— Да, сейчас у лозланцев счастливые времена. Через несколько дней в деревне состоится ежегодное празднество в честь нашего чудесного спасения — благодаря мне — от страшной опасности, — Он прожевал особенно жесткий кусок мяса. — В мои намерения входит, чтобы ты выступил на этом празднестве.
— Весь в предвкушении, ваша милость.
— Более чем уверен, Аурэль, что ты окажешься самым лучшим развлечением в этих местах за многие годы, — сказал Мойн Ранкель, заново наполняя их кружки и делая еще один хороший глоток, — И, скорее всего, ты будешь последним.
— Что вы хотите этим сказать? — спросил юноша.
— Наша деревня одна из нескольких деревень, затерянных глубоко в этих лесах, далеко от остального мира, далеко друг от друга. Мы специально стремились к полной изоляции для того, чтобы ничто не отвлекало нас от нашей важной работы. Два поселения были разрушены неописуемым ужасом. — Мойн Ранкель остановился, чтобы опять промочить горло. — Благодаря мне с нами все хорошо. Вскоре мы достигнем нашей цели, и люди разойдутся по всему Ансалону, распространяя наши изделия. Тогда эта середина ничего вновь станет серединой ничего. Что ты об этом думаешь, менестрель?
— Странная мелодия, — последовал ответ.
— Ты сможешь ее сыграть? — со смехом спросил Мойн Ранкель, слегка опьяневший.
— Конечно, ваша милость, — сказал Аурэль и потянулся к инструменту.
И опять музыка, казалось, разговаривала с Мойном Ранкелем, пробирая до глубины души. Молодой менестрель, вплетая свой голос в замысловатый узор звука, пел о далеких людях и местах, хотя с таким же успехом мог петь и о Лозлании. Очевидно, во всех маленьких деревушках есть похожие люди в похожих ситуациях. Но прозорливый предводитель знал то, чего парнишка знать не мог, — кое-что делало Лозланию единственной в своем роде.
Когда песня закончилась, несколько строчек припева задержались в памяти Мойна Ранкеля:
Так было давно решено, мужество нам дано, коль успеха не суждено, так было давно решено.
Казалось, слова что-то предвещают Мойну Ранкелю. Теперь он был уверен, что выступление Аурэля окажется именно тем, что деревне необходимо услышать.
— А чем именно занимаются люди в Лозлании? — спросил Аурэль, продолжая разговор с того места, где он прервался.
— Мы делаем то, что должны, — уклончиво ответил Мойн Ранкель.
— Как и все мы, ваша милость. Я не собираюсь навязываться.
Мойн Ранкель с улыбкой поднялся:
— Ты должен простить старика за подозрительность. К нам редко заглядывают незнакомцы. Мы — деревня переводчиков и писцов.
— А что вы переписываете?
— Древние книги, малоинтересные для большинства людей.
— И скоро задача будет выполнена, ваша милость?
— Надеюсь дожить до того дня.
— А о чем эти книги? Кто их написал? — Мелодичный голос Аурэля успокаивал и расслаблял, как и его музыка.
— День был долгим, а рано утром у меня дела. Время ложиться спать, — ответил лукавый политик. Мойн Ранкель был не из тех людей, которых легко расслабить.
Мойн Ранкель остановился перед входом в архив. Он знал, что ждет его внутри. Это был день выплаты Лозлану процента от доходов деревни. Деревенские старейшины всегда присутствовали при вручении кожаных мешков Мойну Ранкелю, который в свою очередь относил их магу. Годы шли, и старейшины постепенно забывали о том, что на них тоже лежит ответственность за принятое всеми семнадцать лет назад решение, поэтому количество оскорблений, обрушивавшихся на того, кого все винили в непосильном финансовом бремени, увеличивалось. Мойн Ранкель вдохнул побольше свежего воздуха и распахнул большую деревянную дверь.
— А, вот и он, — пробормотал один из них.
— Пришел отнести своему волшебнику наши заработанные потом и кровью денежки, — последовало еще одно замечание.
— Вы были бы грудой пепла, если бы не эти деньги, — откликнулся Мойн Ранкель, как обычно защищаясь.
— Может, человеку лучше превратиться в пепел, чем всю жизнь трудиться в поте лица, а получать какую-то жалкую долю своего заработка! — не остался в долгу Сморг.
— Тогда, может, стоит тебе пойти вместо меня и объяснить Лозлану, что вы решили больше ему не платить?
Теперь был черед Гликора нанести удар.
— Люди утратили веру в тебя, Мойн Ранкель. После праздника мы спросим у людей, по-прежнему ли они хотят выбрать тебя для того, чтобы вести нас в будущее.
Впервые за все время на памяти присутствующих Мойн Ранкель не нашелся что ответить. Он знал, учитывая состояние дел, что ему никогда не выдержать этого голосования. И всем в зале это было известно. Мойн Ранкель взвалил кожаные мешки на плечо и посмотрел своим недругам в глаза.
— Посмотрим, — сказал он, отвернулся и направился к двери.
— Мойн Ранкель! — раздраженно выкрикнул Гликор. — Ты сам напросился.
— Да, такова цена спасения неблагодарных глупцов, — спокойно ответил Мойн Ранкель.
Он вышел из здания, трясясь от злости, и направился по хорошо знакомой тропе в лес. Он совершенно не представлял, как ему вывернуться из ситуации.
«Скоро я уже не смогу удерживаться у власти. Но должен же быть какой-то выход!» — Мойн Ранкель, погруженный в размышления, шел вперед, к своему дому.
Недалеко от дома Мойна Ранкеля извивался журчащий ручеек, пробираясь через лес в поисках моря. У ручья Мойн Ранкель застал Аурэля, сидевшего на бережку. Юноша, сжимая в руках свой странный инструмент, пристально вглядывался в тихие водовороты у ног. Когда озабоченный лозланский предводитель подошел ближе, менестрель заиграл самую обворожительную мелодию:
Сила тому не верна, кто не вершит дела, запомни эти слова, коль победа не суждена.
И внезапно Мойн Ранкель как бы прозрел. Он понял, как ему следует поступить.
— Восхитительно, просто восхитительно! — воскликнул он.
— Самому мне больше нравится журчание ручья, — заметил Аурэль.
— Да… Полагаю, оно очень похоже на музыку.
— Но, в отличие от музыки, которая только дает, ручей еще и забирает, — прозвучал странный ответ менестреля.
Мойн Ранкель — не большой любитель философствовать — перешел к насущному для него вопросу:
— У меня есть к тебе предложение. Дело в том, что наша деревня многие годы страдает от невыносимой ситуации. Жадный старый маг несправедливо наложил на деревенских жителей дань. Если поможешь мне разделаться с этим сумасшедшим чародеем, я озолочу тебя, дам тебе больше, чем можно представить даже в самых смелых мечтах.
— Если таково желание вашей милости, — скромно ответил любезный юноша.
— Да, таково, — подтвердил Мойн Ранкель. — И непременно захвати свой инструмент. По дороге я все объясню.
Молодой человек без слов перекинул уникальный инструмент через плечо и последовал за Мойном Ранкелем по заросшей тропе, ведущей на север, к жилищу Лозлана.
После того как Мойн Ранкель объяснил свой план, они шли молча. Каким-то образом у этой мало подходящей друг другу пары получалось понимать друг друга без слов. Казалось, Аурэль излучает некую ауру спокойствия. Оно снизошло и на Мойна Ранкеля и дало ему крайне необходимую передышку от гнета треволнений последних лет.
«Как удачно, — думал Мойн Ранкель, — что этот замечательный молодой человек вошел в мою жизнь».
Они вышли на открытое место перед жилищем Лозлана. Обиталище старого мага больше не было окутано туманом, лишь кое-где виднелись обрывки прозрачной дымки. Мойн Ранкель и Аурэль почти подошли к дверям, когда те распахнулись и в них появился Лозлан.
Если семнадцать лет были не особенно благосклонны к Мойну Ранкелю, то к старому магу время отнеслось с крайней жестокостью. Морщины исказили черты его лица так, что оно казалось лишь отчасти человеческим. Лозлан стоял сгорбившись, опираясь на палку, трясся и на вид был очень немощен. Теперь глаза чародея казались розовыми и светились не так ярко. Мойн Ранкель все эти годы часто задавался вопросом, сколько магии этот изможденный чародей израсходовал и сколько в нем еще осталось.
— Я привел к тебе кое-кого, — начал Мойн Ранкель. Он знал, что обычные правила вежливости безразличны магу, который уже перевел свой взгляд на Аурэля.
— Зачем? — Слабый голос Лозлана все еще сохранял чары свернувшейся кольцами змеи.
— Потому что у него есть необыкновенный дар, доставляющий наслаждение. Я подумал, что тебе это может быть интересно.
Лозлан долго разглядывал менестреля, затем перевел взгляд на кожаные мешки, лежавшие на плече Мойна Ранкеля. Никто не знал, что морщинистый чародей делал с деньгами. Предводитель лозланцев подозревал, что магу доставляет удовольствие просто отбирать их у деревенских жителей.
— Очень хорошо, входите, — нелюбезно сказал Лозлан. Аурэль сел у стены напротив Лозлана и Мойна Ранкеля. Стул, выбранный менестрелем, как и остальные предметы скудной обстановки, видал и лучшие дни.
— Я утратил интерес к примитивным увеселениям этого мира, — сказал Лозлан, — и теперь посвящаю все свое внимание делам, недоступным вашему уму и даже воображению.
Мойна Ранкеля всегда лишала присутствия духа способность чародея читать его мысли.
Он сменил тему:
— Думаю, ты скоро согласишься, что нашему молодому гостю есть чем похвастать.
Мойн Ранкель кивнул менестрелю, который уже настраивал свой инструмент, готовясь играть.
На древе засохшем не зреют плоды.
Деяния прошлого видел ты.
Время исчезло, стерлись черты.
Что можешь сказать ты? Что думаешь ты?
Песня, самая захватывающая из всех, которые Аурэль пел до этого, лилась и лилась, набирая силу, заполняя собой всю комнату. Мойн Ранкель видел, что она глубоко взволновала Лозлана. Маг медленно раскачивался в такт из стороны в сторону. Музыка продолжала звучать:
Внемли словам молодого певца.
Правда стучится в ваши сердца.
Тем, кому рок посылает гонца,
я эту песню спою до конца.
Лозлан поднялся, как бы для того, чтобы похлопать, но на лице его не было и тени удовольствия. Вместо этого его рот приоткрылся, когда он взглянул вниз и обнаружил меч Мойна Ранкеля, выступающий у него из груди. Он попытался заговорить, но не мог. Маг зашатался и повернулся к Мойну Ранкелю, стараясь сохранить равновесие и явно собираясь наложить смертельное заклинание на своего убийцу. Поняв, что это невозможно, он вновь попытался сказать что-то, затем упал на пол.