– Дош-штаточно. На сегодня хватит, – прошипел огромный змей, укладываясь поудобнее. – А теперь мне надо вышпаться… – Внутри его брюха вспыхнула искра.
– Но я не закончила! – Дейдре оглянулась назад, откуда из-за поворота сочился слабый свет.
– Приходи завтра…
И дракон спрятал голову под крыло, сразу уснув. Растерянная таким скорым завершением разговора Дейдре встала на ноги, которые сами повели ее прочь. Она вернулась к своим котелкам и занялась пряжей, спасенной из-под обвала. В смешанных чувствах раздражения и сомнений Дейдре провозилась сначала с пряжей, потом и с костром до поздней ночи, пока не уснула. Остров был неприветлив, и то и дело до нее доносились страшные завывания ветра, шум далекого прибоя и ворочание огромного тела в расщелине неподалеку.
– Ты упоминала об общ-щине Водяных Лошадей, – прошипел дракон, когда гостья вновь появилась в его темном ущелье.
– Да… – кивнула Дейдре. – А что?
– Расскажи-ка подробнее.
– Она была неподалеку от нас, у реки Торнбах. Они разводили коней и часто приезжали к нам для обмена шкур, копытного рога или конского волоса. Они гордые. Высокомерные. Смотрят с лошади вниз, точно правят всем миром. Мы недолюбливали их… – призналась Дейдре.
– Гм, понятно… – прошипел дракон.
В пещере воцарилось молчание. Дракон о чем-то размышлял, положив большую голову поверх крыла.
– А тебе доводилось видеть их женщин?
– Да, – подтвердила Дейдре.
– Каковы они?
– Такие же гордые и высокомерные. Или даже больше. Одна такая Водяная Лошадь едва не зарезала девушку из нашей общины, когда та застенчиво улыбнулась ее мужу. Я тогда была мала, но хорошо запомнила, как они поругались с моей матерью, как Водяная Лошадь смеялась над нами. У нее были немного раскосые глаза и волосы черные и густые, как грива. И лошадь у нее была черная, украшена бусинами. – Дейдре продолжила: – Их прогнали, не захотели торговать с ними, но до чего надменно они держались – двое против всей нашей общины!
– Как мне знакомы эти гордость, надменность и ревность… – Дракон уткнулся в холодную стену и прикрыл глаза. Он отрешился от всего, стал глух и нем.
Но Дейдре не обратила внимания на дракона, посчитав, что это очередная непонятная ей причуда.
– Давай я продолжу рассказ. После обряда мы пришли в себя в светлейшей комнате. Дивные блюда на подносах утолили наш голод. Но не всех из нас я увидела. Уже потом мы узнали, что остальные не пережили обряда. Нас одели в переливающиеся золотом одежды, мягкие как пух, но гладкие, точно поверхность озера. Долгое время я с родными жила в этом золотом дворце. «Вы уподобились духам… Вы достойны этого места», – улыбались прекрасные юноши и девы из залов. Они были духами – сами в этом признались. Они забавляли нас рассказами о своем Сумрачном Хорренхе, откуда появились. – Дейдре с печалью заметила: – Не было добрее и светлее существ, нежели эти… Друг матушки упоминал, что с ними, беспечными, первыми произошло что-то темное и ужасное, отчего дворец стал заброшен. Но потом… Это бедствие настигло их уже после того, как я покинула дворец. До этого же люди из моей общины пели и плясали с духами на столах. В общем, также веселились. Кажется, все они, кроме меня, отринули от себя скорбь по усопшим. Они позабыли о злом мире снаружи или по крайней мере сильно хотели его позабыть. Сам Фойрес порой смотрел на танцы и вел с нами беседы. Во дворце царило вечное лето. Время от времени к нам приходили гости, рассказывающие о пожарах и войнах снаружи. Не знаю, как долго мы пробыли во дворце, но с нами начало происходить нечто… Фойрес обрадовался тому, что он назвал… – Дейдре наморщила лоб от непонятного слова. – Метаморфозами… Наш голод усиливался, тела грубели, чернели и покрывались чешуей. Мы уподоблялись не духам, а аспидам! И похоже, это нравилось Фойресу. Но помимо внешних перемен, люди из общины менялись и внутри. В их глазах то и дело я видела блеск безумия, сначала слабый, а затем лихорадочный. Я ничего не понимала… Буквально недавно я считала этих людей своей большой семьей, но теперь они пугали меня неразборчивым бормотанием и злобными припадками. Менялись все, Уильям! У них отрастали когти, которые они пытались сгрызть, но у них не выходило. Сгорбившиеся люди рыскали по залам то угрюмыми, то озлобленными, порой доведенными самими собой до невыносимого, сводящего меня с ума хохота… – Дейдре поднялась со своего каменного сиденья и заходила туда-сюда. – Нет у меня цели очернить мою общину. В ней жили добрые, чтящие предков люди. Я выросла с этими юношами и девушками, но… Они сходили с ума, бросались друг на друга в ожесточении, душили и даже убивали ножами, которыми доселе резали еду на блюде. От такого духи или убегали в испуге, или, наоборот, подвигались ближе с интересом, отчего и их порой убивали в пылу. А в один из дней мой двоюродный брат первым перекинулся в дракона, после того как подрался с другим братом за кубок из золота.
– Почему ты говоришь, что тоже подверглась метаморфозе, если твое тело белое и не тронуто чешуей? – спросил дракон, ненадолго покинув свои думы.
– Эти метамор… метаморфозы происходят, когда я долго не обращаюсь в дракона, – объяснила девушка. – А после перекидывания в дракона и обратно они пропадают. Я же человек… – она сказала это с неуверенностью, почти шепнула. И тут же, желая доказать что-то самой себе, повторила уже громче: – Я человек! Поэтому меня не коснулись ни безумие, ни уродство!
– Что сделал Фойрес с обезумевшими драконами? – спросил дракон, пропустив ее гордое заявление мимо ушей.
– Ничего, – ответила Дейдре. – Приходил все реже и реже. К тому дню в моих соплеменниках мало что осталось человеческого. После моей мольбы местные духи утаили меня в укромном месте, потому что по залам, как у себя дома, бродили уже не люди, а чудовища: вечно голодные, забывшие, кем были, полные дикой злобы и похоти. Я боялась. Не показывалась им на глаза. Погодя большинство из них… Я не могу назвать их уже своими родственниками… Или даже людьми… Драконы вырвались из дворца в мир, перед этим убив всех, до кого дотянулись, превратив горы золота в оплавленную руду, полные веселья залы – в пустошь, где столы изломаны, еда сгнила, а духов больше нет. Духам уже не хотелось веселиться в окружении тупой злобы. Дворец ненадолго будто опустел. Магия не убирала последствия разрушения, а прислужников либо съели, либо они не показывались в залах из страха.
От воспоминаний прошлого на лице Дейдре отразилась печаль. Ей было жаль людей из общины.
– После того как дворец покинул последний дракон, я показалась в залах. Меня отвели к Фойресу, но тот лишь погладил по волосам и отпустил к пирующим. Все стало как прежде… Ведь беззаботные духи заскучали по веселью и пляскам. В залах заиграла волшебная музыка. Опять появились гости издалека – их усаживали за столы и сытно кормили, после чего показывали Фойресу. Вот только большинство из них я больше не видела. Но в любом случае, когда пришедшим гостем стала моя матушка, все поменялось. До этого я долго просила Фойреса отпустить меня в родную общину похоронить кости родных. Я всегда оставалась Дейдре, дочерью Патруппина и Хеоллеи. Залы духов были мне не по душе… Но меня не отпускали… Я уже подумывала о бегстве, хоть и боялась Фойреса, но в один из дней во дворец пришла матушка вместе со своим другом-юстуусом. Поначалу, когда она появилась в зале, поглядела на меня своими голубыми глазами, я сочла это за видение. Но она стояла передо мной. Улыбалась. Тогда я уже научилась определять, кто человек, а кто – юстуус в теле человека, поэтому поняла, что передо мной родная мать. Живая! Вскрикнув, я бросилась к ней и обняла. Для меня закончились все тяготы, когда она в ответ обняла меня, пусть и неуверенно. Будто не сразу вспомнила, кто я… – Дейдре отвернула лицо и смахнула слезу. – Мы покинули дворец, вернулись с матушкой в общину и похоронили кости родных как следует: напели душам путь в Хорренх, доложили им посуды, одежд и украшений в надежде, что душа не останется обездоленной. Повсюду за нами следовал юстуус. Позже матушка привела меня в храм. Они убедили меня заснуть, чтобы проснуться, когда земли придут в себя после разорения, землетрясения утихнут и наступит мир.
– А тебя не смутило, что твоя матушка повелась с юстуусом?
– Нет. Тогда нет… – Дейдре качнула головой. – Она не сочилась магией, как юстуусы. Я поняла, что она стала не совсем человеком, когда этот друг опаивал ее кровью, но разве это отменяет то, что она моя любимая мать?
Дракон тоже качнул головой.
– Я полагал, ты хотя бы отчасти понимала, что тебя положили в сундук, как вещь, чтобы достать, когда понадобишься. И ты дейш-штвительно понимала это. Однако продолжала слушаться во всем и Фойреса, и мать… Что это? Желание чувствовать себя человеком? Тоска по счастливому прошлому, когда ш-шемья была жива?
– Я выполнила уговор, – перебила его Дейдре. – Теперь ты расскажи, что произошло с моей матушкой? Где она была? Куда пропала?
Оставив ее без ответа, дракон раскрутился и пополз к выходу. Окаймляющая его шею и часть морды лохматая грива задела Дейдре, прижавшуюся к стене, чтобы не быть раздавленной. Дракон покинул расщелину, протиснувшись в ней и цепляясь крыловым когтем за стены. Его брюхо было остывшим, и он хотел подкинуть в него еды.
– Погоди! – крикнула вслед Дейдре. – Куда ты? Ты должен рассказать мне про мать!
– Не должен.
– Но я же открылась тебе! Ничего не утаила!
– Я не просил тебя. Ты сама пош-шла на это, – обернувшись, прошипел дракон. – Тебе ведь надо было кому-то излить душу? Я выслуш-шал, как и полагалось. Тебе стало легче?
Девушка взмахнула руками:
– Но так нечестно! Ты должен!
– Ещ-ще раз повторяю: ничего я не должен…
– В тебе не осталось ничего человеческого, раз так поступаешь!
Дракон расхохотался, хотя это походило больше на судорожные вдохи и выдохи. Не приспособлена была его демоническая глотка, изрыгающая страшный рев вперемешку с огнем, для такого действия, как смех.