Хансен только поправил на плечах мешок и промолчал.
Восхождение было несложным, но утомительным. После ночи, проведённой у скупого костерка, у всех троих сводило ноги от холода и сырости. Усталость сковывала мышцы. Плащи набухли водой, по волосам стекали капли. Жуга взбирался с осторожностью, ступая по камням с многолетней сноровкой горца, коротконогий Орге морщился, пыхтел и часто застревал у трещин: сил, чтоб перепрыгнуть их, маленькому гному пока не хватало. Туман был непрогляден. Изредка отыскивались тропки, впадины, ложбины, каменные осыпи. Застывшая в незапамятное время лава под дождём блестела, словно смазанная жиром. Заночевать на склоне горы было бы безумием.
На одном из таких крутых откосов Жуга потерял колчан. Нога в тяжёлом сапоге скользнула, привязанный к мешку топор качнул назад, колчан зацепился за выступ скалы и опрокинулся. Держась одной рукой, Жуга растопырил пальцы, взмахнул свободной рукой, пытаясь что-нибудь поймать, не ухватил и лишь успел увидеть как все стрелы, кувыркаясь, канули в туман. Он помедлил, затем снял с шеи ремень и без всяких сожалений швырнул вниз пустой кожаный цилиндр. Лишний груз был здесь опасен.
Уже темнело, когда они взобрались наконец на самую вершину. Это была ровная, почти что круглая площадка, вся пересыпанная щебнем, камнями, серыми кусками старой пемзы и туфа. Кое-где белели пятна снега, чудом не размытые дождём, в изломах рухнувшей скалы прослойками поблёскивали шпат или слюда. Жерло потухшего вулкана образовало три отдельных кратера, размером каждый с хороший двухэтажный дом.
— Который?
— Этот, — Орге указал на тот, что был ближе к западу.
Жуга сбросил с плеч мешок и принялся разматывать верёвку. Хансен с интересом осматривался вокруг.
— А ничего вид отсюда, — наконец заметил он. — Жаль только, что туман. Стены от ветра закрывают, кратеры не дают проходы завалить… Ты уверен, что нам нужно лезть туда?
— Уверен, — Орге ухватился за другой конец верёвки и принялся помогать. — Если присмотреться, там видны следы. Да Ашедук мне сам рассказывал, через какую дырку надо лезть.
— Послушай, Орге, — слегка запинаясь, сказал Жуга. — Почему же всё-таки ты с ним не пошёл?
— Не в моих привычках предавать друзей, — сердито зыркнул тот на травника с вершины маленького кратера. С мотком верёвки на руках гном напоминал какого-то диковинного трубочиста, собравшегося прочистить вулкан.
— Ну-ка, помоги.
— Ну, что, — многозначительно взглянул на травника Хансен, — ты всё ещё думаешь, что им нельзя доверять?
Жуга не смог ответить, лишь покраснел и молча стал карабкаться наверх, чувствуя, что ему только что преподали очередной урок.
Они закрепили верёвку за большой валун и перебросили другой её конец через край отверстия. Двараг подёргал за неё, проверяя на прочность, и первый полез вниз. Из чёрной глубины тянуло влагой и теплом. Некоторое время гном шуршал и чертыхался в темноте, потом откуда-то издалека до травника и Хансена вдруг донеслось негромкое: «Спускайтесь, здесь ступеньки». Травник сбросил в отверстие оба мешка и полез следом. К тому времени, когда спускавшийся последним Хансен ощутил под ногами ровный камень площадки, Орге и Жуга уже успели осмотреться. Узкое отверстие кратера давало достаточно света, но снаружи быстро темнело. Однако и этого хватало, чтобы разглядеть бугристые неровные стены, россыпь камешков и стёртые уступы старой лестницы, уже давно утратившие всяческое сходство с таковой. Вулкан потух, должно быть, сотни тысяч лет тому назад. Камень под ногами казался непоколебимо прочным. Не чувствовалось ни запаха серы, ни особого тепла. Лава под ногами была старая и потрескавшаяся.
Верёвку оставили.
Подобрав свою поклажу, все трое направились в глубину горы. Вскоре снаружи стемнело совсем. Ещё в хижине Жуга перетопил на свечки всё свиное сало, использовав на фитильки остатки дратвы. На всякий случай прихватил и жирник, отыскавшийся в хижине. Огонёк свечи чадил и трепетал. Край лестницы обрывался в бездну меньше чем в двух шагах от стены. Смотреть в темноту не хотелось.
Казавшийся почти что бесконечным спуск закончился в огромном зале, очертания которого скрывала темнота. Все трое так устали, что буквально валились с ног. Жуга прошёлся вдоль стены, угрюмо созерцая череду входных отверстий — старая гора была источена, как трухлявое дерево. Хансен нерешительно покосился на мешки.
— Заночуем прямо здесь или поищем, где получше?
— Здесь везде одинаково, — гном сплюнул. — Разве только в глубине чуть-чуть теплей. Тащите одеяла.
Жуга насчитал восемь проходов, после чего остановился и повернул назад.
— Если Ашедук ушёл туда, — сказал он, — то нам его не отыскать.
— Не впадай в панику, — гном стащил с ног башмаки и теперь сидел, разминая пальцами уставшие ступни. — На верхних горизонтах разветвлений особенно много. Это чтобы не бродили чужаки. Опять же, стражу выставлять не надо.
Жуга с сомнением покосился в сторону туннелей.
— Однако так и в самом деле затеряться недолго. Не хотелось бы соваться туда наобум. Ты в самом деле сумеешь отыскать дорогу?
— Не беспокойся. Я вас выведу, если меня, конечно, не прихлопнут.
— А если прихлопнут? — угрюмо спросил Хансен. — Что нам тогда делать?
Орге смерил его пристальным взглядом, чуть прикрыв глаза на огонёк свечи. В кромешной тьме зрачки дварага казались двумя тёмными провалами.
— Значит у вас теперь есть повод прикрывать мне спину, — наконец сказал он. — Что делать! Оставляйте метки: делайте следы, коптите стену. Что угодно делайте, лишь бы запомнить путь. Воспользуйтесь своим уменьем, наконец, волшебники хреновы. Как рты кому-то затыкать, так первые.
Хансен потупился. Ничего не ответил.
Они распаковали провизию и в молчании перекусили вяленой бараниной и сваренной загодя, теперь уже — холодной кашей, после чего стали укладываться на ночлег.
— Он был душой нашего отряда. Основой. Фундаментом. Я тогда не понимал, я думал о совсем другом. Но остальные были не в счёт: Орге был проводником, а я, ну просто… Просто шёл. Я только сейчас понимаю, что он значил для меня. Это как рука или нога — не очень-то их замечаешь, когда они есть. И ты… И только ты со мной теперь. Наверное, ты не понимаешь меня. Не знаю, откуда он брал силы, чтоб смеяться. Ёрничал. Грустил. И всякий раз поддерживал меня, когда мне было худо, думал за меня, не спал, когда мне не спалось. Зачем — не знаю. Он обещал мне стать моим учителем, но я никогда не замечал, как он меня учил. А он меня учил всё время, постоянно. Вильям когда-то говорил: бумага стерпит. Был наверное, прав, дурацкий рифмоплёт. Бумага стерпит, да, бумага всё запомнит. А как мне вспомнить то, что он мне говорил?
Три дня мы шарахались по этим чёртовым подземным лабиринтам. Все свечки догорели. Кончилась еда. А мы всё шли и шли… Ах, Олле, Олле, маленький подлец! Я долго думал, что же означает тот его ответ, что, мол, следующую ночь мы встретим в темноте. Ну, да, а где ж ещё? — подумал я, ведь глупо было ожидать чего-нибудь другого. Но как я мог забыть, что все его ответы на самом деле означали совсем не то, что мы в них слышали! Совсем не то… Ты слушаешь меня? Скажи же что-нибудь!
Ведь ты же слушаешь?
Ответь…
— Эй, кто здесь? Жуга, это ты, что ли?
— Я.
Зашуршало одеяло. Хансен сел и вытаращился в темноту.
В тесном закутке, где этой ночью троица расположилась на ночлег, было сухо и тепло. Десятки вёрст запутанных подземных коридоров остались у них за спиной. Силуэт травника едва заметно выделялся на фоне сероватого мерцания, как утверждал Орге — светящейся краски, нанесённой здесь на стену скафенами. Хотя Жуга не исключал возможности, что это вполне мог быть какой-нибудь светящийся лишайник. Всё могло быть в этих пещерах — всё, что можно, и чего нельзя было придумать.
Всё могло быть.
— Ты не спишь?
— Не сплю.
— Какого чёрта… — он отбросил одеяло. — Нет, ну это совсем никуда не годится! Третью ночь сидишь без сна. С ума сошёл? Ложись сейчас же.
— Чего ворчишь? Вам же лучше. Лишний раз на карауле не стоять. Я ж говорю, что это у меня всегда так. Только не вздумай колдовать, чтоб я уснул — я всё равно почую.
— Да уж, почуешь, это точно… — Хансен потёр шею тем странным жестом, при котором Жуге всякий раз на память приходили старый дом и тамошний подвал, и передвинулся поближе. — Что тебе теперь-то спать мешает?
— Да всё то же: Ашедук. Всё не могу взять в толк, зачем он мне рассказывал про Локи… И про остальных зачем рассказывал.
Хансен закатил глаза.
— Ох, господи, опять ты за старое. Придётся, видимо, всерьёз тобой заняться, а иначе ты совсем себя загубишь. Всё считаешь, что ты где-то допустил ошибку?
— Не ошибку. Хуже, Хансен, не ошибку, — травник повернулся лицом к нему. В темноте блестели белки глаз. — Я боюсь, что тогда поступил правильно.
— Когда?
— Когда мы танцевали на углях. Ну, я и этот Лис. Ты помнишь, я рассказывал? Я одолел его, я победил чтоб остаться собой… Но стал ли я собой? Тот — Локи, или как бишь там его…
— Неважно. Продолжай.
— Ага. Так вот, он сказал, что я когда-то был рождён, чтоб стать всего лишь оболочкой для него. Как ножны для меча. Нет, даже хуже — как вода для соли. Я — часть его, я был им до рождения. А раз так, то есть ли смысл бороться, чтобы быть собой сейчас? Ведь я наверняка исчезну, снова стану им, когда умру или когда он всё-таки дождётся удобного момента, подкараулит и ударит в спину. Они всё время ударяют в спину, все — друзья, враги… Я первым напал на него и только потому мы бились лицом к лицу. А сейчас я не знаю… — он покачал головой. — Не знаю.
— Та-ак, — с неодобреньем протянул Хансен. — А дело-то хуже, чем я думала. Ну что ж, придётся опять говорить.
Он сел и положил ладони на колени. «Тело помнит лучше головы», — некстати вдруг подумал травник. Похоже, что от этих женских жестов Герте никогда не избавиться.