Торкель хохотнул и хлопнул брата по плечу.
– А ты, я гляжу, всё такой же! Давно пора понять, что воевать да плавать хорошо по молодости, а настоящее богатство человека – земля и скот.
– Попозже. Вот разживусь деньгами и тогда…
– Ну, ладно, ладно, – снисходительно кивнул тот и с любопытством оглядел Жугу и Тила.
Неожиданно от корабля донёсся женский визг, затем ребячьи крики. Люди бросились врассыпную. Жуга обернулся и успел увидеть, как Рик неуклюже спрыгнул с корабля и прошлёпал по воде на берег. Вылез, отряхнулся, огляделся с недоумением и направился к Тилу.
А в следующий миг на берегу возникли гномы, и началась уже настоящая паника.
– Один! – вскрикнул Яльмар, хлопая себя по лбу. – Я ж совсем забыл предупредить: это наш ручной дракон. Да спрячь ты меч, Торкель, он никого не тронет. У тебя найдётся для него подходящее место?
Онемевший от изумления Торкель только и сумел, что кивнуть.
– А ну, перестаньте орать! – выкрикнул он слугам и домочадцам. – Дракона, что ль, не видели? Берите всё, тащите в дом, накрывайте столы. Праздновать будем!
Два гнома подошли до Торкеля засвидетельствовать своё почтение и были встречены благосклонным кивком. Для того, кто первый раз видит дракона и дварагов, Торкель держался удивительно спокойно. Травнику подумалось, что здесь, вероятно, не последнюю роль сыграли рассказы Яльмара. Однако малышня по-прежнему цеплялась за своих мамаш и тёток. Стремясь загладить неприятный эпизод, Яльмар порылся в сумке, вытащил кусок желтоватого сахара, расколол его в ладони и отдал ребятишкам, которые мгновенно всё слопали и теперь ходили за ним следом и таращили глаза, ожидая добавки.
Дом Торкеля – большой и длинный, как амбар, со скатом кровли до земли, похож был на ладью, которую перевернули кверху дном, а вдоль бортов насыпали земли и проложили дёрном. Места в нём хватило всем. Дощатые перегородки отгораживали комнаты, кладовки, закутки, в большом помещении стояли лавки и высокие узкие столы из цельных трёхдюймовых досок. Вдоль стен светили плошки с жиром, прямо на полу горел очаг. Дым выходил в дыру под потолком и в маленькие тёмные окошки. Немного щипало глаза, зато было тепло. Все уже оправились после появления дракошки. Испуг прошёл, царила весёлая суета. Туда-сюда носились викинги, крестьяне, керлы, дети керлов, женщины, собаки. Ребятишки помладше, взвизгивая и смеясь, столпились возле Рика, чтоб потрогать и погладить, и занимались этим делом, пока женщины не разогнали их подзатыльниками. Из стойла приволокли овцу, выкатили бочонок пива, и вскоре над углями уже брызгала жиром баранья нога. Мореходы располагались возле очага, кто на скамейках, кто прямо на полу, на разбросанных шкурах, смеялись, зубоскалили, таращились на женщин, стряхивали снег с одежд, снимали сапоги. Дым, запахи еды и сохнущих обмоток смешались в кислую спираль, было жарко, даже душно, но выходить на холод уже не хотелось. Жуга уселся в стороне, благодарно кивнул, когда хозяйка протянула ему корявый рог с пивом, и с наслаждением откинулся к бревенчатой стене, подставляя теплу босые ноги. После недели в море было невыразимо приятно снова оказаться в тёплом доме.
Постепенно суета улеглась. Двери перестали хлопать, народ помаленьку перебирался к столу. Всем места не хватило, кто хотел, брал свою миску и усаживался на пол. Еда была простецкой, но обильной и горячей. Без всяких церемоний викинги за обе щёки уплетали ячменный хлеб, баранину, ломтями нарезали сыр и твёрдые, словно набитые верёвками колбасы из конины и окорока. Особый восторг вызвал копчёный лосось, отдали должное и пиву. То и дело раздавались похвалы хозяйке. Торкель с Яльмаром сидели во главе стола, уже изрядно захмелевшие, между ними примостилась доска с недоигранной партией в тафл [45]. В углу горой громоздились привезённые подарки – бочонок мёду, зеркала, стеклянные бокалы, штуки толстого сукна и чушки сырого железа.
Осторожно перешагивая через сидящих и лежащих на полу людей, до травника добрался Вильям и опустился рядом. Огляделся, ища где повесить лютню, ничего не отыскал и положил её рядом. Брезгливо покосился на рог с пивом в руках у травника, который не мыли, должно быть, с той поры, как отпилили его у быка. Поскрёб под мышками, поморщился – в тепле оживали не только люди, но и блохи.
– И как они живут здесь, в этаком свинарнике?
Жуга невозмутимо дожевал остатки каши и облизал тарелку. Вытер бороду и губы рукавом, швырнул баранью кость собакам и усмехнулся.
– Молись, чтобы Торкель тебя не услышал, – сказал он и потянулся. – Не умеешь ты уют ценить, Вильям. По мне так большего не надо. Нет ничего лучше, если за окном непогода, а у тебя горит очаг и есть чего поесть и с кем поговорить. Думаешь, в Исландии будет лучше?
– Нет, но…
– Ну и молчи. А лучше б спел чего, порадовал хозяев за гостеприимство.
Однако с предложением травник запоздал – викинги сами уже дозрели до песен. Пели громко, по-норвежски, без сопровождения, в куплете умолкали, слушая того, кто запевал, а припев подхватывали вразнобой, грохоча об стол рогами и кружками. Разогревшись, спели о странствиях Тора Отважного, потом – о Валиване и про плавание Торира Собаки за идолом из золота в страну восточных дикарей бьярмов [46]. Потом девчонка лет тринадцати с раскосыми глазами, дочь керла Гудмунда, краснея и смущаясь, спела песенку про Иддан Хармунд и была встречена восторженными воплями, а после Рой надул свою волынку, и уже никто не вспомнил про Вильяма. Бард с облегчением вздохнул, взял себе ещё хлеба с мёдом и откинулся на шкуры.
Жуга огляделся, ища глазами Тила. Оказалось, эльф с дракошкой выбрали укромное местечко возле загородки и теперь молча сидели и слушали, как другие поют. За исключением двух малышей, никто их не беспокоил, хотя на дракона косились. Остальные занимались кто чем. Хельг заглядывался на девок, Магнус и Грюммер достали кости и трясли стаканчиком. Бранд что-то втолковывал Сигурду, тот хмыкал, после чего Бранд всякий раз апеллировал к Арвидасу. Литвин невозмутимо качал головой и говорил, как понял травник по движенью губ, одно и то же: «Перестаньте спорить, горячие норвежские парни». Толстяк Винцент храпел. Пиво помаленьку затуманивало мозг, травник тоже прикрыл глаза, прислушиваясь к пению норвегов. А те заливались вовсю:
Villemann gjekk seg te storan a
Hei fagreste lindelauvi alle
Ville der han gullharpa sla
Ve de rone det lyste a vinne [47].
То был язык холодный, певучий и по-своему красивый, но в мелодиях и песнях непонятным образом удлинялись звонкие согласные. Глухие, впрочем, тоже удлинялись. Некоторое время Жуга обдумывал это, а когда снова поднял голову, увидел, что к нему направляется Ашедук.
Гном остановился. Глянул на них сверху вниз.
– Аой. Присяду?
Жуга подвинулся.
– Валяй.
Гном опустился на шкуры. Отхлебнул из рога, который держал в руке.
– Ну что, Лис, продолжим разговор?
– Я думал, мы закончили. О чём ты хочешь говорить? Опять об этом мече? Я уже понял всё, что ты сказал про Аса Локи. Это мои заботы, что тебе до них?
Вильям подобрался и весь обратился в слух. Ашедук не обратил на барда внимания.
– Вообще-то, Лофт [48] не ас, – сказал гном, – и даже не ван. Он из рода великанов, ётунов, но Асы разрешили ему жить в Асгарде за его ум и хитрость. Хотя его проделки и шалости доставили им хлопот. Взять хотя бы историю с волосами Сив или с яблоками Идунн, не говоря уже о том, как они на пару с Тором нарядились в женские платья, чтобы выкрасть Мьёльнир у великана Трима… Но сейчас я хотел бы поговорить о его детях. Однажды Локи забрел в Ётунхейм и прожил там три года у великанши Ангрбоды. Она родила ему трёх детей: девочку Хель, змею Ёрмунганд и волчонка Фенрира. Когда Асы узнали об этом, Хель сделали повелительницей Хельхейм, страны мёртвых, тех, кто недостоин жить в Вальгалле. Ёрмунганд поселили на дне моря, и там она росла, пока не опоясала всю землю. Тогда её стали звать Мидгард – «Змея Мира». Волчонок Фенрир по сравненью с ними казался безобидным. Он был весёлый и ласковый, понравился богам и так и жил в Асгарде, пока не вымахал в такое чудовище, что никто, кроме бога войны Тира, не решался подойти к нему. Тогда его посадили на цепь подальше от Асгарда, и то не сразу.
– Я слышал про эту историю, – задумчиво сказал Жуга. – Про то, как он порвал две первые цепи, и гномы сковали третью. Какая-то чепуха про кошачьи шаги и корни гор.
– Не чепуха, – Ашедук важно поднял палец и почему-то долго на него смотрел. Вздохнул. – Далеко не чепуха. Лединг и Дромми были из металла. А Глейпнир сделали из корней гор, шума кошачьих шагов, бород женщин, слюны птиц, голоса рыб и сухожилий медведей. Кошачьи шаги с тех пор бесшумны, у женщин нет бород, у гор – корней, у птиц – слюны, у медведей – сухожилий, а у рыб – голоса.
Травник усмехнулся, провёл рукой по волосам. Усмехнулся опять.
– Я, кажется, с ума сойду от этих странных оборотов, – сказал он. – Ну, что касается корней у гор, то вам виднее, я под ними не копал. Слюна у птиц, я думаю, имеется, да и сухожилия у медведя тоже, так что тут вы маху дали. Занимательно, конечно, только что с того?
Гном усмехнулся:
– А кто говорит, что у Локи были только эти дети? Никто не может знать, где он шатался между делом.
Жуга склонил голову набок.
– Не понимаю…
– А Слейпнир? [49]
– А что Слейпнир?
– Слейпнир, конь Одина, – двараг смотрел на травника глаза в глаза. – Ты знаешь, откуда он взялся? Однажды великан Гримтурсен подрядился строить стену вокруг Асгарда, а в уплату потребовал Фрею. Локи тогда выторговал у него, что если к назначенному сроку хотя бы одна часть стены не будет достроена, тот ничего не получит. Стену он тогда почти достроил – его конь Свадильфари уж больно хорошо ему помогал, и боги в страхе на Локи наехали, дескать, спасай, а то убьём. И вот когда великан повёз в Асгард последний воз с камнями, из леса выбежала кобылица. Конь оборвал постромки и припустил за ней, великан понял, что его надули, в ярости напал на богов, и Тор его пришиб. Жеребец исчез. А что касается Локи, который и превращался в ту кобылу, то он впопыхах заколдовал себя на такой длинный срок, что ещё примерно с год оставался лошадью и произвёл на свет жеребёнка с восемью ногами. Это и был Слейпнир. Что скажешь теперь?