А ещё турки твёрдо верили, что христианин вернёт долг, если обещал вернуть. Например, отец Влада собрал боярских сыновей, живших в заложниках у султана Мурата, и увёз назад в Румынию, а своих собственных сыновей, которые должны были занять место тех заложников, обещал Мурату только через год. Удивительно, но турецкий правитель терпеливо ждал новых заложников и не сомневался, что получит их!
"Попробовал бы кто в христианской стране провернуть такое! — мысленно восклицал Влад. — В христианской стране, если кто удерживает знатного человека в плену, то никогда не отпустит, пока не получит всего того, что обещано взамен — деньги, земельные угодья или что-то ещё. В христианских странах все боятся быть одураченными. Странно, что у султана не так".
Живя в Турции, девятнадцатилетний юнец привык полагаться на слова султана и султанских слуг и не допускал мысли, что слова разойдутся с делами. Жаль, что это ощущение уверенности в окружающих людях мигом улетучилось с приездом в Тырговиште — Влад вдруг обнаружил, что не верит здесь никому за исключением тех, кого привёл с собой. В Тырговиште ведь жили вовсе не турки.
Увидев, что в зал пришли, Влад уселся на трон поглубже и постарался казаться спокойным, как когда-то учил отец. Девятнадцатилетнему юнцу совсем не хотелось выглядеть смешно, поэтому он принял расслабленную позу и ленивым движением сделал знак слугам, чтобы писаря подвели ближе.
Этого остробородого человека, облачённого в рясу, Влад помнил хорошо — имя его было Калчо, и происходил он не из румынских земель, а из соседних, болгарских.
Калчо в молодости жил монахом в некоем болгарском монастыре, но не усидел там, ушёл, полгода странствовал, перебрался через Дунай и, наконец, оказался в Тырговиште, где поступил писарем в государеву канцелярию, благо знал славянскую грамоту, а людей, знавших такую грамоту, при румынском дворе всегда привечали.
Государем в то время являлся дядя Влада, звавшийся Александр Алдя. Калчо прослужил у него несколько лет, а затем достался в наследство отцу Влада, ставшему новым правителем.
К тому времени Калчо уже успел выучить румынский язык, но со страной не сроднился, смотрел вокруг, словно гость, который слегка разочарован, и всё твердит: "Как-то у вас тут не так". Конечно, вслух этого никогда не произносилось, но на лице писаря читалось явственно. Потому и не мог он никак дослужиться до должности повыше, а оставался среди низших. Может, его бы и вовсе прогнали, но уж очень оказался грамотен, обладал красивым почерком, так что писания, выходившие из-под руки Калчо, всегда радовали глаз.
Когда Влад, будучи ещё отроком, только-только начал присутствовать на боярских советах и сидел слева от отцова трона, то часто наблюдал за писарем Калчо, примостившимся за столиком у левой стены зала. Писарь то и дело разглаживал чистый пергамент перед собой, грыз оконечность пера и будто говорил: "Да что ж вы всё ходите вокруг да около. Один полагает, что надо эдак, другой — что не эдак, а я уж давно понял, как составить эту грамоту, и что в ней надо. Только дайте знак!"
— Я тебя помню, — произнёс Влад, стараясь говорить как можно медленнее. — Тебя зовут Калчо. Когда я заседал с отцом на советах, тебя часто приглашали записывать.
— Да, всё верно, — отвечал остробородый человек в рясе. — Я — Калчо. Доброго дня тебе, молодой господин.
Писарь поклонился, несмотря на то, что слуги Влада продолжали держать его под локти, а затем сощурился и вгляделся в лицо собеседника:
— Неужто ты — Влад?
— А что? Не похож? — усмехнулся девятнадцатилетний юнец.
— Похож, господин Влад. Похож. Ещё усы бы тебе, и совсем стал бы как твой покойный отец. Прямо одно лицо...
Калчо чуть запнулся, видя, что собеседник помрачнел после слова "покойный". Писарь опустил глаза и продолжал:
— А я всё гадал, ты ли это. Тебя трудно узнать в турецком одеянии и доспехе.
— Да, я одет по-новому, — ответил Влад. — А ты — всё так же в поношенной рясе, как был четыре года назад. Я помню, мой отец хотел прибавить тебе жалования. Значит, он не успел?
— Не успел.
— А что же Владислав, который занял место моего отца? Он тоже жалования не прибавил?
— Да где уж взять денег на прибавку жалования, господин Влад, — вздохнул Калчо. — Казна пуста. Одна война идёт за другой. В прошлом месяце Владислав ушёл в поход, а теперь ты к нам пришёл с войском...
— В прошлом месяце ушёл в поход? — перебил Влад. — И с тех пор не возвращался?
— Нет, не возвращался, — ответил писарь. — Он лишь прислал письмо, в котором велел своей супруге взять сына, собрать всё, что можно из вещей, и скорей ехать за горы, пока не пришли турки и не ограбили дочиста.
Влад не удержался от ехидного смешка, представив себе, как семья Владислава бежит за горы, в венгерскую Трансильванию со всем скарбом, но затем подозрительность снова возобладала над весельем, и на ум пришёл вполне резонный вопрос:
— А что же ты остался? Не боишься турков?
— Бояться-то боюсь, — ответил Калчо, — но только года мои уже не те, чтобы по первому слову отправляться в неведомый путь. Ноги плохо ходят. В молодости я за горами не был, а сейчас и побывать не хочу. Лучше уж я здесь посижу, подожду, что дальше случится, да и за канцелярией надо кому-то приглядеть, — писарь помолчал и добавил. — Господин Влад, окажи милость, вели туркам, чтоб ничего в канцелярии не трогали. Всё равно там для них поживы нет. А то они уже приходили, ничего не взяли, но вещи разбросали, ларь один запертый сломали, а я бы им и так открыл, да только они не стали ждать, пока я за ключом схожу, сорвали навесной замок. Только зря силы потратили, ведь в ларе не нашлось ничего — только печать Владислава запасная, да воску красного кусок, да чернил банка, да перьев пучок, да листов...
— Хватит причитать. Сам же сказал, что ничего не взяли, — оборвал его Влад.
— А ещё в том ларе письмо было для тебя, — продолжал писарь. — Я его для сохранности в ларь положил, чтоб вручить, ведь важное, наверно, письмо. Кто бы стал тебе по пустякам письма слать в такое время?
— Мне? Письмо? — удивился Влад.
— Тебе, господин, — кивнул Калчо. — Тебе.
— Как это возможно? — продолжал недоумевать Влад. — Я только прибыл. Ещё никто не знает, что я здесь.
— Хоть и не знают, но догадываются, — ответил Калчо. — Это письмо привёз гонец из Брашова. Просил передать в собственные твои руки, если появишься.
Брашов был одним из семи немецких городов Трансильвании — больших богатых городов, каждый из которых подчинял себе не только территорию внутри своих стен, но и округу. Такие города, как небольшие государства, вели свою политику, хоть и считались — наряду со всей с Трансильванией — частью Венгерского королевства.
— А что же гонец сам мне не передал? — насторожился Влад и даже подался вперёд на троне.
— Турков испугался, — пояснил Калчо, — вот и уехал прежде времени. Он всё печалился, что придётся ему остаться и тебя дожидаться, а я сказал, что передам. Ну, он обрадовался и поспешил восвояси.
— И где же письмо? — спросил Влад, снова откинувшись на спинку трона и напуская на себя безразличный вид.
Калчо ещё ничего не успел ответить, а Войко, всё это время стоявший рядом с писарем, проворно сунул правую руку в левый рукав своего кафтана и вынул оттуда лист, сложенный в несколько раз и запечатанный печатью красного воска:
— Оно у меня, господин.
Серб с поклоном подал своему хозяину письмо, после чего Влад взломал печать, развернул бумагу и досадливо поморщился:
— Латынь. Я плохо её понимаю.
Влад уехал в Турцию в пятнадцать лет и потому не успел выучить этот язык. Детям румынских государей начинали преподавать латынь после семнадцати, потому что так делалось во дворце константинопольского правителя, где была устроена школа под названием Золотая палата. В Тырговиште учили по образцу той школы. Когда же стало ясно, что Влад должен отправиться в Турцию и не сможет, как следует, доучиться, ему наспех преподали азы латыни, но за четыре года он почти всё забыл.
Сейчас в голове у Влада сидели одни лишь турецкие фразы, поэтому латинские строчки, написанные быстрым, размашистым почерком, виделись ему ничего не значащим сплетением закорючек.
Калчо аккуратно потянулся и взялся двумя пальцами за край письма, которое, казалось, вот-вот выпадет из левой руки раздосадованного юнца, сидящего на троне.
— Я могу прочесть, — сказал писарь.
— Ты? — Влад глянул на него испытующе. — А может, ты сам и сочинил это письмо, и запечатал? Может, не было гонца из Брашова? А?
— Гонец был, — ответил Калчо, но руку от письма убрал.
— И когда же он приезжал?
— Позавчера.
— А семейство Владислава к тому времени уже уехало?
— Да.
— Странно, — Влад покачал головой. — Шлют гонца в пустой дворец, где письмо даже принять некому. Никто ведь не знал, что ты тут окажешься.
— Вот я и говорю, господин, что гонцу было велено тебя дожидаться, — повторил Калчо свои недавние слова.
— Странно, — Влад снова покачал головой. — Что же это за письмо такое важное, которое мне необходимо получить сразу же по приезде?
— Я могу прочесть, — повторил писарь.
— Ладно, читай, — неохотно согласился девятнадцатилетний юнец, ведь делать было нечего. Калчо оказался единственным на всю округу, кто мог прочитать и понять это послание.
Влад повелел своим слугам, чтобы перестали держать того под локти, и с высоты трона протянул писарю документ.
— Так-так... — пробормотал Калчо, уткнувшись в бумагу и пробегая её глазами.
— Что же там написано?
— Тебе пишет Николае из Визакны, господин. Он приглашает тебя приехать в Брашов.
— Николае из Визакны? — Влад пожал плечами. — Я такого не знаю. И зачем мне ехать? Я ведь почти государь! Почему должен ехать я? Это ко мне должны ехать люди из Брашова, а не я к ним. Если я сам к ним поеду, это умаление моей чести. Разве не так? Они смеются надо мной? — это было произнесено уже с тенью гнева, поэтому писарь согнулся в поклоне так, что не стало видно лица: