплеск, глухой — колыхание.
Мехмед принялся хлопать, внося в этот танец новый ритм. Барабан тут же смолк, а дева продолжала танцевать, повинуясь уже не барабану, а хлопкам султана, звучавшим совсем не одинаково. Влад сразу же подметил, что если сложить каждую ладонь лодочкой и хлопнуть, то получится глухой звук, а если хлопнуть полностью раскрытыми ладонями — звонкий.
Мехмед создавал свою мелодию, таким способом приказывая деве двигаться так или эдак. Звонкий звук — всплеск, глухой — колыхание. Правда, не прошло и двух минут, как султан махнул рукой музыканту — дескать, играй снова.
Теперь танцовщица опять подчинялась барабану, а Мехмед толкнул Влада, пребывавшего в глубоком оцепенении, локтем в бок:
— Понял, как надо?
— Да, господин...
— Тогда хлопай сам.
Едва Влад поднял ладони, барабан замолчал. Дева повернулась к своему новому повелителю, прямо взглянула на него, и от этого он поначалу хлопал рассеянно и слишком медленно. Дева повиновалась, но явно досадовала: "Ну, что же ты! Я сейчас усну! Прикажи мне что-нибудь потруднее!"
Через полминуты она получила, что просила, а под конец мелодия, которую создал Влад, оказалась такой замысловатой, что дева не всегда успевала подстроиться, ответить своим танцем. А ведь именно в этом заключался смысл — чем точнее дева отвечает, тем большее удовольствие доставляет тому, кому повинуется.
Теперь Влад понял, когда можно махнуть рукой музыканту — тогда, когда станет ясно, что дева показала всё, на что способна, и больше её незачем испытывать.
Со следующей танцовщицей повторилось то же. Сначала она повиновалась барабану, затем — султану, затем — опять барабану, а затем — Владу, который через некоторое время снова отдал её во власть музыканта.
Испытание дев казалось весьма занятным, но утомительным. Не случайно музыкантов пришло двое. Они всё время менялись, чтобы не устать. А Мехмед после третьей танцовщицы уже ленился долго хлопать — теперь ему хватало одной минуты, чтобы всё понять.
Лишь Влад старался превозмогать себя. Ему не хотелось обижать дев невниманием. К тому же некоторые из них поначалу тоже бывали растеряны, как он сам недавно. Влад стремился дать каждой возможность исправиться, пусть такая снисходительность пару раз обернулась полнейшим разочарованием. Увы, не все девы оказались так хороши, как уверял старик, торговавший ими. Некоторые могли похвастаться лишь внешней красотой, и этого казалось мало, ведь другие девы, тоже красивые, взглядом и движениями обещали нечто большее.
Все двенадцать "птиц" танцевали перед гостями, а когда последняя выпорхнула вон, Мехмед спросил Влада:
— Которая отвечала лучше?
Новоявленный хлопальщик ждал этого вопроса:
— Господин, здесь не может быть сомнений. Та, что выходила танцевать восьмой по счёту, затмила всех остальных.
— Будем слушать пение этой птицы? — спросил султан.
— Птица должна уметь петь, господин, — задумчиво начал Влад, — поэтому, если послушать её необходимо...
— А ты полагаешь, что необходимо? — спросил Мехмед.
— Пусть споёт, — пожал плечами Влад, — но вряд ли она поёт лучше, чем танцует.
— Главное, чтобы не пела гораздо хуже, — засмеялся султан.
После этого один из музыкантов, державший в руках уд — то есть струнный инструмент, похожий на кобзу — заиграл что-то, и гости слушали пение восьмой девы.
Влад по её слегка необычной манере выговаривать турецкие слова всё пытался догадаться, откуда родом эта птица. Пусть волосы её были тёмные, но черты лица казались отнюдь не турецкими. Её привезли из неких земель, куда турки ходили в очередной поход. Но где находились эти земли? Теперь уже казалось невозможно понять, ведь деву привезли в Турцию не вчера. Красавица, наверное, оказалась тут, когда ей было лет десять или одиннадцать. Турецки