В полном соответствии с колониальными традициями британская корона попыталась удержать заморские территории с помощью куцего самоуправления. На островах Ган и Хиттаду были созданы военные базы, на которые передислоцировали войска, вынужденные убраться из Шри Ланки. Но передышка оказалась недолгой. В апреле 1964 года мальдивцы подняли восстание против оккупантов и послушного им марионеточного правительства, а 26 июля 1965 года островное государство вернуло себе исконную независимость. Последним аккордом в упорной борьбе маленького свободолюбивого народа явился референдум 11 ноября 1968 года, когда большинство мальдивцев проголосовало за республику.
Десять лет для истории не более чем миг.
Чисто внешне Мале с его рыбным портом, пропахшим вяленым тунцом, и лавчонками, где рядом с кокосами выставлены на продажу амулеты из акульих зубов и бусы, выточенные из редкостного черного коралла, почти не изменился за эти годы. Но мне показалось символичным, что буквально по другую сторону улицы, где находится свято чтимая усыпальница Барбари и старинная Пятничная мечеть, вырос памятник, куда более причастный к биению пульса планеты. В раскаленном, белесом от коралловой пыли небе ажурная чаша, нацеленная на спутник связи, казалась галактической гостьей, потерпевшей вынужденную посадку где-то на задворках обитаемого мира. Журчали фонтаны в саду, на идеально подстриженный газон роняли багряные лепестки деревья, прозванные «огонь джунглей». Все казалось призрачным в этом тенистом оазисе среди раскаленной пустыни, где за глоток пресной воды издавна платили полновесной монетой. Понадобился маленький опыт, чтобы убедиться в реальности происходящего.
Всего через пять минут после того, как оператор записал номер моего телефона, на проводе была Москва. Я говорил с домом через спутник, подвешенный на орбите, с клочка суши размером полтора на два километра, а совсем рядом, в противоположном уголке сада, чернели древние пушечные жерла и британские торпеды времен минувшей войны. Сваленные у дверей Национального музея, они словно стерегли глухую старину: шитые жемчугом одеяния султанов, кривые клинки охотников за кораллами, остроги ловцов акул. Едва ли за всей этой эклектической близостью скрывался осознанный замысел, но впечатление получалось очень сильным. Упругие струи невиданных здесь фонтанов словно хлестали из отверстых жил самой истории. Необратимо, победно и животворно. Окном будущего мысленно назвал я сад. Живой шум пятнадцатитысячного морского городка, гортанная музыка чужой волнующей речи раскрывались день за днем в вещих знаках каменных стел, позеленевших монет и хрупких пергаментных свитков. Но то яркой ракушкой, которой приветливые мальдивцы привыкли одаривать гостя и вообще первого встречного, то неумолкающим гомоном рыбного причала океан постоянно напоминал о себе. Да и слепящая синь вокруг не позволяла забыть о том, что самим своим существованием Мальдивы обязаны слепой милости мириад живых существ, построивших на морском дне свои причудливые колонии.
Пальмовые леса над кромкой прибоя — не более чем вершина кораллового айсберга, живущего удивительной, скрытой от глаза жизнью. И если остались на Земле чудеса, то окном в сказку стало для меня овальное стеклышко обычной резиновой маски.
Я плыл над сверкающим многоцветьем рифового уклона, медленно уходящего в неразличимую глубину. Там, на самой границе синей космической бездны, смыкали бесконечные круги стада невиданных рыб. Нет на суше оттенков, способных соперничать с этим неистовым пиршеством цвета. Самые изысканные орхидеи меркнут рядом с коралловыми колониями — зелеными, как живой изумруд, ядовито-сиреневыми с желтым опасным огоньком на разветвленных рожках, синими, как васильки во ржи, пурпурными или же черными, словно ветви железного дерева. И ярчайшие птицы земли меркнут рядом с бесчисленными обитателями неподвижных коралловых рощ, где колышутся кружева морских перьев и щупальца анемонов.
Бабочки и попугаи подводного мира не боялись людей. Они давали трогать себя, а то и сами терлись жаберными крышками о пальцы, протянутые вперед с призывом и миром. Все было, как в начале творения или в детском забытом сне, когда пробуждаешься с ощущением полного счастья. Даже голубые стремительные тени акул не внушали тревоги. Пьянящая эйфория туманила голову. Мерещилась разлитая в воде музыка, чьим аккордам повиновались циркулирующие над бездной косяки и ползущие из расселин голубые лангусты.
Однажды мальдивский мальчик Али, чьей специальностью стала добыча красивых раковин, показал мне укромную банку, где среди крапчатых каури и перламутровых конусов я увидел желто-фиолетовых моллюсков с оранжевой мантией. Это были «принцессы», живые, нетронутые, охраняемые законом.
Мудрая природа сберегла в тайных кладовых сокровища, считавшиеся навеки утраченными. Отказывая в своей бесконечной милости разрушителям красоты, одержимым слепой жаждой наживы, она возвращала исконным хозяевам скрытые до срока богатства. Финал, достойный гордых и мужественных тружеников моря. И если угодно, опять-таки наполненный глубинным смыслом, ибо Мальдивы издревле называли Островами Ракушек, а на Востоке раковина — один из символов счастья.
Атлантида в наших мечтах
«Кто мы? Откуда пришли? Куда идем?»
Есть вечные темы истории, волнующие загадки бытия.
Почти две с половиной тысячи лет длится спор Платона с Аристотелем. И не видно ему конца. Лишь изредка приоткрывается завеса тайны, и рука случая подкидывает новые, подчас совершенно ошеломительные аргументы. Именно они, эти новые факты, ставшие подлинной сенсацией сегодняшнего дня, и подвигнули меня возвратиться к далеким истокам, когда впервые упомянуто было самое название Атлантиды.
Великие реки рождаются из скромных, незаметных подчас родников. За двадцать пять веков ожесточенной полемики «атлантоманов» с «атлантофобами» было обнародовано около трех миллиардов страниц. Это в сто миллионов раз больше того, что написал сам автор пленительного мифа Платон о «погибшей» в один страшный день и одну роковую ночь о стране. Как остроумно заметил польский астроном Л. Зайдлер, «вода», содержащаяся в атлантологических писаниях, могла бы покрыть землю такой толщей, что в ней потонули бы все пять существующих ныне материков.
Где только не искали следы потонувшего континента: в Южной Америке, Египте, Греции, на острове Пасхи и даже на Северном полюсе. Гипотезы наслаивались на гипотезы, на зыбкой почве домыслов вырастали эфемерные, не лишенные порой очарования, карточные домики. Лишь последнее десятилетие привнесло в атлантологию существенно новые черты. Вместо сомнительных аналогий в древних культурах, вместо необъяснимых совпадений, вместо мифов и превратно истолкованных текстов священных книг все чаще стали привлекаться проверенные данные из области океанологии, климатологии, астрономии, археологии, геологии, вулканологии и прочих наук.
В этом очерке я хочу проанализировать и сопоставить две особо сенсационные гипотезы последних лет. Одна из них, более традиционная, связывает цивилизацию атлантов со средиземноморским островом Санторин, другая, опубликованная пять лет назад и породившая новую волну яростной полемики, отсылает нас во льды Антарктиды. Таковы крайности атлантологии, таковы ее метания, такова, как принято говорить в науке, степень изученности. Весьма, надо признать, низкая степень. Разброс «попаданий» на карте полушарий заставляет подозревать, что «стрельба» все еще ведется вслепую.
Впрочем, не будем спешить с выводами и, поскольку танцевать принято обычно «от печки», обратимся к основному источнику.
«Выслушай же, Сократ, сказание, хоть и очень странное, но совершенно достоверное, как заявил некогда мудрейший из семи мудрых Солон» — так начинает свое сказание об Атлантиде Платон в диалоге «Тимэй».
«Остров Атлантида… Когда-то был больше Ливии и Азии (Малой), теперь осел от землетрясений и оставил по себе непроходимый ил», — говорит он в другом диалоге, «Критий».
Принято было считать, что других документов, кроме упомянутых «Диалогов», нет. В принципе это почти верно, если не считать свидетельства грека Крантора из Солы, который через сто лет после смерти Платона подтвердил рассказ Солона, «мудрейшего из семи мудрых». Но об этом несколько позднее. Тем более, что мнение на сей счет великого Аристотеля представляется куда более весомым. Только на каких весах? Разве не оставил нам творец науки логики крылатую пословицу «Платон мне друг, но истина мне дороже»? Кто знает, возможно, это было сказано как раз по интересующему нас поводу. Во всяком случае, Аристотель без тени сомнения заявил, что всю историю о потонувшем острове Платон выдумал от начала и до конца, чтобы, говоря по-современному, продемонстрировать на вымышленной модели свои политические и философские взгляды. Фантасты, как мы знаем, пользуются подобным приемом и по сей день.
О том, как дальше развивалась полемика между престарелым философом и его семнадцатилетним учеником, история умалчивает. Отношения между ними были далеко не гладкими, и всю свою жизнь Аристотель испытывал ревность к славе учителя. Да и чисто политически македонянин Аристотель не мог разделять похвал, которые так щедро раздавал Афинам Платон. В цитируемых ниже отрывках «панафинская» позиция его выражена достаточно ярко. В этой связи трудно не прислушаться к голосам тех исследователей, которые утверждают, что спор между величайшими натурфилософами Эллады шел не столько вокруг Атлантиды, о которой, согласно «Диалогам», Солону поведали египетские жрецы, сколько вокруг генеральной идеи Платона о руководящей роли Афин в союзе греческих полисов.
Каждый человек, даже самый великий, прежде всего — сын своего времени. Посмотрим, например, кого «поселил» в седьмом круге ада Данте. Говорят ли нам хоть что-нибудь такие имена, как Гвидо Гверра, Теггьяйо Альдобранди или Рустикуччи? Но для самого Данте поместить этих господ в пекло было куда важнее, чем самого Брута или другого цареубийцу Кассия. Мы же, далекие почитатели гениального флорентийца, едва улавливаем в его грандиозном вневременном творении отголоски чьих-то личных столкновений, эхо распрей между какими-то гвельфами и гибеллинами. Тем более, успели заглохнуть в лабиринтах Клио музы истории, политические страсти двадцатипятивековой давности. Травой забвенья поросла цель, ради которой понадобился Платону миф — скажем пока так: миф об Атлантиде. Остался лишь все более жгучий с течением лет вопрос: быль это или легенда? Предельно обнаженный вопрос.