— Замолчи, — глухо произнёс Влад.
— А я-то надеялся, что тебе действительно нужна правда, — боярин покачал головой. — Когда мой сын Драгомир сказал, что ты ждёшь от меня лишь правды, то я, наверное, придал этим словам тот смысл, который мне самому хотелось.
— Замолчи.
— А знаешь, кто отравил твоего отца? Тудор. А помог Тудору писарь Михаил, который теперь благодаря своему поступку начальствует над всей дворцовой канцелярией. Тудор знал, что твой отец имеет привычку, по вечерам занимаясь делами вместе с писарем, пить разбавленное вино. И Тудор сказал Михаилу: "Если поможешь мне, то возвысишься". А затем Тудор дал Михаилу белое зёрнышко, которое следовало бросить в кубок твоего отца, и ещё сказал: "Когда государь призовёт тебя заниматься делами, возьми зёрнышко с собой и положи в укромное место, но так, чтобы легко дотянуться и взять". Тудор сказал: "Тем же вечером я приду к государю с неким делом, и буду говорить, и сделаю так, чтобы он отвернулся и не смотрел на кубок, а ты в это время подойди к кубку и брось зёрнышко туда". Так они и сделали. А твой отец, когда допил до конца и увидел на дне зёрнышко, которое уже потемнело, то решил, что это виноградная косточка. Вот, как Тудор отплатил твоему отцу за доброту. Твой отец дал Тудору слишком много имений, и Тудор не захотел их лишиться, когда Янку посадит на румынский трон своего ставленника. А я... я не травил твоего отца. Я всего лишь сказал Тудору, что Янку, даже если потерпит неудачу с Владиславом, как потерпел с Басарабом, никогда не успокоится. Я сказал, что это никогда не кончится, потому что Янку будет приходить снова и снова, и что мы лишимся наших имений, если не договоримся с Янку. Ну, а дальше всё само пошло. Мы с Тудором решили договориться с Янку через голову твоего отца и посоветовались об этом со Станчуом и Юрчулом. Эти двое сказали, что нужно отправить к Янку письмо, где будет сказано, что мы не хотим войны. Мы отправили. А Янку ответил, что если мы не хотим войны, то должны не допустить её. Мы увещевали твоего отца, сказали ему, что Янку собрал для похода очень сильное войско, которое заведомо сильнее румынской рати. Но твой отец был слишком упрям. Он во что бы то ни стало хотел идти в поход. И тогда Тудор сказал, что твоего отца придётся отравить. Но даже когда твоего отца отравили, он, упрямец, всё равно пошёл. Вот, как было велико упря...
Мане замолчал только тогда, когда увидел, что Дракулов сын поднимается с лавки. Так поднимается большая волна на море, которая вроде бы движется на тебя слишком медленно, но в то же время ты чувствуешь, что она только набирает силу, ускоряется и готовится нанести один-единственный сокрушающий хлёсткий удар. Пусть у Влада не было при себе оружия, но боярин всё равно испугался, закрылся руками.
Влад слышал, что дыхание боярина стало прерывистым. Мане, выставив вперёд ладони и отворачивая лицо, наверное, ждал, что сейчас от одного удара свалится с табуретки на пол, а затем получит три-четыре яростных пинка сапогом. Видимо, поэтому боярин безмерно удивился, когда получил от своего собеседника лишь лёгкий подзатыльник, который дают детям.
Влад тихо засмеялся:
— Вот я тоже немного поучил тебя, Мане Удрище. Не будь дерзким со своим будущим государем. Слушай, когда он приказывает молчать.
Подзатыльник для пожилого боярина, конечно, считался оскорблением, и всё же Мане не обиделся и лишь хмыкнул.
— Тебе известно, кто отравил моего дядю Александра Алдя? — спросил Влад, снова усевшись на лавочку. Теперь он говорил серьёзно, но по-прежнему чувствовал ту лёгкость, которую ощутил, когда засмеялся. Казалось, что теперь он может без всякого возмущения услышать что угодно — рассказ о самом ужасном преступлении, о гнуснейшем деле.
Дракулов сын сам не вполне понимал, почему вдруг успокоился. Может, он чувствовал себя так просто потому, что действительно хотел знать правду, не хотел закрывать на неё глаза, а ярость застлала бы ему глаза. Непременно застлала бы!
Мане тоже почувствовал, что настроение собеседника изменилось, однако про Владова дядю рассказать ничего достоверного не мог:
— Нет, мне не известно, кто его отравил. Я в этом не участвовал, а отравители, кто бы ни были, мне ничего не рассказывали. О таком не говорят. О таком молчат. Однако Нан наверняка приложил к этому руку.
— Не говори о нём плохо, если не знаешь наверняка, — спокойно произнёс Влад. — Всё-таки Нан был человеком, который чуть не стал мне тестем. Он заботился обо мне.
— Заботился? — с сомнением спросил Мане, но так же спокойно.
— Нан позаботился обо мне, — повторил Дракулов сын. — Заботился, когда румынский трон оказался захвачен Басарабом, а мой отец уехал к султану, чтобы попросить войско. Мой отец вверил заботам Нана всю свою семью, и Нан, рискуя головой, прятал меня и моих братьев от Басараба в своём дальнем имении, пока отец не вернулся. Я ценю это до сих пор.
— А, по-моему, Нан справился с порученным делом плохо, — возразил Мане. — Нан упустил тебя из виду, и ты сбежал из имения. Как я слышал, ты где-то пропадал недели две...
— Три.
— Тем более, — кивнул Мане. — А если бы ты попался Басарабу?
— Не попался ведь, — Влад досадовал, что его отроческая глупость запомнилась всем так хорошо.
Он припомнил и то, как сам рассказывал о ней Войке, стоя на развалинах сгоревшего Нанова дома: "Мне ведь тогда четырнадцать было. Я только и думал о том, что передо мной весь мир открыт. Всё хотелось изведать, всё попробовать".
Влад до сих пор чувствовал вину за ту шалость, однако Мане почему-то хотел взвалить основную часть вины на Нана:
— Нан плохо выполнил поручение твоего отца. Нан допустил, чтобы ты подвергся опасности, а ведь он же знал, что тебе четырнадцать, и что в такие годы многим отрокам не сидится на месте. Нан плохо позаботился о тебе, и всё же твой отец оказал Нану высшую милость. Он выбрал тебе в невесты Нанову дочь. За что такая честь? За что?
— А тебе-то что? — небрежно спросил Влад. — Разве у тебя тоже была дочь, и она оказалась обойдённой вниманием?
— Дочерей мне Бог не дал, — с досадливым вздохом ответил Мане, — но Нан, если б стал твоим тестем, возвысился бы ещё больше. Мало ему было, что при твоём отце он занимал второе место в совете. Если б государем сделался ты, Нан занял бы первое место.
— После моего отца государем должен был сделаться мой старший брат, а не я, — напомнил Дракулов сын.
— Вот потому-то я и не желал смерти твоего старшего брата, — сказал Мане. — Веришь? Если б правил он, первое место в совете никогда бы не досталось Нану. Твой брат посчитал бы, что для Нана и так жирно — второе место в совете, почти родня государю. Это справедливо. Поэтому я совсем не желал, чтобы твой старший брат умер.
— И что же ты сделал, чтобы предотвратить его смерть? — Влад уже обращался с подобными словами к Миклие, и тот просто лил слёзы, не имея ничего ответить.
Другое дело — Мане. Этот боярин ответил, причём уверенно:
— Когда твой отец умер, я вместе с другими боярами и со всем нашим войском вернулся к Тырговиште. И там я первым делом напомнил твоему брату слова твоего отца. Твой отец, уходя в поход, повелел твоему брату никуда из Тырговиште не отучаться.
— Ты пытался давать моему брату советы, которые спасут ему жизнь? — удивился Дракулов сын.
— Да.
— А ты не боялся, что мой брат казнил бы тебя, узнав, что ты причастен к заговору против моего отца?
— Я боялся этого не больше, чем теперь опасаюсь тебя, — просто ответил Мане. — А если кому и следовало опасаться, так это Тудору и писарю Михаилу, которые стали отравителями. Они решили поддержать Владислава, но не все бояре желали видеть Владислава на троне. Единства не было. Однако все единым хором советовали твоему брату поберечься. Сторонники твоего брата советовали искренне, противники вторили им, чтобы не выдать себя, пока Владислав не явится в Тырговиште. И Тудор вторил наравне со всеми, чтобы не обнаружить своего предательства до поры. А Михаил молчал, потому что писари не могут советовать государям.
— Значит, ты хотел видеть государем моего брата? — задумчиво проговорил Дракулов сын.
— Да.
— А как же оказался первым в совете у Владислава? — по мнению Влада, между словами и поступками боярина намечалось несоответствие, однако Мане в очередной раз показал себя человеком противоречивым:
— Когда я советовал твоему брату поберечься, то никто не знал, насколько искренне я советую. Однако я мог бы сделать и больше, если б увидел, что это небесполезно. Увы, твой брат никого не послушал. Весь боярский совет говорил ему, что нельзя уезжать, пока нет мирного договора с Янку. Однако твой старший брат не желал договариваться с Янку, зато очень желал присутствовать на похоронах твоего отца. Твой брат поехал в монастырь Снагов, но доехал только до Тыргшора. Вот тебе доказательство того, что глупцам нельзя помочь, даже если хочешь. Твой брат был неразумный.
Слова о том, что глупцам не поможешь, заставили Влада поверить в искренность остального признания.
— Брат и есть брат, — грустно улыбнулся Дракулов сын. — Вот ты только что вспоминал, как я сбежал из-под надзора Нана, а теперь удивляешься, что мой брат тоже захотел ненадолго сбежать из-под надзора бояр.
Ту долю шутки, которая содержалась в этих словах, Мане не оценил:
— Ты сбежал, когда тебе было четырнадцать лет. А твоему брату было восемнадцать. Не отрок уже, чтоб так бегать.
— Кто убил моего брата? — спросил Влад и в эту минуту даже подумал: "Неужели Нан?" Это предположение появилось вопреки свидетельству боярина Миклие о том, что именно Нан не позволил румынскому войску разойтись по домам.
Мане словно угадал эту мысль:
— Думаешь, Нан убил? Потому что Нану оказалось бы выгодно?
Дракулов сын молча смотрел на Мане и поймал себя на том, что снова начинает злиться.
— Нет, это сделал не Нан, — выждав немного, сказал Мане. — Это сделали двое других искателей выгоды. Боярин Шербан и боярин Радул. Они решили поддержать Владислава и получили от него большие имения за то, что помогли занять трон.