– Зачем ты мне это говоришь, Уильям? Ты поведешь нас.
– Мне бежать уже некуда… Что на север, что на юг – все одно…
– Глупости. Сбежим вдвоем, – нахмурился Филипп.
– Я благодарен за то, что вы так необдуманно прыгнули за мной в портал, но ваша помощь бесполезна. Еще раз говорю: бежать мне некуда. Лекарств нет, а без них мне осталось недолго.
– Лекарства найдем! – не терпя возражений, заявил граф. – А там и обсудим остальное. Я тебе все сказал. Готовься! Отговорки будут потом, когда уйдем от рабовладельцев.
– Я тоже вам все сказал. Бегите без меня.
К месту, где спали невольники, подошли вооруженные юронзийцы. Они что-то рявкнули охране и на глазах Филиппа забрали Юлиана, повели его в занятый караван-баши дом, во дворе которого лежали, касаясь боками друг друга, верблюды. Там же стояла многочисленная охрана с саблями, защищавшая товар. Ночь тянулась слишком долго. Из дома доносились стоны молодого юронзия, охваченного лихорадкой от тех холодных ветров, что поднимаются в пустыне с приходом осени и уносят с собой жизни. Юронзий, видимо, приходился родственником караван-баши, потому тот и приказал привести раба, который признался в своих навыках травничества, когда рассказывал о службе у Арушита.
Когда Юлиана вывели из дома, юронзии уже собирались в дорогу, навьючивали верблюдов и торопили рабов окриками. Светлело. Холод пока гулял по пустынным землям. Уставшему веномансеру, всю ночь помогающему больному под присмотром и караван-баши, и его лютой охраны, даже не дали отдохнуть. Его сразу вернули к невольникам.
– А вы всё тут, – шепнул он с раздражением, увидев Филиппа. – Понравилось сидеть в кандалах?
– Уйдем следующей ночью, вдвоем, – сказал Филипп.
– Что же… Тогда и умрем мы тоже вдвоем…
На них прикрикнул охранник, заметивший, что они разговаривают.
Он подошел, зло побурчал и, одобрив молчание рабов, вернулся к углу дома, который подпер так, словно тот готовился рухнуть. Чуть погодя он приказал рабам подниматься в путь. Юлиану и Филиппу уже не разрешили ехать верхом, посчитав, что они исцелились в достаточной мере, чтобы идти пешком, как пристало невольникам. Им только дали испить по миске выпущенной у рабов крови, чтобы они выглядели посвежее и посытнее. Филипп оглядывал охрану, этих диких и крепких юронзиев, которые саблю носили не для красоты, а нож на поясе пестрого халата – не для заточки перьев.
– Сегодня мы прибудем в Рабский простор, – только и успел шепнуть на привале Юлиан, вытянув длинные ноги. – Бегите, когда вокруг вас будет мало охраны. Или дождитесь, когда вас продадут и увезут подальше, где нет магов – их сейчас много где угнетают. Но ради всех богов, бегите! Не будьте дураком! Вам есть зачем возвращаться на Север, в отличие от меня…
Потом его принудили заботиться о юронзии, которому стало лучше – лихорадка спадала.
Еще позже, когда солнце уже было в зените, Юлиан и Филипп опять шли привязанными к верблюдам, как и остальные рабы, и загребали босыми ногами песок. Юлиану этот день дался особенно тяжело. Его качало из стороны в сторону, как пьяного, а кровь капала из носа. Как ни пытался Филипп принудить караванщиков быть милостивее и посадить больного раба на верблюда, он только получил несколько ударов плетью.
Не имея подпирающих его высоких хребтов, Рабский простор раскинулся в каменистой пустыне почти до самого горизонта. Питавшая его река разлилась широко. У ее берегов жили оседлые племена. Они поддерживали этот единственный в пустыне большой город – по факту гигантское круглогодичное стойбище, – выращивали финиковые пальмы, ячмень, виноград и гранат. В преддверии осени на Рабском просторе собралось много племен, а также караванов, кочующих туда-сюда и продающих награбленное, перекупленное или добытое кровью и потом.
Караван с пленниками и товарами вошел под огромную арку без ворот и растворился в этом кричащем голосами верблюдов, продуваемом пустынными ветрами городе. Тут совсем не было домов выше одного этажа – город напоминал раскрытую ладонь. Филипп хмуро осматривал все вокруг: и ревущих животных, и осыпающиеся песком лачуги, и толпы охраны, и таскающих ведра с водой от колодцев жителей, а также нагих дев, которых вели под покрывалами, отчего то тут, то там мелькали либо оголенное бедро, либо ручка. Но взгляд его был направлен не на эту диковинную красоту, которую за свои пятьсот лет ему так и не довелось ни разу увидеть. Нет, прежде всего Филипп запоминал улицы и проулки.
По большей части торговали здесь представителями южных народностей, живущих как в пустыне, так и далеко за ней. Хотя порой попадались и достаточно светлокожие рабы, видимо захваченные или во время боя, или перекупленные севернее. Но все-таки на Филиппа и Юлиана посматривали как на довольно редкий товар.
Караван расположился на постоялом дворе. Верблюдов разнуздали, дали им напиться сразу несколькими ведрами воды. Пока одна часть охраны поила их, а вторая перетаскивала тюки с товарами, третья завела рабов в лачугу. Их приводили в порядок для продажи. Невольников раздели, осмотрели на болезни и ушибы. С вампиров, Филиппа и Юлиана, кандалы не сбивали – остерегались. Вампиры – народ долгоживущий, поэтому, после того как седой старик не умер, его рассчитывали продать вместе с молодым, выручив хоть сколько-то монет. На худой впалый живот Филиппа, где края многочисленных ран схватились, показала пальцем старуха. Она поцокала языком. Но Юлиан что-то произнес на местном языке – и она вяло отстала.
– Дожен, – ворчала одна, держа тряпку. – Башадэ!
– Она говорит, повернитесь, – перевел Юлиан, равнодушно взирая на происходящее.
Охранник рявкнул на него, и он замолк.
Другие рабы глядели тупо в песчаный пол. Это были жители небольшого племени, на которых напал проходящий мимо вооруженный караван. Их коз продали соседнему племени, а скромный скарб теперь лежал в тюках под открытым небом. Вот только на невольничьих лицах Филипп не заметил и эха свободолюбия. Единственное, о чем рабы размышляли, – как сложится их дальнейшая судьба. Эти нравы, когда или ты, или тебя, вызывали презрение. Не сказать, что в северных землях по-другому, но в пустыне все это принимало форму дикости, отвратительной крайности и злобы, и если поначалу Филипп рассчитывал получить поддержку от рабов в своем восстании, возглавив его, то теперь прислушался к Юлиану и отказался от этой идеи.
Когда с невольниками закончили, а рубахи на Филиппе и Юлиане почти обсохли от сухого воздуха, занавесь лачуги отодвинулась, впустив бородатого караван-баши. Очень улыбчивый, одетый в лучший свой халат, красно-желтый в полоску, он сопровождал пузатого человека.
Караван-баши дружески хлопал его по плечу. Они смеялись от какой-то шутки. Взахлеб расхохотавшийся толстяк прищурился в полутьме жилища и стал обходить рабов, оставив охрану снаружи. «Вайдбухо», – хмыкал южанин. «Вайдбухо… Вайдбухо», – отвечал насмешливо караван-баши, тыкая в краснолицых рабов. Видимо, так называлось или само племя, или место, откуда его привели.
Толстый южанин осматривал каждого человека, открывал рот, чтобы оценить белизну зубов, задавал вопросы караван-баши. Они что-то жарко обсуждали, порой посмеиваясь и шутя. Наконец они вдвоем приблизились к Филиппу и Юлиану.
Внутрь заглянул охранник, чтобы убедиться, что все в порядке. Филипп слышал, как за стенами бряцает саблями многочисленная охрана.
Сначала толстопузый осмотрел молодого раба, убедившись, что все зубы на месте. Потом что-то приказал старому.
– Посмотрите на него, – перевел тихо Юлиан.
И Филипп поднял глаза: пронизывающие насквозь, как клинок, с непоколебимым взглядом.
Толстяк не удержался, вздрогнул. За свою жизнь он повидал достаточно людей и демонов с подобным взглядом, убивающих всех на своем пути. Но он загнал страх вглубь и только поинтересовался о чем-то у караван-баши. Тот качнул плечами, мол, не знает о прошлом раба. Понимая, что их могут купить двоих, Филипп пересилил себя и поклонился, отчего южанин потер свой оплывший подбородок. Потом он задрал старому рабу рубаху и увидел на впавшем брюхе грубо залатанные швы, точно штопали мешок. Он громко выругался. Караван-баши ласково заглядывал в глаза и просил приобрести старика, утверждая, что раны на нем заживают как на собаке.
Разговор прервал припадок Юлиана: у него подкосились ноги, и он страшно закашлял на четвереньках, задыхаясь. Из носа и рта у него потекла вязкая черная кровь.
Тогда толстопузый сорвал тряпку с окна – и в полутьму лачуги полился яркий дневной свет. Стали видны и одутловатость лица, и тени под глазами, и мокрота губ вампира. Пузатый южанин махнул рукой и собрался уж было покинуть лачугу обиженно-обозленным, ибо ему пытались продать испорченный товар, однако караван-баши вцепился в его рукав и не отпускал. Улыбаясь, лопоча по-детски, он тыкал в Филиппа. В итоге толстый южанин вышел наружу. Однако споры, а точнее, торги продолжились уже снаружи.
Чуть погодя под свод лачуги ступило несколько охранников. Сначала они забрали трех рабов, надев на них кандалы с цепями, а потом направились к Филиппу.
– Вам повезло. Вас купили, – произнес на северном Юлиан, вытирая кровь с подбородка. – Караван-баши хорошо скинул цену. Прямо сейчас вас увезут из Рабского простора в сторону трактов.
– Я заберу тебя, – решительно сказал Филипп.
– Мне осталось недолго, так что не рискуйте. Дождитесь, пока вас вывезут из Рабского простора, и бегите ночью, – напоследок шепнул Юлиан из угла лачуги. – В самом Рабском просторе у вас ничего не получится: вам не позволят ступить и шагу. Послушайте меня и не упорствуйте. Вы куда нужнее на Севере, в клане и в вашем графстве, которое осталось без сильной руки. И помните про созвездие, которое выведет вас прямиком к порту!
Их беглый разговор посчитали за прощание отца и сына.
Босого Филиппа, в одной рубахе, вывели наружу вместе с остальными. Точнее, он позволил вывести себя. Все: толстопузый южанин, его охрана, а также четверо купленных им невольников – покинули постоялый двор. Ну а караван-баши проводил их, как того требовала фальшивая любезность, затем развернулся и с приятно потяжелевшим кошелем вернулся в лачугу, где в злобе за упущенную выгоду ударил Юлиана по лицу и приказал всем отправляться на базар.