– Ты не Олле, – выдавил он шёпотом. Провёл ладонью по глазам. – Олле мёртв. Должно быть, я уснул и совесть мучает меня ужасным сном…
– Ну, так уж и ужасным! – виденье снова усмехнулось и забросило ногу на ногу. – А впрочем, тебе ли бояться видений, поэт?
– Так ты мне снишься или ты настоящий?
– Я настоящий, но я снюсь. Ты же сам прозвал меня Смотрителем Снов. Или уже забыл? Тогда тебе придётся вспомнить всё, дружище. То, как мы держали оборону и как ты выстрелил в меня из арбалета.
– Я не хотел!
– Я знаю, – Олле погрустнел. – И не держу на тебя зла.
– Что… – Вильям облизал пересохшие губы, – что она сделала с тобой?
– Стрела? Не знаю, – акробат уклончиво пожал плечами. – Я плохо помню тот момент. Только с тех пор я являюсь, если очень захотеть, во сне. Сказать вернее, перед сном. В другое время я… э-ээ… в другом месте.
– Так я не сплю? – опешил бард.
– Хочешь потрогать?
Олле протянул Вильяму руку. Поколебавшись, тот коснулся её и убедился, что приятель вполне материален, по крайней мере, сейчас. Олле, однако, быстро отстранился.
– Ты, наверное, есть хочешь, – неловко сказал Вильям и принялся развязывать мешок. – Я сейчас.
– Спасибо, – вежливо, но твёрдо отказался тот. – Я не ем теперь. Один раз я попробовал выпить вина, но это оказалось так противно, что больше мне не хочется.
– Зачем ты пришёл?
– Не знаю. Просто захотелось. Ты всё время укорял себя, и я подумал: вдруг тебе от моего прихода станет легче? Тебе ведь стало легче?
Вильям кивнул, но не очень уверенно. Покосился на спящих.
– Разбудить Нору?
– Не надо, – канатоходец помотал головой. – Я не хочу. Мне многое хотелось ей сказать, когда я был живым, а сейчас я просто – маленький Олле, Смотритель Снов. Я позаботился, чтобы её не мучили кошмары.
– Как странно, – произнёс Вильям. – Вот я сижу и разговариваю с призраком, который как бы и не призрак. Ты знаешь, Олле, я всегда хотел узнать… на что она похожа, смерть? Что там, за дверью?
– О, – Олле усмехнулся. – Смерть… Смерть приходит к человеку в образе самого желанного, самого красивого существа в мире, ибо как иначе объяснить, что люди следуют за ней, когда она приходит, а некоторые и вовсе ждут её? Младенцу она является как мать, подростку – словно лучший друг, супруги, жившие вместе долго и счастливо, часто приходят один за другим. Не потому ли самые прекрасные видения приходят к нам во сне, ведь что такое сон, как не младший брат смерти? – он посмотрел на Рика, свернувшегося между травником и Телли, и после паузы закончил: – И кто знает, может, весь этот мир – всего лишь сон какого-нибудь старого усталого дракона?
– Что ты имел в виду?
Ответа не последовало.
– Олле? – Вильям поднял голову и торопливо огляделся. – Олле!
Олле исчез, на бревне никого не было. Головни догорели до седого пепла, кострище запеклось, как глиняная миска. Было холодно и тихо. С неба сыпалась снежная крупа.
Жуга приподнял голову.
– Чего шумишь? – осведомился он. – Случилось что?
Ещё вчера Жуга прорезал в своём одеяле дыру и теперь, просунув в неё голову, надел его как плащ и подошёл к костру. Подбросил сушняка, раздул огонь и опустился рядом с бардом.
– Кто приходил? – спросил он.
Вилли вздрогнул и поёжился.
– Никто.
– Будет лучше, если ты расскажешь. Я слышал, как ты с кем-то разговаривал. Кто это был?
– Я ж говорю: никто. Мне сон приснил…
Вильям опустил глаза и осёкся: снег возле бревна был истоптан знакомыми следами мягких башмаков на рубчатой подошве – именно такие предпочитал канатоходец.
Травник тоже их заметил.
– Олле? – спросил он.
– Олле, – обречённо кивнул Вильям.
Жуга уселся поудобнее и запахнул одеяло.
– Ну, что ж… Рассказывай.
Холодная вода заколыхалась, тронутая тонким лезвием, сомкнулась без следа; белый островок мыльной пены закачался на маленьких волнах, растаял и исчез. Поверхность старого пруда вновь сделалась чистой и неподвижной. Несколько мгновений Жуга критически рассматривал своё отражение, затем вздохнул и принялся соскабливать с лица щетину. Бритва шла туго, с противным хрустом – как он ни пытался, наточить её как следует не получилось. Кривясь и надувая щёки, травник кое-как выбрил пол-лица и верхнюю губу, когда за его спиной послышались шаги и тень возникла над обрывом. Отразилась в зеркале пруда. Жуга не обернулся: в этом не было нужды – эти шаги он узнал бы из тысячи.
– Зачем ты бреешь бороду? – спросила Нора.
Травник задержал движение руки, затем и вовсе опустил её. Повернул голову. Ничего не сказал.
– Телли, наверное, сказал, что тебя ищут? – Поколебавшись, Нора спрыгнула к воде. – Ведь не может быть, чтоб не сказал.
Жуга молча сполоснул бритву; та плеснула, как водяное животное. Мыльные разводы поплыли по воде.
– Мне осточертела эта метёлка, – проговорил он наконец.
– Тебя узнают.
– Наплевать.
Повисла пауза. Нора села рядом, провела ладонью по воде, коснулась илистого дна. Муть заклубилась бурым облачком. Мыльная пена на щеке у травника медленно засыхала.
– Ты мало изменился.
– Да? – хмыкнул травник. – Приятно слышать.
Лицо его было лишено всяческого выражения.
– Где твой меч? Ты им уже не бреешься?
– Нет.
– Ты не спал сегодня ночью, – произнесла негромко девушка и пояснила свою мысль: – У тебя круги под глазами.
– Обычное дело, – пожал плечами тот. – Мне всегда не спится, если что-то наперекосяк, ты же знаешь.
– Знаю.
– Послушай, Линора, – травник отодвинулся от воды и со щелчком сложил бритву, – чего ты хочешь? Ты не захотела идти со мной, когда это мне было нужно, так зачем этот разговор?
– Я не уходила! Это ты ушёл! – Нора поджала губы. – Что мне было делать? Что?
– Я же объяснял тебе…
– Я слышала твои объяснения! – фыркнула та. – Чушь и чепуха! Мог бы придумать причину получше! Он, видите ли, ушёл «искать себя»!.. А обо мне ты подумал? Сначала я и вправду ждала, а потом подумала: чего ради? Он шляется бог знает где и с кем, а я сиди, как дура?! Тебе не понять, как это больно и обидно – всё время гадать: вернётся – не вернётся? Я научилась без тебя, нашла новых друзей, и вот, когда я уже почти забыла всё, снова появляешься ты и всё начинается с начала! Из-за этого мальчишки, из-за этого дракона… из-за тебя я потеряла всё…
– Всё?! – вскинулся травник. В голосе его было столько удивления, что Нора поперхнулась и умолкла. – Что ты потеряла? Фургон, полудохлая кляча и ворох блохастых шкур – это и есть твоё «всё»?
Девушка молчала.
– Я тоже много потерял, – продолжил Жуга после паузы, – дом в городе, работу и полгода жизни, не говоря уже о тебе, но я и не думаю винить в этом тебя или мальчишку. Так что давай не будем хвастаться друг перед другом своими… потерями. Дракон – это совсем не то, что ты думаешь. Да и Телли, пожалуй, тоже.
– Вы все безумны, – медленно сказала Нора, – ты и твой Телли с его драконом. А теперь и Арнольд с Вильямом сдвинулись. Из-за вас Олле погиб, а вам всё равно, будто не человека убили, а куклу в балагане!
– Олле? – травник нахмурился. – Олле – не кукла. Помяни моё слово, он ещё доставит нам хлопот.
Линора с подозреньем покосилась на Жугу.
– Олле… доставит… Что ты имеешь в виду?
– Потом объясню, – уклончиво ответил травник.
И умолк.
Волосы его выбились из-под ремешка, на худом загорелом лице лихорадочно блестели глаза. Сейчас, с вихрами недобритых бакенбард, он ещё больше походил на рассерженного лиса. Не хватало только пары острых ушек.
– Я вернулся за тобой, – проговорил он. – Я искал тебя и не нашёл. Потом мне сказали, что ты нашла другого. Знаешь, я уже привык, что меня всё время предают. Мне только хотелось спросить тебя, почему ты так поступила со мной, а потом один умный человек сказал мне: «Не спрашивай у женщин, почему».
– Узнаю Золтана, – хмыкнула та.
– Четыре месяца – не столь большой срок, – проигнорировав реплику Норы, продолжал Жуга, – но тебе хватило, чтоб меня забыть. А я всё равно искал тебя. Я впал в какое-то исступленье. Знаешь, наверное, тебе повезло, что я тогда тебя не встретил. Я хотел понять, что произошло, но я, должно быть, потерял разум. Я хотел превратить твою жизнь в кошмар, стать твоим… твоим личным чудовищем, которое преследовало бы тебя и только тебя, всегда и везде.
– Почему? – тихо спросила она.
– Потому что любовь – не только право, но и обязанность, потому что должна быть на этом свете хоть какая-то справедливость. Потому что нельзя вымогать то, что даётся даром! – рявкнул травник и почувствовал, что в горячке хватил через край – девушка сжалась, как от удара, лицо её помрачнело. – И даже если ты заставила себя забыть, – закончил он, – тебе придётся рано или поздно вспомнить всё.
Травник поморщился, посмотрел на зажатую в кулаке бритву, вздохнул, смочил водой засохшую коросту на щеках и снова принялся за бритьё. Линоре казалось, что щека под бородой, там, где была щетина, будет белая, но когда Жуга закончил, она поняла, что ошиблась – загар лёг задолго до того, как отросла борода.
– Где ты успел так загореть?
Травник ответил не сразу, а когда ответил, голос его звучал спокойно и почти безразлично.
– Там, где я был, время текло медленно. Там только солнце, горячий ветер и песок… песок… – он потряс головой. – Целое море песка. Временами мне казалось, будто я попал в огромные песочные часы. Я сходил с ума по ночам в ожидании завтра, а когда оно наступало, становилось ещё тяжелее. Но постепенно всё ушло.
– Я видел, как пески стирают города и скалы, – продолжал он, – и внутри у меня тоже что-то стиралось. Говоришь, тебе было больно? Мне тоже было больно, но со временем я понял, что есть вещи поважнее, чем боль. А после и боль тоже стёрлась. И не осталось ничего. И вот тогда будто спала пелена – я обнаружил, что происходит нечто странное. Это всё не случайно, здесь чувствуется умысел. И сейчас я пытаюсь понять, чей.