й язык стал для этой птицы родным, а свой прежний она позабыла.
И вот пение окончилось.
— Ну, что? — спросил султан.
— Она — не соловей, но звук её голоса мне нравится, — сказал Влад.
— Да, голос приятный, — согласился султан и вдруг произнёс. — Я дарю эту птичку тебе. Не правда ли, хорошо, что у тебя уже есть дом, где ты можешь поселить её и проводить с ней время?
— Господин, так значит, я выбирал не для тебя, а для себя?
— Да. Ты сам выбрал себе подарок.
Влад в крайнем изумлении поднял брови и чуть не испортил всё веселье, совсем позабыв, что у турков поднятые брови означают "нет". Он знал про эту турецкую особенность ещё с тех давних времён, когда Караджа-бей и другие турецкие военачальники помогли ему прийти к власти. Помнится, военачальники не захотели остаться в Румынии, когда услышали о приближении войск Яноша, а своё "нет" выражали именно так — поднятыми бровями.
— Ты отказываешься? — удивился Мехмед.
— Господин, я с благодарностью принимаю твой милостивый дар. — Влад поклонился. — Прости мою несдержанность. У меня на родине подобное выражение лица означает удивление и только.
— Чему же ты удивлён? — засмеялся султан. — Тому, что птицы счастья — не сказка? Или тому, что птица счастья скоро прилетит в твой дом?
Мехмед казался уж слишком довольным — ни один щедрый даритель, осчастливив кого-то, так не радуется, а вот купец, провернувший удачную сделку, может радоваться именно так. Влад вдруг начал подозревать, что недовольство султана, проявленное вчера, могло быть показным. Возможно, турецкий правитель хмурился нарочно, а затем притворился, что обрадован вестями об Александре, и этим притворством хотел скрыть то обстоятельство, что подарил Владу невольницу вовсе не за заслуги, а потому, что давно решил так сделать. Но зачем?
Влад скоро забыл об этом думать, потому что не имел времени на размышления. Сознание заволоклось каким-то туманом, и все мысли были только о невольнице, которую доставили в дом к её новому господину в тот же день.
Чуть раньше, чем доставить саму деву, были доставлены два сундука с её вещами. Эти вещи сразу заняли свои места в одной из комнат на женской половине дома, и Владу стало казаться, что их обладательница жила здесь всегда. Просто он не знал об этом.
И вот узнал. Ему сказали, что красавица готова принять своего господина, если он пожелает прийти. Конечно, Влад пришёл. А она сидела посреди комнаты и стыдливо прикрывала лицо полупрозрачным покрывалом, однако эта стыдливость казалась притворной, потому что в разговоре птичка нисколько не робела.
Она сразу спросила:
— Скажи мне, мой господин, я здесь рабыня или хозяйка?
— А если скажу "хозяйка", тогда что это будет значить? — в свою очередь спросил Влад.
— Это будет значить, что я могу приказывать всем слугам в доме. А ещё — что я в ответе не только за то, чтобы ты оставался доволен моим телом. Я стану заботиться, чтобы твоя пища была вкусной, твоя одежда — чистой и нигде не порванной, а твои покои — хорошо прибранными, не душными и не холодными. Даже о твоих конях я начну беспокоиться — чтобы они всегда оставались сытыми, чистыми и здоровыми. Вот, что случится, если ты скажешь, что я хозяйка.
— Но ты ведь не начнёшь работать по дому сама? — спросил Влад. — Не хочу, чтобы твои руки огрубели.
Руки у красавицы были нежными, ладони — маленькими, но не похожими на детские. У детей пальчики слабые, а у неё оказались сильные, привычные к тому, чтобы перебирать струны, ведь невольниц учили не просто петь, но также играть на музыкальных инструментах.
Влад сжал обе её руки в своих, тем самым заставив отпустить покрывало и перестать закрываться:
— Хочу, чтобы эти ручки оставались такими, как сейчас.
— Останутся, господин, — ответила дева. — Останутся, даже если ты сделаешь меня хозяйкой дома.
Ей явно хотелось именно этого, а не просто жить на женской половине.
— Что ж. Если так, то будь хозяйкой.
Красавица обрадовалась, но тут же смутилась, теперь непритворно:
— Ты должен сказать это слугам, а не только мне.
— Скажу, — пообещал Влад. — Завтра же скажу.
И полетели дни. Один счастливее другого. Правда, они быстро закончились, потому что Владу следовало вернуться в Сучаву.
Уезжать из Эдирне, конечно, не хотелось, однако следовало перебороть себя, как уже случалось перебарывать раньше. Не в первый раз приходила мысль задержаться ещё хоть на несколько дней, но если раньше Влад стремился остаться из-за брата, то теперь — не только из-за него. Мелькнула мысль: "Неужели, Мехмед подарил мне наложницу затем, что хочет привязать к турецкому двору?"
Лишь позднее, когда женщина-птица родила Владу сына, смысл султанской щедрости стал окончательно ясен. Глядя, как младенец, лежащий в колыбели, дрыгал ножками и махал ручками, новоявленный отец стукнул себя по лбу: "Как я мог не понять! Как не заметил подвоха! Да, Мехмед ничего не делает зря, он расчётлив и дальновиден".
Нет, Раду не мог считаться прозорливым. Он полагал, что старшему брату окажут милость, а на деле всё обернулось бедой. Влад в отличие от Раду не являлся пленником Мехмеда, но теперь стал — из-за сына оказался привязан к Турции невидимой верёвкой... или даже прикован цепью!
В пятнадцать лет Влад не очень понимал своего отца — как того угораздило отдать двух сыновей в заложники в Турцию. И вот спустя годы Влад сам оказался в похожем положении. Бывший пленник обрёл свободу, но сам же её потерял, когда сошёлся с турецкой женщиной, и та родила.
"Если захочу предпринять что-либо, что может не понравиться туркам, надо хорошенько задуматься — а надо ли? — запоздало понял Влад. — Всё-таки в Эдирне у меня некое подобие семьи. Поссоришься с султаном, и эту семью придётся бросить. Увезти в Тырговиште навряд ли когда-нибудь сможешь — не отдадут".
Такова оказалась плата за турецкую помощь в получении румынского престола. Весьма высокая плата!
В Молдавии дела шли своим чередом. Влад прикупил себе в Сучаве большой дом, из окон которого даже виднелся край площади с митрополичьим собором. Место оказалось шумное. По утрам теперь приходилось просыпаться не от петушиного крика, а от гомона и топота множества людей, пришедших на базар. Зато люди, по той или иной причине просившие, чтобы Влад их принял, ещё с порога начинали питать уважение к хозяину такого жилища.
Теперь Влад стал набирать себе бояр в совет заранее — задолго до того, как надеялся оказаться на княжеском престоле. Так когда-то делал отец, живя в трансильванском городе Шегешваре, и теперь сын начал понимать, что набирать заранее — это лучше.
Несколько лет назад, явившись в Тырговиште вместе с турками и набирая для себя совет в первый раз, юный турецкий ставленник принимал людей, особо не присматриваясь, поэтому принятые люди оказались случайными и ненадёжными. Теперь же Влад имел время проверить того, кто набивался ему в слуги.
Кто-то находил дорогу в сучавский дом самостоятельно, а кто-то приезжал вместе с Молдовеном, но всем соискателям будущий государь говорил одно и то же:
— Я ищу людей, которые прислушиваются к моим словам, а не к звону моего кошелька. Ты таков?
Этот прямой вопрос смущал многих. По тому, как вёл себя человек, слыша подобное, удавалось понять, насколько он лукавит. Влад быстро сообразил, что слишком сильное смущение, когда соискатель не знал, что ответить, так же плохо, как излишняя уверенность, когда ответом становилось твёрдое: "Да, я тот, кто тебе нужен". Влад брал на службу лишь тех, кто, услышав вопрос, проявлял себя по-особенному — ведь кто ведёт себя не как все, тот искренен, ни под кого не подстраивается.
Первым из принятых стал боярин Кодря. Молодой, чернявый и кудрявый. Он просто засмеялся и сказал:
— А я как раз ищу господина, который привлекает к себе людей разумным словом, а не звоном монет. Ты таков?
Боярин Опря, человек немолодой, седой и уже начавший лысеть, тоже ответил неожиданно:
— Достойный человек всегда говорит так, что к его словам хочется прислушаться. Я почитаю тебя достойным человеком. А достоин ли я того, чтобы быть у тебя на службе — суди сам.
Слова рослого русоволосого боярина, звавшегося Буда, Владу тоже понравились:
— Там, откуда я к тебе приехал, звона твоих монет не слыхать, — прогудел Буда. — А вот про то, что ты хочешь вернуть трон, который принадлежит тебе по праву, я наслышан. То, что ты стремишься восстановить справедливость, мне нравится. Потому и хочу к тебе на службу.
Принял Влад к себе и ещё одного боярина — человека с рыжей бородой, похожего скорее на лавочника, чем на благородного. Боярин звался Йова, а принятым на службу оказался потому, что об этом попросил Молдовен — однажды привёз Йову в сучавский дом, самолично ввёл в трапезную, где сидел Влад, и сказал о привезённом человеке много хороших слов:
— Он знает толк в конях, а кони для войска нам понадобятся. Да и не только в конях он понимает. Йова — человек оборотистый. Знает, где что купить получше и подешевле. Такие в войске тоже нужны, ведь войско это не только полки, но и обоз.
— Раз он умеет торговаться, — ответил Влад, — пусть сейчас за себя передо мной похлопочет, набьёт себе цену.
— Господин, — с поклоном произнёс Йова, — как же я могу набивать себе цену? Зачем оценивать то, что не нужно покупать? О том, что предлагается даром, не торгуются, а я как раз прошусь служить бесплатно. Ты ничего не потеряешь, если примешь меня на службу. Для тебя здесь одни выгоды, ведь я не требую у тебя денег, а наоборот — хочу помочь тебе уберечься от неразумных трат. И вот когда ты увидишь, сколько денег я тебе сберёг, тогда и поймёшь мою ценность.
— Хорошо, беру тебя на службу, — усмехнулся Влад. — Но не слишком ли ты бескорыстен?
— Я, как и все твои слуги, надеюсь на милости, которые ты окажешь, став государем, — ответил Йова. — Не даром я назван именем праведного Иова, у которого Господь отнял всё достояние, а затем дал вдвое больше прежнего, потому что Иов проявил терпение и не отчаивался в невзгодах, посланных Богом. Вот и я почитаю себя терпеливым человеком, который благодаря своему терпению приобретёт многое.