ьно?
— Я-то думал, ты как положено верующему человеку, покаешься, но ты называешь себя правым! — в гневе воскликнул митрополит. — Неужели, ты не считаешь грехом убиение православных христиан!? Я вижу, ты уже убил многих! А столько ты ещё собираешься убить!? А ведь ты говорил, что хочешь мира!
Толпа за спиной Макария загудела, но Влад оставался спокойным:
— Владыка, я хочу мира и потому истреблю то зло, которое мешает миру установиться.
Митрополит сделал ещё несколько шагов вперёд, Дракулов сын с боярами и слугами чуть отступили, так что теперь двор стал виден Макарию лучше. Владыка увидел других мертвецов, которых прежде не освещали факелы, горевшие в руках священников. Стали видны тёмные пятна на сухой земле двора, и пусть они по большей части получились от пролитого вина, Макарию показалось, что это пятна крови.
— И ты полагаешь, что все, кто лежит здесь убитый, заслужили смерть? Заслужили только потому, что служили своим хозяевам? — спросил митрополит.
— Да, — спокойно ответил Влад, — ведь эти люди знали, кому служат. Слуги очень быстро всё выясняют о своих бесчестных хозяевах, и если, выяснив, продолжали служить, значит, молчаливо одобряли бесчестие, и, значит, сами бесчестные и заслужили смерть.
Макарий сделал ещё шаг вперёд, и двор ещё немного осветился:
— А ты взялся их судить? А ведь сказано в Писании: "Не суди".
— Я — государь, помазанный Богом, — по-прежнему спокойно отвечал Влад. — И у меня как у государя есть право судить своих подданных. Я воспользовался этим правом. И буду пользоваться дальше.
— Знал бы я об этом, не стал бы помазывать тебя на трон, — скорбно проговорил Макарий.
"Ну, — подумал Влад, — сейчас начнёт красноречие своё на мне оттачивать. И прозвище моего отца вспомнится. И будет сказано, что я справедливо унаследовал его, раз творю богопротивные дела".
Вот почему, глядя на нарочитую скорбь своего собеседника, Дракулов сын чуть улыбнулся и развёл руками:
— Владыка, помазание уже совершено. Если Бог попустил это, значит, так Ему угодно. Наверное, Бог знал о том, что мной будет совершено доброе дело — проявлена великая щедрость. Да, я схватил бояр-предателей, не собираюсь их миловать и даже не скрываю, что для меня схватить этих бесчестных людей — великая радость. Я отомщу предателям за смерть своего отца и старшего брата, но по случаю этой великой радости освобожу всех моих верных людей и подданных от всех податей на целый год! Ни города, ни деревни не должны мне ничего платить этой осенью. Пусть достатка у них прибавится. Лишь пошлины я стану собирать, а подати — не стану. Завтра это объявят в Тырговиште, а вскоре — и в других городах, и везде!
Толпа позади Макария ахнула. Наверное, она бы возликовала, если б обстоятельства, при которых довелось услышать об отмене податей, были другими. Дракулов сын вдруг почувствовал, как напор толпы слабеет — до этой минуты горожане словно подталкивали митрополита в спину, заставляли заходить всё дальше во двор, и вдруг Макарий сделал шаг назад, а точнее — маленький полушаг, но Владу этого оказалось достаточно, чтобы понять — всё меняется.
Митрополит будто остался со своими священниками один. Толпа больше не поддерживала его, и это означало, что прав был рыжебородый Йова! Прав! И теперь Влад почему-то подумал: "Хоть я и Дракулов сын, но Бог на моей стороне. Бог устами моего слуги подал мне совет". Да, Влад думал именно так, а ведь митрополит, если б узнал о словах Йовы, то наверняка сказал бы, что совет получен от дьявола.
— Я взываю к твоей христианской совести, — сказал Макарий всё так же скорбно, а гнев угас. — Не проливай больше крови. Остановись. Ведь не все те люди, которых ты называешь предателями, и которых схватил, казнены. Прости тех, кто ещё не казнён. Позволь им уйти.
— Не могу, владыка.
— Можешь, — твёрдо ответил митрополит.
— Не могу, владыка. Это дело решённое. Я стремлюсь к миру, а если предателей отпустить, будет смута.
— А если я сам пойду и отворю запертые двери, ты станешь останавливать меня? — Митрополит сделал один решительный шаг вперёд, но Дракулов сын заступил Макарию дорогу.
— Владыка, — примирительно произнёс румынский государь, — не нужно тебе вмешиваться в мирские дела. Как говорится, Богу — своё, а кесарю — своё. Негоже тебе, владыка, воевать с кесарем, который хочет сделать доброе дело ещё и для церкви.
— Хочешь откупиться от меня дарами? — насмешливо спросил Макарий.
— Нет, откупаться я не собираюсь, — мягко ответил Дракулов сын, — но и воевать с тобой не хочу. Прояви христианское смирение, владыка, дабы не навредить ни себе, ни своей пастве, ведь если тебе на смену приедет новый митрополит из Константинополиса, твоей пастве едва ли будет лучше.
Говоря так, Влад напомнил Макарию о вражде, которая разгорелась между православными церковными иерархами три года назад, когда Константинополис оказался захвачен турками. Султан Мехмед, завоевав столицу православного мира, не стал упразднять должность Константинопольского Патриарха, а велел греческому духовенству устроить очередные выборы, чтобы духовенство выбрало из своих рядов "достойнейшего".
Разумеется, выбран оказался человек, согласный поклониться и подчиниться султану, а румынский митрополит Макарий, когда узнал об этом, объявил, что больше не подчиняется Константинополису, добавив:
— А то ещё заставят возносить молитвы за здравие нечестивого Магомета, — так он называл Мехмеда, зная, что турецкий султан носит имя пророка Мохаммеда.
— Не воюй со мной, владыка, — мягко продолжал Влад. — А если будешь воевать или поносить меня с высоты своей митрополичьей кафедры, тут же этой кафедры лишится. Я отправлю в Константинополис богатые дары с просьбой прислать мне нового митрополита, и эту просьбу непременно исполнят, причём с радостью. Я не желаю такого, а желаю, чтобы ты оставался митрополитом. Но если ты меня вынудишь, что же мне останется делать? Прояви смирение, как положено представителю церкви.
Они ещё говорили некоторое время, и Дракулов сын мягко увещевал старика, понимая, что мягкостью сейчас можно добиться большего, чем гневным напором.
В дворцовую хоромину митрополит так и не прорвался, поэтому, ещё раз попробовав воззвать к христианской совести нового государя, ушёл вместе со всей толпой священников и горожан.
Когда ворота княжеского двора опять закрылись, Дракулов позволил себе облегчённо вздохнуть. Через некоторое время Мане Удрище с родственниками, Стан Негреев, Дука и Казан Сахаков с роднёй, а также все их челядинцы оказались отпущены по домам.
Затем Влад вместе со Штефаном Турком и Молдовеном спустился, наконец, в подвал посмотреть на врагов, закованных в цепи, послушать крики и проклятия. На сон после всего этого у Дракулова сына осталось не более двух часов, а ведь утром предстояло снова приниматься за дела.
Чуть свет, как только открылись городские ворота, Влад и его верные бояре, облачившись в доспехи и взяв оружие, выехали к войску. Дракулов сын сказал перед войском речь. Сообщил о том, что случилось вечером и ночью, а затем сказал, что слуги неверных бояр могут быть спокойными за свою жизнь и имущество, если не станут пытаться помочь своим хозяевам.
— Тех, кто пытался вырвать своих хозяев-предателей из моих рук, я предал смерти, — громогласно сказал Влад.
Трупы боярских челядинцев, перебитых на княжеском дворе, вывезли на возах из города, и возы поначалу остановились недалеко от войска, чтобы те, кому захочется бунтовать, посмотрели и подумали, как следует, над своей возможной судьбой.
Всех убитых челядинцев зарыли на поле возле города, где принято было хоронить казнённых преступников. Макарий порывался сам отслужить по челядинцам заупокойную службу, но Влад, предвидя такой поворот событий, отправил Войку на митрополичий двор поговорить и убедить, что преступники не заслужили такой чести, и что обычных священников для службы будет достаточно.
Возвращаясь к себе на двор после того, как была произнесена речь перед войском, Влад обнаружил, что улицу возле главных ворот двора опять запрудила толпа, но теперь её возглавляли не церковники, а боярские жёны.
Впускать этих просительниц к себе за ворота новый князь не собирался, ведь после не выпроводишь, но то, что женщины собрались здесь, казалось хорошо. Дракулов сын не особенно надеялся, что они придут просить в один и тот же день всей толпой, но раз уж так случилось, следовало радоваться. Обшаривать чужой дом всегда лучше, когда хозяев нет, а ведь Влад как можно скорее хотел забрать у изменников деньги и золото, поэтому жилища, где сейчас отсутствовали даже хозяйки, сделались лёгкой добычей.
Пока просительницы выли и стенали перед государевыми воротами, а сам государь, сидя на коне, рассказывал этим глупым женщинам о том, сколько зла сделали их мужья, Владовы воины, пройдя по соседним улицам, ворвались в жилища бояр, сидевших теперь в княжеском подвале, и перетрясли в этих домах всё.
Простой народ взирал на это с одобрением, и даже речи Влада, который рассказывал боярским жёнам о боярских злодействах, многим прохожим нравились. Дракулов сын с удивлением заметил, что многие горожане останавливались послушать и кивали, а вопли разодетых боярынь никого особо не печалили.
Наконец, новому государю надоело пререкаться с женщинами, и он приказал своей охране оттеснить женскую толпу, чтобы, наконец, проехать к себе. Очень хотелось спать, и Влад, едва добравшись до своих покоев и сняв кольчугу, заснул, как убитый, а вечером его разбудил Йова с горящими глазами, потрясая некоей бумагой:
— Сто шестьдесят три тысячи! Сто шестьдесят три тысячи, государь! — повторял он.
— Сто шестьдесят три тысячи чего? — зевая, спросил Дракулов сын.
— Золотых! — чуть не подпрыгивая, пояснил Йова. — Ах, богаты оказались твои враги! Ах, богаты.
Вскоре после этого приехали турецкие послы и напомнили, что новый румынский государь должен заплатить султану дань за этот год — десять тысяч золотых. "У посланцев как будто нюх на деньги", — подумал Влад, тем более что охранял послов его старый знакомый — Челик, который восемь лет назад шарил в разорённых княжеских палатах. У Челика был нюх не только на деньги, но и на всякую добычу, и потому Влад своего давнего знакомца даже в город не пустил, а заставил разбить лагерь за воротами, на виду у румынского войска, а точнее той части этого войска, которую Дракулов сын собрал в Трансильвании. Та часть, которую не так давно собрал Владислав, уже разошлась по домам.