– А? Что такое, господин?! – старик обернулся и вытащил тощую шею из плеч, где она постоянно пряталась. – Чего прикажете?
– Ключи от запертых покоев у тебя?
– Кхм, это вы про какие покои? Про «те»?
– Да. Моей супруги и моего сына, – подтвердил граф.
Дряхлый управитель приблизил связку с ключами к облюбованным морщинами глазам, принялся перекидывать ключи по железному кругу, выискивая нужные.
– Да вот они, господин… Всегда при мне, хоть и заржавели слегка…
– Займись сегодня запертыми покоями. Замени сгнившую мебель, выброси одежды и постельное. В общем, приведи все в порядок, чтобы можно было принимать гостей.
Граф Тастемара уже прошел было мимо по лестнице, как ему вслед спросили испуганным голосом, дрожащим от готовых излиться слез:
– Господин… – Базил расплакался, как дитя. – Мне прибрать перед вашим отъездом в Йефасу? Вы передадите дар, да? Мы останемся без вас? Как же та-а-к…
– Передам, но не так скоро, как ты думаешь, – успокоил его граф. – Просто подготовь комнаты. Негоже им простаивать.
Столь же быстро слезы высохли, и Базил с надеждой уточнил:
– Так вы пока с нами?
– Пока да. На твои годы хватит… – улыбнулся граф.
– А где уважаемый Уильям фон де Аверин, который уехал с вами вчера вечером? – Старик похлопал глазами, огляделся на лестнице, точно Уильям должен стоять рядом.
– Он отправился в долгий путь. К слову, прибери и его комнату. Будь добр.
Граф спустился по лестнице, пропал за поворотом.
Управитель Базил Натифуллус присел на стертую веками ступеньку, положил связку ключей и опять разрыдался, вытирая рукавом лицо. Разрыдался он уже от облегчения, став слишком чувствительным на склоне лет.
– Базил! – донесся повелительный голос снизу. – Прекращай вести себя как малое дитя! Приступай к обязанностям! И не давай послаблений слугам!
Базил еще некоторое время рыдал, позволив себе такую слабость, затем высушил морщинистое лицо тем же рукавом и поднялся. Шаркающей походкой он побрел наверх, чтобы отпереть двери, которые так долго стояли запертыми, что не поддавались. Пришлось позвать слуг. Базил провозился до самого вечера, и слуги только и делали, что выносили старую мебель, которой граф пользовался несколько веков назад, когда еще были живы его жена, сын и внуки. Всю комнату вычистили и вымыли от толстого слоя пыли. Лишь единожды граф поднялся, чтобы осмотреть опустевшие комнаты со спокойствием во взгляде.
Глава 9. Забытье
Спустя год
С позабытого филлонелонского языка горы Фесзот переводились как «старый» и были названы так за то, что, по преданиям, когда произошло Слияние, они уже были согбенными. К тому моменту их черты подстерло время. Поэтому казалось, что нет в них ничего необычного, что вся магия таится в новых горах, которые разрезали Север на королевства. Если что и имелось тут, так лишь воющий ветер. Вершины, округлые, бугристые и мягкие, будто складки на старом теле, не рвали здесь небо.
А еще горы эти глядели на людской мир лишь западной стороной. Другой же уходили в бесконечность. Только филлонейлы – рыжеволосые люди – забредали так далеко, что порой достигали их края. И они же утверждали, что Фесзот на самом деле не старик, а старуха. Говорят, мол, к людям она повернута горбатой спиной, а вот лицо ее обдувается страшными ревущими ветрами, вымывается пеной морской, по которой скачут кельпи, поэтому оно уродливо. С восточной стороны морщины до того глубоки, а кожа покрыта, как оспинами, выбоинами и пригодна лишь для природы. Природа – она ведь тоже стара. Так не это ли ее лицо? Не узнается ли ее лик в этих потаенных землях, куда почти не ступает нога человека?
Именно сюда и прилетел Уильям. Неба, покорившегося ему, в горах было даже больше, чем всего остального, поэтому он надеялся найти в них пристанище. Просьбу Филиппа он не выполнил. Вместо того чтобы отправиться туда, где поселилась Дейдре, дракон выбрал себе другую часть Фесзота. Минуя горные поселения, которыми правил ярл Барден Тихий, в конце концов он уперся в темное море – край мира. Не решившись пересекать большую воду, он отыскал себе широкую пещеру почти под самым небосводом и свернулся в ней. Долго Уильям дремал, и снились ему картины прошлого, будто просматривал их раз за разом, перед тем как позабыть окончательно. Дни для него стали просто днями. Если поначалу он все-таки пытался подсчитывать их, хоть и изредка, то вскоре отпустил жизнь. И зажил восходами и закатами, дождями и солнцем. Так, наверное, он бы окончательно обосновался на этом краю света, но его стало мучить чувство жжения в сердце. То была злость… Он и раньше ощущал ее, но присутствие Филиппа помогало ему, отчего он даже поверил, что справился с припадками и сменил их на апатию. Теперь же день ото дня он сгорал необъяснимой злостью на все и ни на что одновременно и сгорел бы, не будь устойчив к огню. Выхода для нее не имелось. Порой клокочущее в груди пламя пропадало, и вместо него оставалась лишь холодящая пустота. В конце концов сны – сменяющаяся череда гнетущих воспоминаний, прерываемая резкими пробуждениями, – не даровали облегчения, а доводили до неистовства.
Стало понятно, почему обезумел Генри. Уильяму ясно виделось, что еще с десяток лет – и он повторит его судьбу. В конце концов, уставший, но желающий разобраться со всем, он почувствовал, в какой стороне находится Дейдре, и полетел к ней. Филипп оказался прав: без нее он не справится. Злость была стихией, что обрушивалась на него, закручивала, а он – листом на ураганном ветру, кораблем в бушующем море или несчастным человеком во время землетрясения.
Пришлось постараться, чтобы отыскать Дейдре. Перелетая от одного места к другому, Уильям то явно ощущал ее след, то терял, и приходилось начинать сначала. Некое внутреннее чувство, как компас, вело его. Похоже, точно так же некогда следовал за ней и Генри. В один из летних дней посреди безлюдных гор показалась небольшая точка, оказавшаяся девушкой. Резко обрушившись перед ней черной стеной, дракон напугал ее. Обдуваемая ветром Дейдре тогда вздрогнула, уронив разлетающуюся охапку желтых цветов. Со вскриком она прикрыла лицо руками, а потом увидела, кто это, и отвернулась.
– Зачем прилетел? – зло крикнула она.
Она была в длинной рубахе с наброшенной поверх накидкой, а ее талию обнимал кушак с золотыми фигурками. Они звенели между собой. Дейдре где-то отыскала клад – ее усеивало золото в виде обручей и браслетов. Уильям заговорил с ней, но слова искажались в глотке, и сперва он выплюнул лишь нечто шипящее и неразборчивое.
Ответом Дейдре его не удостоила. Она собрала цветы, не поворачиваясь, и стала спускаться по холму.
– Не знаю, что тебе от меня нужно… – заявила она. – Но ты этого не получишь!
Он полз следом за ней.
– ДЕЙДРЕ… – выдавил он. Речь пока давалась ему с трудом.
– Уходи туда, откуда пришел! – бросила она яростно через плечо.
– РАССКАЖИ… МНЕ…
– Не собираюсь. Разбирайся со всем сам!
Поджав губы, она поспешила прочь по лугу, усыпанному желтыми, синими и розовыми цветами. Запах стоял одурманивающий, несмотря на то что было ветрено, и рубаха Дейдре постоянно подлетала, точно раздуваемое порывами крыло. Ее черные волосы то и дело выбивались из косы, а пояс мелодично позвякивал от каждого движения.
Обратившись в человека, Уильям двинулся за ней, укрытый одеждами: теми, в которых покинул Филиппа. Только глаза его, холодные, как шумящее неподалеку море, и виднелись. Он покачивался с непривычки, но вскоре вспомнил, как ходить, и догнал Дейдре.
– Если не хочешь, чтобы я перегрыз тебе глотку, как Генри, так помоги! – потребовал он, когда она ускорила шаг. – И я не побеспокою тебя больше! Куда уходишь, глупая девица? Думаешь, когда я вернусь за тобой, уже обезумевшим, сможешь так легко отвернуться от меня? Забыла Шуджир?
Догнав, он схватил ее за руку, призывая к ответу. Букет опять упал в траву. Уильям развернул Дейдре, но она прикрыла лицо, и он сквозь растопыренные пальцы увидел ее обезображенное рубцами лицо. Нет, конечно, про Шуджир она не забыла. Память о нем всегда будет на ее лице в виде этих уродств, оставленных Генри.
– Не трогай меня! Не прикасайся!
– Мне на тебя и твои уродства плевать… Трогать не буду. Не отворачивайся, – обрубил Уильям. – Мне нужны лишь сведения. Расскажи, как обезумел Генри? С чего все началось?
– Не хочу с тобой говорить! Уйди!
– А придется. И лучше сделать это по-хорошему, Дейдре!
– Прочь! – возопила она и побежала по лугу.
Будь его воля, он бы улетел от безграмотной девушки, неспособной заглянуть дальше своего носа. Но у него не было выхода. Надо что-то решить, так что, пройдя сапогами по букету, Уилл двинулся за ней. Так они и пересекли луг. Осторожно ступая, Дейдре спустилась, воспользовавшись вырубленными самой природой ступеньками. Уильяму открылся уводящий вниз вход в пещеру, где висели вырезанные из дерева трубочки, которыми играл ветер и наполнял их протяжным пением.
Дейдре скользнула внутрь, как ящерица в норку. Уильям за ней.
– Ни шагу! Тебе нельзя! – раздался крик из темноты.
– Еще бы я спрашивал, куда мне можно, а куда нельзя… – ответил Уилл. – Ты, Дейдре, не зли меня. Ничего хорошего из этого не выйдет, сама знаешь.
Она появилась на пороге пещеры, преградила путь и раскинула руки в стороны.
– Я не хочу видеть тебя!
– Ты живешь здесь? – он понял, что это непростая пещера. – Что это за трубочки над входом подвешены?
– Прочь! Сгинь!
– Я сам решу, когда сгинуть. – Уилл направился внутрь, но она вновь встала перед ним. – Сначала расскажешь мне обо всем, и только потом разойдемся, если твой ответ меня устроит.
– Ты не пройдешь. Не сможешь! – в ее глазах появилась злая искра победы.
– Почему это? – хмуро поинтересовался Уилл, замерев.
– Это… – Дейдре подняла палец к трубочкам, – атанкар! Он защищает от злых демонов и не позволяет им навредить хозяину жилища. Так что уйди к себе и живи как хочешь, но меня ты не побеспокоишь. Атанкар не позволит!