– Есть! И я его сделал! Дейдре мне ничем не поможет.
– И уж тем более не помогу тебе я! Ты думаешь, я жажду стать твоим палачом? Не для того я вытаскивал тебя с Юга, чтобы потом глядеть в твои опустевшие глаза и окунать руки в твою кровь! Достаточно с меня всего… Перед тем как сойти с ума, Генри где-то долго бродил и только потом принялся искать Дейдре, которая осталась человечной спустя века. Тебе нужно сделать то же самое, пока не поздно!
– Это я от тебя слышу? От тебя? – Впрочем, Уильям умолк, не в состоянии поверить.
Граф склонил седую голову и на удивление смиренно произнес:
– Это будет самым правильным решением в сложившейся ситуации, Уилл.
– Передо мной точно грозный и непоколебимый Белый Ворон? Упрямец, об лоб которого раскалываются камни? Тот, кто объявил войну самим джиннам, не побоявшись? – поразился Уильям. – И теперь он собирается завершить план джиннов, таким образом став их соратником?!
– Я воевал, чтобы отстоять свое, – продолжал кротким голосом граф. – Вся наша жизнь, Уильям, – это череда войн с короткими передышками, но никогда я не развязывал войны без цели, ради утоления жажды крови или тщеславия. От этого меня предостерегали еще отцы. Даже выстели я землю трупами, я ничем тебе не помогу. Генри был добросердечным, но изначально слабым. Сродни плохо выкованному клинку с трещиной, который сломался в самом начале боя. Ты сильнее. Ты не сломаешься. Но тебе нужна помощь.
– Ничего не получится, Филипп! – качал головой Уильям. – Если ты так настойчиво меня выгоняешь, я исполню твою волю, но потом вернусь ни с чем.
– Возвращаться будет некуда.
От этих слов Уильям в потрясении оторопел. Он бросил быстрый взгляд на стол, где лежали письма от Галления. И все понял. Все эти годы Филипп то приглашал Галления к себе, разъезжал с ним по графству и показывал свои земли и конюшни, то отправлял его в потасовки с какими-нибудь местными разбойничьими шайками, проверяя в бою, постоянно переписывался, когда гость возвращался в Глеофию. Значит, неспроста. В Галлении он видел не только родственную душу, но и преемника.
– Я не прогоняю тебя, а отпускаю, Уилл, – произнес старый граф. – Для меня скоро все закончится, потому что нет возврата после того, что я делал. Но для тебя, Уильям, все не закончено, пусть ты и считаешь иначе.
– Отпускаешь?! Филипп! – не выдержал Уильям. Потом резко умолк и продолжил потускневшим голосом: – Филипп… Чего угодно я от тебя ожидал услышать, но не такого… Черт, да что с этим миром происходит?.. Ты взял с меня клятву жить дальше, а сам…
Уронив голову, он уставился на недавно отшитые и еще поскрипывающие перчатки, в которых пальцы казались длиннее человеческих. Там, за окном, кипел жизнью город Брасо-Дэнто, а во дворе о чем-то препиралась прислуга, но Уильям не обращал на это внимания, пока наконец не положил руку на плечо рядом стоящего друга. Тот ответил тем же. Наступило время прощаться.
Всякая необычная история, как плохая, так и хорошая, начинается прежде всего с необычной встречи. Однако заканчивается она всегда расставанием с теми, кто стал близок, причем это расставание часто преисполнено печалью и пониманием, что жизненным путям больше не суждено пересечься.
Когда Уильям с Филиппом покидали Брасо-Дэнто и проезжали городские ворота, Уильям ненадолго приостановил коня.
Он поднял глаза к полукруглой арке, на которой рука каменотеса, сохраняя выверенность и чистоту линий, выбила ворона. Камень был светло-серый, и, казалось, распахнувший крылья ворон, которому должно быть иссиня-черным, на самом деле белого цвета. Губы Уильяма сложились в улыбку. Почему он раньше не замечал этих символов?
Филипп терпеливо дождался, пока его друг мысленно попрощается с городом, – и они продолжили путь с небольшим сопровождением.
Так они и ехали между полей, где уже горела золотом пшеница, мимо дремлющих мельниц, и тени ползли за ними следом и удлинялись.
Солнце заходило за горизонт.
Оставив сопровождение у развилки, Филипп и Уилл свернули на небольшую проселочную дорогу, которая вилась сквозь осиновую рощу к деревне. Стволы заслонили их от любопытных глаз. То и дело в густой траве вспыхивали светлячки, так что притороченный к седлу фонарь не пригодился.
Впереди была небольшая поляна. Только Уильям спешился и собрался скинуть с себя длинный плащ, что скрывал уродства, как его одернул Филипп. Чуть погодя заскрипели несмазанные колеса. Спустя пару минут с той же стороны, откуда пришли путники, показались крестьяне, чью телегу тянула костлявая кобылка. Они явно спешили в деревню. Заметив силуэты богато одетых господ, а затем, прищурившись, и герб ворона, они в почтении попадали на колени.
– Еще кто остался на поле? – строго спросил граф.
Крестьяне замотали головами.
– Мы ж последние… – пролепетали они. – Домой, к женам и ужину идем, господа…
– Тогда прочь отсюда! Скажи своим, чтобы никто в рощу до утра не заходил. А то повешу!
Устрашенные крестьяне залупили лошадь по тощему крупу лозиной, и она, обреченно уронив морду, потащила за собой скрипящую, точно гарпия, телегу.
Филипп и Уилл стояли молча, пока снова не остались наедине. Они поглядели на тропу, за поворотом которой пропали крестьяне. Охриплые голоса вдалеке стихли.
– А этим все равно, что происходит с миром и какие войны разгорятся за горами, – заметил Уилл задумчиво.
– Простой народ всегда живет простыми чаяниями, – ответил Филипп. – Мы закончим свою жизнь, мир обратится в пепел, рощи этой не станет, а они все будут продолжать понукать тощую кобылу, чтобы поспеть быстрее к ужину. Простолюдины… Что с них спрашивать…
– А потом я слышу от тебя, что ты не склонен к философии…
– Это не философия, а простое понимание жизни, – не согласился граф. – Плащ не понадобится? – спросил он, принимая верхнее одеяние и скатывая его в валик.
– Нет, с ним перекидываться нельзя. Нужно, чтобы одежда прилегала как можно плотнее.
– А с плащом что будет?
– Не пробовал… Интуитивно отторгается… Я всегда прятал его под ветвями. Любая одежда – пожалуйста, да и то почему-то пока не получается делать ее новой. Такая же потасканная выходит… А вот с плащами и широкополыми шляпами никак.
В роще застыла тишина. Все тонуло в ночи.
Разматывая шаперон, отчего обнажилась уродливая голова, лишь частично укрытая волосами, Уильям поглядел на стоящего рядом графа и признался:
– Знаешь, Филипп, в один момент мне показалось, что я набрался опыта и разобрался в тебе. Ты представлялся мне грубым, как простой тесак, воякой. Делаешь что должно. Не думаешь, о чем не следует. Все в твоей жизни однообразно, подчинено правилам и заветам предков. И после всего… Ни с кем я так не ошибался, как с тобой… Не знаю, где только в тебе сокрыто это странное понимание, как поступать порой вопреки всему. Нет этого понимания ни в заучивающих мудрые асы паломниках, ни в поэтах, воспевающих героев и мудрых правителей, ни в самих правителях, вокруг которых с детства вьются толпы наставников, ни даже в философах. Разве что кроме одного, с которым я дружил. Но и он был большим исключением из всех прочих якобы философов, которые премудростью, может, и владели, но пользоваться ею не умели. Так откуда в тебе взялась мудрость, если ты этому не учился?
– Ты пытаешься увидеть то, чего нет, – улыбнулся граф.
Они подошли друг к другу, крепко обнялись.
– Прошу тебя напоследок, Филипп. Не упрямься сильно с императором, не разрушай это хрупкое перемирие. Тогда и графство будет процветать, и мир обещан.
– Позаботься лучше о себе, – ответил Филипп, зная, что еще не раз испытает терпение джиннов. – Найди Дейдре!
– Она мне будет не рада, но ничего не поделать, – сказал Уильям.
Густая ночь уже была над Солрагом.
– Достаточно ли темно, чтобы меня не увидели твои крестьяне? – Уильям вгляделся в облака над головой.
– Достаточно, – кивнул граф. – Прощай.
Еще раз обнявшись, в последний раз Уильям зашагал к середине поляны, прочь от старого графа, который держал за узду двух лошадей. Обернувшись снова, Уильям постарался запомнить сухощавую фигуру, зная, что больше не увидит. Потом облик его потерял четкость, как отражение в старом зеркале, свернулся в ком, почернел и развернулся большим телом, отчего земля под ним осела. Хлопнули крылья с такой силой, что деревья разошлись волной, потеряли часть листвы, затрещали ветвями и натужно заскрипели стволами. В испуге лошади заржали и забились, но Филипп удержал их крепкой рукой. Оттолкнувшись от земли, иссиня-черный дракон поднялся над рощей, отчего под его крыльями деревья вновь постелились, подобно степным травам под могучим равнинным ветром. С каким облегчением вздохнула земля, когда ее покинула такая громада. В конце концов огромный демон с разметанной гривой слился с ночью, подходя ей по цвету; пышные облака сошлись, скрыв его.
Еще долго Филипп вглядывался в небо. Спустя время хлопки отдалились в сторону восточных гор. Ветер, порожденный крыльями, стих. Деревья с поредевшими кронами вновь стали неподвижны, как им полагается. Все смолкло. Граф Тастемара повел лошадей за собой из рощи и вернулся к поджидающей его гвардии.
Поутру Базил, управитель замка, обходил этажи, проверял работу слуг. Дряхлый, а оттого согнутый, с трудом передвигающий ногами, он очень походил на своего деда Него, разве что характером был спокойнее и добрее, чем порой пользовалась прислуга, чтобы поменьше и полегче работать.
Связка ключей в его руках громыхала на весь замок, так что слуги, давно уже к этому звуку приученные, делали вид, что вовсю трудятся, когда он шел неподалеку.
К тому моменту, когда Базил шаркал ногами, путаясь в мантии, переодевшийся после поездки граф покинул покои и спускался по лестнице. Навстречу ему поднимался, тяжело дыша, управитель.
– Базил… – вспомнив кое о чем, граф обернулся на лестнице.
Управитель не услышал.
– Базил! – голос графа стал громче.