Боже, какой же он грязный! И одет соответствующе: какие-то узкие, оборванные до грязных исцарапанных коленок штаны, похоже, что из козлиной шкуры, точно такая же грязная жилетка прямо на голом теле, босиком. Волосы длинные, спутанные, непонятно какого цвета. Клошар, настоящий клошар, бродяга! Однако черты лица явно европейские — это было видно даже при таком тусклом свете.
Совсем еще молодой парень, подросток, лет, может, пятнадцати или около того. Да-а, такой вполне мог украсть что-нибудь.
Застонав во сне, парень перевернулся на другой бок, спиной к Саше. Руки у юного клошара вовсе не были связаны, а вот запястья каскадера туго стягивали то ли веревки, то ли кожаные ремни. Ну конечно, после вчерашней-то драки!
Снаружи быстро светлело. Вот уже послышались чьи-то голоса, ругань… Потом, кажется, кто-то кого- то побил.
Кое-как поднявшись на ноги, Александр внимательно осмотрел довольно массивную дверь. Такую с ноги не выбьешь, особенно если засов снаружи так же хорош. А стали бы они использовать плохой засов? Если б так, то парнишка-клошар давно сбежал бы.
Черт, жаль, щель высоко, под самым косяком, не рассмотреть, что там во дворе делается, остается только слушать.
Саша приложил к теплой доске ухо. Все то же: ругань, крики. Ага, смех! Довольный такой, заливистый, девичий или детский. Похоже, не все так грустно, товарищи!
Молодой человек обернулся: показалось, будто парень в углу снова зашевелился.
Нет, спит. Разбудить? А зачем? Ну, можно попросить его развязать руки, у него-то они не связаны!
Саша подошел ближе, наклонился. Глинобитная стена над спящим была вся испещрена различного рода похабными рисунками и непонятными надписями, скорее всего, арабскими. Хотя нет, вот тут, кажется, по-французски: «Жэтэ иси» — «Я был здесь. Луи Боттака. Нигерия». Нигериец… Ну ясно, наверняка тоже вор. В хорошую же компанию он, Александр Иваныч, попал! Надо бы поменьше якшаться с этим соседом. Не дай бог, примут за сообщника. Теперь, конечно же, обоих потянут в полицию или, на худой конец, к старосте отведут, или кто тут у них в деревне за главного?
Нет, скорее всего, без полиции не обойдутся. И это хорошо: тунисские полицейские, хоть тот же давешний инспектор, произвели на Сашу приятное впечатление — все как один учтивые и говорят по-французски.
Ну, по-французски в Тунисе все говорят, а вот что касается вежливости, то это, может, они с туристами такие вежливые, а с обычными-то местными ворюгами не нежничают.
Александр уже пожалел о том, что вчера распустил кулаки. Хотя, с другой стороны, как было не распустить? Сами же, козлики, и спровоцировали. И все же теперь надо бы вести себя осторожнее, с официальными лицами, упаси боже, не собачиться, упирать на то, что он — Александр Иванович Петров — добропорядочный иностранец, так сказать, гость.
Интересно, где он сейчас находится? Суденышко уж никак не могло отнести далеко, ну не в Бизерту же! И сама столица Тунис, и пригород ее, Карфаген, где-то совсем рядом, километрах, может, в пяти-десяти. Цивилизация! Поскорее бы только встретиться с официальными лицами, попросить позвонить, нет, даже пусть сами позвонят…
А с этим вонючим пацаном ни в коем случае не общаться, не дай бог, снаружи разговоры услышат, скажут — точно, сообщники! Поди потом докажи, что ты не верблюд.
Неприязненно покосившись на спящего, Александр уселся на корточки у двери, дожидаясь… Чего — было пока не очень понятно. Но ведь кто-то же должен был прийти!
Снаружи раздался утробный крик — ишак, что ли? — и спящий в углу оборванец наконец проснулся, уселся, скрестив ноги, и, смачно зевнув, сказал:
— Сальве!
— Бонжур, — ухмыльнулся Саша, — Эт ву дорми бьен?
— Бене? — хлопнув ресницами, удивленно переспросил пацан, — Нон бене, нон!
Каскадер лишь рукой махнул:
— Да не знаю я твоего дурацкого языка, парень! — и, спохватившись, добавил: — Лучше давай помолчим.
Оборванец, видно, не понял, все пытался заговорить, даже подошел, дотронулся до рук Александра, показал на веревки — или все же это были ремни? Предлагает развязать? Ну нет уж, тогда точно решат, что они сообщники.
— Не надо меня развязывать! Нон, нихт, ноу!
В этот момент за спиной у молодого человека скрипнул засов, дверь распахнулась, и обоих узников бесцеремонно вытолкнули во двор.
Жмурясь от солнечного света, белого и неудержимо яркого, Александр попытался построить в уме французскую фразу: «Пожалуйста, позовите российского консула», но сделать этого ему не дали, с силой пнув в бок. Потом, приставив к груди острогу, развязали руки, позволили оправиться и уже больше не связывали. Наоборот, взвалили на плечи какой- то тяжелый мешок — тащи!
Каскадер счел за лучшее не спорить: пожалуй, не следовало нарываться на неприятности. Такой же мешок получил и его грязноногий спутник. Для парня ноша оказалась явно не по силам, на выходе со двора он споткнулся и упал. Шедший позади громила с кулаками размером с капустный кочан выхватил из-за пояса плеть и несколько раз с силой ударил несчастного. Бил умело, с оттягом. Александр поспешно отвернулся — не его это дело. Может, за дело били этого гавроша, может, у них в деревне так принято.
Закусив губу, парнишка вскочил на ноги, взвалил на плечи мешок и, пошатываясь, зашагал к морю. Да-да, именно туда они сейчас и шли — узники с мешками, верзила с кнутом, двое парней с острогами и тот самый важный толстяк, которому вчера вечером Саша от души вмазал по морде. И поделом!
Толстячина, похоже, зла не держал, наоборот, посматривая на пленника, улыбался, время от времени даже пробовал на ощупь мускулы и довольно приговаривал:
— Ишшь!
И что он шипит, как змея? Неужели никакого нормального языка не знает? Ладно, английский, но уж французский-то должен…
Глаза постепенно привыкали к солнечному свету, и Александр исподволь осматривался, надеясь увидеть невдалеке какой-нибудь псевдонебоскреб, жилой квартал или, на худой конец, римские развалины. Впрочем, развалины как раз были, но не совсем развалины. Даже — совсем не развалины!
Исполинских размеров амфитеатр белел мрамором в паре километров от узкой, спускающейся к морю тропинки. А ведь здорово отреставрировали, сволочи, прямо зависть берет — вот бы у нас в России так! Оставшаяся позади деревенька, скопище убогих хижин, не шла ни в какое сравнение с… гм-гм, памятником древнеримской архитектуры.
— Ишь! Ишь! — оглядываясь, шипел толстомясый.
Одет он был странно: в длинную ярко-зеленую тунику, тюрбан и сандалии. На остальных парнях не было ничего, кроме длинных набедренных повязок Их смуглые до черноты тела, похоже, давно уже привыкли к яркому жгучему солнцу. Ну еще б не привыкнуть, они ж местные.
С одеждой здесь, судя по всему было сложно: пара молодцев, закинув на плечи гарпуны, уже пару раз помусолили пальцами тунику Александра и вполголоса переругивались. Делили, что ли? И на кой черт им эта грязная тряпка? Наконец один из парней не выдержал, забежав вперед, поклонился толстому и что-то угодливо сказал, показывая на Сашу. Толстяк задумался, почесал бороду, кивнул.
Радостный парнишка с воплем подбросил высоко вверх острогу, ловко ее поймал и, как только процессия подошла к лодкам, вприпрыжку подскочил к Александру делая недвусмысленные знаки, мол, скидывай рубашечку, поносил и хватит, дай и другим поносить.
— Да бери, жалко, что ли!
Стащив через голову рваную и замызганную тунику, каскадер швырнул ее парню, и тот живенько надел ее и важно приосанился. Двое его напарников — такой же тощий, с острогой, и здоровяк с кнутом — восхищенно зацокали. Верзила даже хлопнул новоявленного модника по плечу, мол, классный прикид, чего уж!
Такие выходки не очень-то характерны для относительно процветающего Туниса. Если б обноски отняли где-нибудь в Буркина-Фасо или Руанде, удивления бы это не вызвало, но здесь… Странно.
Положив мешки в большую, привязанную к черному камню лодку, конвоиры уселись туда же, пленникам велели лечь на дно, где плескалась вода. Ну, по такой жаре это было даже приятно.
Шагах в двухстах от местной пристани, на камнях, Александр приметил остатки своей ладьи. Именно остатки — не было уже ни мачты, ни весел. Да и обшивки почти не было. Что тут сказать? Молодцы, ребята, управились быстро. Впрочем, черт с ней, с ладьей, не особенно-то Саша по ее поводу и расстраивался. Это пускай уж потом киностудия с местными судится.
Верзила сноровисто поднял парус, кто-то оттолкнулся веслом — поплыли. Погода стояла прекрасная, дул легонький ветерок, мягко покачивая на волнах лодку, Брошенные у кормы мешки оказались у самых ног толстяка, тот жмурился от солнца, словно обожравшийся сметаной кот, и, время от времени зачерпывая ладонью воду, лил ее себе на потную шею.
Плыли хорошо, ходко, здоровенный детина управлялся с парусом довольно умело, как, впрочем, и с плетью. По пути слабосильный гаврош несколько раз ронял мешок и получал за это на орехи, довольно стойко, впрочем, перенося удары. Даже не пикнул, хотя здоровяк бил от души. Александр хотел даже вмешаться, но… В конце концов — кто ему этот косматый воришка? Может, он уже такого успел натворить, что его и убить мало.
Судя по тени от паруса, лодка, выйдя в открытое море, резко свернула, потом еще раз, и все так же круто. Огибали мыс, и Саша невольно залюбовался, как ловко менял галс оглоедина. Профессионал, сразу видно. Низко сидящая в воде посудина не только не черпанула бортом волну — а ведь вполне могла бы, — но даже и брызг подняла очень мало. На шверботных гонках этот склонный к легкому садизму здоровяк наверняка отхватил бы приз.
Минут через двадцать после того, как повернули, парус был снят, и парни, побросав свои остроги, схватились за весла. Сверху над лодкой нависали высоченные мачты, почему-то казавшиеся аспидно-черными на светло-голубом фоне неба. Послышались чьи-то громкие голоса, резко запахло свежевыловленной рыбой, тающей на жарком солнце смолой, еще чем-то неприятным.
Наконец суденышко со стуком ткнулось бортом в причал. Понукаемые гарпунами и плетью пленники выбрались на горячие от солнца камни, черные, с белыми солеными проплешинами испарившихся волн. Саша поудобнее примостил на правом плече мешок., и ахнул, едва только подня