– Еще раз говорю: мира не бывает. Есть лишь передышка от войны, не более.
– А я говорю тебе, – не унимался Уильям, – что долгое время прожил в большом дворце! Следовательно, и опыта в интригах у меня поболее. Я участвовал в собраниях консулата, определял дальнейшую жизнь вампиров в Элейгии, проводил все значимые обряды и даже был вхож в покои самой королевы.
– То, что ты воин другого клинка, я уже понял.
Но Уилл не отвлекся на ироничную поддевку.
– Ты привык все обрубать на корню, – убеждал он. – Раньше это работало. Но теперь твои земли – часть империи. Никуда не денешься. Под императора не прогибайся, но прекращай конфликтовать с ним по каждому поводу.
– Опыта поболее, значит? – Филипп поднял глаза, перестав плавить сургуч над свечкой.
– Безусловно, – кивнул якобы серьезно Уилл и поддался улыбке. – Надеюсь, ты не оскорбил Ямеса? Вдруг назвал его тупоголовым ослом? По лицу же вижу, что высказался сполна! Дай почитать, что написал, а то, может, выгляну завтра из окна, а в меня летит «Птица Фойреса» из требушета.
– Дошутишься у меня! – И граф пригрозил пальцем. – Я правил этими землями, когда твои деды еще не родились! И ты смеешь указывать, как мне поступать? Потомок Гиффарда… – бурчал он по-стариковски и поскорее вылил сургуч на бумагу, поставил печать перстнем, чтобы с текстом не ознакомились. Там действительно имелось достаточно брани. – Думаешь, Гиффард не поучал меня? Дескать, надо быть более деликатным. Надо бы ввести еще пару чинов. Камердинера, например. И платье я ношу не по моде, позолоты мало, кружев, видите ли, нет. Может, мне и лицо белить перед сражениями? Или каблуки надевать?
– Не сомневаюсь, что победа все равно будет за тобой, – хохотнул Уилл.
– Да, противники умрут. От хохота. – Стараясь из последних сил выглядеть серьезным, Филипп продолжил: – Походил он по дворцу, значит, наслушался всяких философов, плясунов и прихвостней и теперь поучает меня?
– Учу. Чего б не учить? – Уильям знатно развеселился.
– Ну-ну… Любят дворцовые усложнять жизнь не только себе, но и другим… – Филипп не выдержал и также издал короткий смешок. Но при взгляде на письмо лицо его опять сделалось требовательным, и он заявил: – Я джинну помыкать собой не позволю! Давай к делам! Я посылал тебя на тракт Далмона. Ты выяснил, кто убивал путников?
– Местные разбойники.
– Много их было?
– Семеро. Мы как на их след вышли, я в сумерках слетал за ними самостоятельно.
– Тебе уже проще перекидываться в дракона и обратно?
– Как сказать… Проще-то проще, но я начинаю чувствовать, где Дейдре, чего мне не надо… – Не желая развивать тему, Уильям продолжил: – С шайкой проблем больше не возникнет. По зареву пожара местные обнаружили их лагерь, а я засобирался с гвардией назад.
– Если это были разбойники, то куда же делись высшие оборотни? Я на них думал, кхм. Давно должны были спуститься с гор со своим вечно голодным племенем и начать все выжирать. Где же они?
– Скорее всего, об этом тоже позаботились джинны. Раз уж они получили свое, зачем им разорять собственные земли? Правильно? Как разобрались с безумным драконом посредством фениксов, так и на оборотней нашли управу. Так что живи спокойно, Филипп… Война закончилась… В твоих землях процветание и благой мир. Насколько долго, не знаю, потому что насчет вечного мира ты прав: его не бывает.
И действительно, спустя два года, кажется, все в Солраге вернулось к процветанию, за исключением того, что графство теперь входило в империю Глеоф, а не в королевство Крелиос. Все так же проезжали по трактам купцы, поля колосились от золотой пшеницы, реки разливались по весне и даже мост через Мертвую Рулкию порой смывало.
В итоге жизнь все равно брала свое. В центре империи лишенные войн жители Солрага вспомнили, что ими правит знаменитый Белый Ворон, а не некий засевший в замке безучастный ко всему лорд. В тавернах запели песни и баллады о его подвигах и битвах. Стоит заметить, к этому отчасти приложил руку Уильям, щедро одаряя менестрелей, чтобы те надрывали глотки дни и ночи напролет. Ему так хотелось. Как сын заботится о старом отце, Уильям заботился о Филиппе – дарил беззаботную старость и избавлял от ощущения грядущего конца. Слишком хорошо он видел, какой след произошедшее оставило на графе. Прежней энергичности и настойчивости больше не было, и Филипп стал тише, мягче и будто бы смиреннее. Вечерами он делился воспоминаниями о своей давно умершей семье: о жене, сыне и внуках. Вспоминал с любовью и Йеву. Имени Леонарда он, однако, не называл, по понятным причинам, и Уильям разделял это нежелание.
Часть обязанностей по разъезду по Солрагу Филлип переложил на Уильяма, а сам чаще или отдыхал в покоях, или в полутемном кабинете, оставив за собой право переговоров с императором и посылая ему гневные письма по старой привычке отстаивать свое.
А еще, помимо вышеперечисленного, Уильям понял одну вещь за долгие годы. Можно сколько угодно жить в предчувствии беды или смерти – величайшей и последней беды, – но, когда она наступит, это все равно будет неожиданностью. Пусть и графство, и сам граф доживут свой срок, не зная про предательства того, кто был их покровителем, – Горрона де Донталя. Пусть что и довлеет над этими землями, так только большой урожай, тяжесть ветвей в садах и скука оттого, что нечем занять себя.
Так Уильям и думал обо всем сразу и ни о чем одновременно, когда заметил, что Филипп принялся за второе письмо.
– Кому ты пишешь? Галлению? – удивился Уильям, разглядев обращение вверху бумаги. Речь шла о преемнике, выбранном ранее герцогом.
– Почему бы и нет? – пожал плечами Филипп. – Я мельком увиделся с ним на том пире перед приездом императора. Он внушает уважение. Вампир толковый, словами не раскидывается попусту. Он сейчас в Глеофии, куда его определил Горрон, но двор ему надоел.
– И давно ты ведешь переписку с ним? – спросил Уильям. Видимо, старик скрывал это до поры до времени.
– С Граговки. Приглашу его сюда.
– Даже так… – Уильям улыбнулся против воли.
– Его в Глеофии не приставляют к делу. Там достаточно военачальников, хотя и неумелых, зато цепко схватившихся за свое место и убирающих Галления подальше. Ему с ними в лизоблюдстве не тягаться. Пусть погостит у нас недолго, давно надо было пригласить его.
– Ну да, столько времени уже прошло с того пира, – задумчиво произнес Уилл. – Раз мы с тобой бунты усмирили, порядки навели в графстве. Да и жатва подошла к концу. Пожалуй, наведаюсь в Малые и Большие Варды, пока тракты проходимы.
Граф только и спросил:
– Сколько тебе дать людей?
– Никого не надо.
– Что значит «никого»? – Филипп недовольно посмотрел.
– Лошадь возьму. Этого достаточно.
– Возьми людей. Погулял уже один умелец без сопровождения. Знаем, чем все это закончилось!
Уилл отмахнулся.
– Не отмахивайся мне! Возьми людей! – голос графа стал требовательным, хотя под ним скрывалось беспокойство.
– Меньше всего мне там нужны закованные в металл вояки. Я туда еду не затем, чтобы на меня все смотрели… А кому захочется напасть, тот сам пожалеет об этой затее…
– Кинжал в бок – и ты мертв! И не успеешь обратиться! Делай как велено! Не с твоей внешностью сейчас разгуливать по городам!
Опять махнув рукой, Уилл отправился в город. К вечеру, когда он вернулся, их спор продолжился. Филипп был непреклонен, но и у его друга хватало упертости, поэтому они препирались так до самой ночи, пока не пришлось признать, что даже если гвардейцы и отправятся, то от них улетят. Все было бесполезно. Уильям пообещал, что быстро вернется обратно. Когда он уехал поутру, Филипп все-таки отправил следом за ним небольшой отряд, десятерых, чтобы они двигались неторопливо к Вардам и, если что, помогли в пути.
С тех пор как Уильям покинул Большие Варды в качестве Юлиана де Лилле Адана, миновало восемьдесят лет. К месту своего рождения он приближался с осознанием, что его не вспомнят. Впрочем, и сам он начинал помнить куда меньше. Сколько имен и лиц прошлого он потерял? Сколько позабыл отцовских нравоучений или теплых слов, сказанных матерью? Были ли у него друзья? Кто любил его в поселении? Воспоминания утекали из него не бурной грохочущей рекой, которую издалека распознают по шуму, а тихим и едва журчащим ручейком. Врытый у ворот камень Ямеса почти пропал. Его глаза с нахмуренными бровями медленно уходили под землю, и настанет день, когда от него не останется и следа. Этому камню много-много лет. Поговаривают, его приволокли сюда при строительстве храма, вырезали на нем божественный лик как защиту от демонов и долго молились ему, пока не переместили свой религиозный пыл на новый камень в самом поселении.
А где же сам храм? Его Уилл помнил слишком хорошо, хотя и был бы рад позабыть. Спустившись с лошади, он забродил по пустырю среди пожухлых трав. Пришлось постараться, чтобы обнаружить развалины стен. Точно так же их поглощала в себя земля, поэтому путник ходил туда-сюда и разбирался, где был зал для подношений и молитв, где пристройка, откуда он некогда забрал книги.
И только потом, восстановив детали страшного пожара, он вошел в ворота. Воздух был еще теплым. Затухающее за горой солнце, готовое вот-вот пропасть, грело остатками лета. По широкой улице Уильям попал на площадь. Сразу заметил, что дом, подаренный его брату, обветшал, а постоялого двора и вовсе нет. Вместо него подбоченились друг к другу два добротных дома. Другой постоялый двор, пониже, красовался яркой вывеской на противоположной стороне площади. Туда путник и повел лошадь под уздцы. Вглядываясь в лица играющей ребятни, он ловил себя на мысли, что пытается узнать их, точно и не прошло столько лет. На него же глядели со спокойным любопытством, как на простого путника, коих в такое время достаточно. Все вокруг было каким-то другим: здания, жители, их одежда, их говор, – и Уилл раздумывал, дело ли в том, что он многое позабыл, или так сильно все поменялось.
Из постоялого двора уже бежал навстречу слуга.