А позже он убедился, что остатки черноты целиком исчезли, и решил: Уильям скоро очнется. Однако вместо этого у Уилла воспалился изнутри рот. После прощупывания красных кровоточащих десен у Филиппа в руках остался клык, который вышел из своего лона, словно из пышной земли выдернули неприжившийся росток. Он с подозрением рассмотрел клык, затем обнаружил, что следом за ним уже лезет обычный зуб. Сам он провел языком по своим клыкам, ощущая жажду. Из-за исцеления множества ран жажда пришла раньше времени. За пару дней беспробудного сна у Уилла выпали еще один клык и задние заостренные зубы. Остальные пока держались. Разглядывая непробуждающегося Уильяма, Филипп все более понимал, что крови с его разрезанной ладони недостаточно: губы больного так же сухи. Тогда, стоило с неба пролиться недолгому дождю, он вернулся с набранной в ладони водой, напоил ею. Воду тот выпил не подавившись. А к исходу третьего дня, когда небо уже голубело над горами, лицо больного осунулось.
Взяв саблю и кинжал, Филипп покинул пещеру, предварительно подкатив к входу несколько камней, чтобы скрыть его. Уже посреди ночи он вернулся. Его плечо было разодрано до крови, бок пропорот, но туше на его спине это явно не помогло. Вампир пробрался в сухую пещеру. На пол упал огромный мохнатый демон, напоминающий мордой помесь кота и собаки – его имени Филипп не знал. Мех отливал красным под красную местность, а длинный хвост, как и уши, заканчивались пушистой кисточкой. Клыки у демона были длиной с мужской палец, белоснежные, острые, и когти так же смертоносны. На них осталась кровь того, кто принялся разделывать хищника, которому, когда он еще был жив, показалось, что под скалой идет слабая добыча, хотя та добыча прекрасно слышала каждый шаг хищника и поджидала, притворяясь беспечной. Вскоре шкура сушилась на сделанной наспех из ветвей сушилке. Мясо жарилось на вертеле. Редкий жир капал в костер, отчего огонь шипел голосом погибшего кота. Сам Филипп, понимая, что, вероятно, у него не будет возможности выйти к людям, сосал из сырого мяса кровь и облизывал пальцы.
Как только граф расправился с тушей, он вышел под ночной дождь, стянул рубаху и омыл раны от когтей. Не думал он, что демон будет так быстр, но и демон не предполагал, что добыча окажется бессмертным хищником.
Перед Филиппом раскинулись красно-бурые горы, почти черные от дождя. Вспоминая байки о Юге, Филипп позволил себе слабую улыбку и направился к ближайшей реке, где обнаружил глину. С куском он вернулся к костру, где его старые длинные пальцы слепили чашу. Он принялся обжигать ее в костре.
Очередной дождь прекратился к утру, и Филипп вышел наружу. Видя чистое, без единого облака небо, он разложил костер снаружи. Пока граф возился с огнем, до него донеслись шлепки босых ног. Из пещеры Уильям вышел завернутый в льняник, щурясь от еще яркого осеннего солнца. Лицо его выражало непонимание. Он оглянулся, и недоумение сменилось хмуростью. Затем он заметил Филиппа и направился к нему, спускаясь с пригорка еще слабыми ногами.
– Садись, – Филипп указал на камень.
Уильям послушно присел.
Ему дали в одну руку глиняную миску с набранной в нее дождевой водой, а в другую вертел с кусочками мяса.
– Что это… – шепнул хрипло Уилл. Руки его тряслись от тяжести чаши и вертела.
– Ты забыл за долгие десятилетия, как выглядит еда? – вскинул брови Филипп. – Так пора вспоминать. Ешь!
Но больной не откликался.
– Я давал тебе кровь, – объяснил Филипп. – Ее хватает лишь для того, чтобы утолить жажду, но не голод.
– Какого черта здесь происходит?..
– Все позже! Сначала попробуй, сможешь ли есть. Ты слишком слаб для дороги к порту.
Еще некоторое время Уильям глядел на вертел, сделанный из прута, и принюхивался. Пока не коснулся пальцами своих растущих зубов. Острых клыков больше нет. Тогда он едва надкусил мясо, проглотил, но его моментально стошнило наземь.
– Еще раз, – настоял Филипп.
По своей многолетней привычке брюхо отторгало любую твердую пищу, пока все-таки не приняло ее, без позывов к рвоте.
С хмурым видом Уилл неторопливо принялся есть.
– Мы все знаем, что, со слов джиннов, у них не получилось с Генри, – предположил Филипп. – Ему уготовили смерть через несколько десятилетий. Скорее всего, тебя настигло то же, что и его, но ты ожил, хотя дар в тебе погиб.
– Как долго я был мертв? – только и спросил Уилл.
– Три дня, – ответили ему.
– Что же это… Почему, когда жизнь для меня стала тем открытием, от которого хочется избавиться, я вдруг не смог ничего сделать… – произнес Уилл тусклым голосом. – И почему надо мной так поглумились?
После трапезы он поднялся. Его покачивало. Будто не желая видеть что-либо вокруг, он вернулся в пещеру. Там он присел на камень и обхватил голову в раздумьях, пока его бедра укрывало одеяло. Затем он посмотрел на место своего захоронения, понимая, что Филипп был около него даже после смерти на протяжении нескольких дней. Его это, кажется, только опечалило. В Уильяме не чувствовалось ни подъема духа, ни толики радости оттого, что смерть взяла его в свои объятия, чтобы тут же отпустить. Жизнь так и не вдохнула в него до конца краски, и он ходил тусклый, блеклый, как картина, которую долго хранили в подземелье.
В состоянии апатии он прилег на циновку и, укрывшись одеялом, уснул, перед этим немного рассмотрев сохнущую на расставленных ветках шкуру.
Проснулся он уже посреди ночи. Присев и укутав свое нагое тело одеялом, чувствуя, как силы возвращаются к нему, он побрел к свету снаружи. Все за пределами огня, у которого сидел Филипп, а также сама пещера, откуда вышел Уилл, сокрылось в темноте, почти непроницаемой взору, так что Уильям понял: зрение у него теперь человеческое, а не вампирское.
Он присел, посмотрел на шкуру, которую перетащили поближе к входу.
– Вы хотите сказать, я ел сираниса? – спросил он.
– Ага, вот, значит, как его называют… – ответил Филипп. – Ни разу не слышал о таком демоне.
– Сиранис очень редкий. Причем настолько, что когда его пожелал заиметь один из членов королевской семьи – некий Фитиль, – то его не добыли даже за сотню золотых сеттов. А ведь желающих было предостаточно. Впрочем, пропало их в этих горах тоже немало… Говорят, он имитирует любые звуки, вплоть до женского сладкоголосого пения, дабы заманить и напасть так, как ни один хищник не способен. Вы обнаружили его след? Или он пытался завлечь вас женским пением?
– Нет, это было лошадиное ржание, – улыбнулся Филипп. – Но уж его-то я отличу. Наслушался за долгие годы. Чтобы не бегать за сиранисом или как там ты его назвал, я подставился, а он прыгнул. Не так уж он и быстр, хотя голос действительно похож. – Он поправил рубаху и заключил: – На этом Юге даже дикие демоны не умеют вести себя прилично в отношении других демонов.
– Почему-то я так и думал – в россказнях любят всё приукрашивать… – голос Уилла звучал отстраненно. Думал он точно не о сиранисе.
Филипп отечески похлопал его по плечу.
– Поспи еще. Тебе надо набраться сил, – сказал он. – Скоро шкура окончательно просохнет, и, раз она такая дорогая, продадим ее на тракте, расплатимся за лошадей и проезд через залив. Нам пора домой, Уилл.
Ближе к полудню, выспавшись и наевшись, Уильям оделся и обулся. Ему вернули его пустынный кинжал, и Уилл с интересом рассмотрел его, вспомнив слова Халлика. Он последовал за Филиппом, который взвалил свернутую шкуру и тюк на свои плечи. Они покинули пещеру, ставшую для обоих как воплощением страшнейших кошмаров, так и освобождением от них. Солнце стояло высоко. Вскоре они уже двигались по тракту – на север. У Уильяма больше не было бессмертной неутомимости, так что им пришлось сделать пару привалов. Отвыкший от человеческих слабостей, он теперь вспоминал, как это: уставать, хотеть есть и спать.
Вечером, пока Филипп отправился поискать что-нибудь съедобного на ужин, Уильям занимался костром – все для него терялось во тьме, выгнавшей его из своих объятий. Он напрягал глаза в попытке хоть что-нибудь различить. Скоро пламя вовсю сыпало искрами, а он расстелил циновку и почувствовал страшную усталость.
Уже когда Уильям задремал, ему вдруг показалось – приступ. Почти такие же ощущения, накатывающие волной, однако вместо боли прямо перед ним, у пламени, появился силуэт девушки в темном балахоне. Силуэт был размыт. Вот взгляды их встретились, и Уильям подскочил, простер руки, чтобы обнять Вериатель, которая ему что-то шептала. Но образ пропал. У костра было пусто. И снова обрушились воспоминания. Уилл присел обратно, обхватил голову руками, глядя в никуда: «Вериатель… Я надеялся, что в этой смерти встречу тебя, но ничего, кроме пустоты, я не нашел. Лучше бы тогда погиб я, нежели ты. Лучше бы я…»
Затем он поднялся, дошел как во сне до своей сумы и достал оттуда замотанные в ткань три синеватые упругие ягоды размером с горошину. Он нашел их по пути. Вернувшись к огню, он рассмотрел и покрутил их. Его пальцы уже растерли мякоть одной, когда из темноты бесшумно ступил Филипп с тушками зайчат. Уильям сразу же спрятал ягоды.
Вскоре Филипп разделал тушки, они жарились над костром, и то с одной, то с другой стороны их поворачивали.
– Долго нам еще до порта? – спрашивал граф.
– Пару недель, если пешком, – ответил Уилл. – Можно попробовать продать шкуру сираниса у пущи Праотцов, чтобы купить лошадей и добраться до порта уже на них.
– Посмотрим, нужны ли нам лошади, – сказал Филипп. – А все же плодородное место, этот Юг. Все родится и растет быстрее, чем у нас, – он показал на тушки. – Считай, поздняя осень, а выводок зайчат совсем молодой.
– Так, может, обоснуемся неподалеку, в Полях Благодати? Будете снимать по два урожая пшеницы за год. Представляете? – Уилл пытался пошутить.
– Нет. Надо нам с тобой возвращаться домой, в Брасо-Дэнто.
– К вашему возвращению там уже могут захватить власть.
– Я им захвачу! – Филипп погрозил кулаком. – А Юг, пусть и жирен, и богат, мне не по нраву. Нет в этих землях никакой основательности. Здесь все решает удача, и на нее полагаются все местные, пытаясь взять как можно больше.