пыток обучить их Символу Веры, несмотря на все просьбы оставить их в покое. У Токи было хорошее копьё, с тонким, но крепким древком и острым наконечником. Когда брат Маттиас в очередной раз пришёл поучать их, он обнаружил Токи, сидящего на постели и задумчиво взвешивающего копьё в руке.
— Не хотелось бы нарушать мир в доме короля Харальда, — промолвил Токи, — но я не думаю, что кто-нибудь осудит калеку, который защищал самого себя. К тому же жаль пачкать кровью пол в таких прекрасных покоях, как эти, а твои жилы, кажется, переполнены кровью. Но я решил, что, если смогу пригвоздить тебя копьём к стене, то поток крови не будет таким уж обильным. Не так-то просто сделать это человеку, который прикован к постели, но я постараюсь это исполнить наилучшим образом. И я клянусь, я сделаю это, как только ты примешься досаждать нам своей болтовнёй. Ибо, как мы уже говорили тебе, мы ничего не хотим больше слышать.
Брат Маттиас побелел и сложил перед собой руки в испуганной мольбе. Сперва казалось, что он что-то хочет сказать, но затем его члены начали трястись, и он стремительно покинул покои, захлопнув за собой дверь. После этого им никто более не докучал. Но брат Вилибальд, который никогда не выказывал никаких признаков страха, пришёл в обычное время, дабы перевязать раны, и упрекал их за то, что они напугали брата Маттиаса.
— Ты храбрый человек, — сказал ему Токи. — И я признаю, что ты мне нравишься больше других тебе подобных, хоть ты груб и сварлив. Возможно, это так, потому что ты не стараешься обратить нас в эту христианскую веру, а ограничиваешься тем, что исцеляешь наши раны.
Брат Вилибальд ответил, что он дольше других священников пробыл в этой стране мрака и ему удалось избавиться от подобных прихотей и честолюбивых помыслов.
— Когда я впервые прибыл сюда, — сказал он, — я, как и все члены благословенного ордена бенедиктинцев, был чересчур ревностен в своём стремлении обратить каждого язычника в христианскую веру. Но теперь я стал мудрее и знаю, что осуществимо, а что суетно. Верно, что дети в этой стране должны быть крещены заодно с женщинами, которые не слишком сильно погрязли во грехе, если таковые найдутся. Но взрослые мужчины в этой стране — истинные слуги дьявола и во имя божественного правосудия должны гореть в адском огне, как бы усердно их ни крестили. Ибо ничто не искупит той мерзости, в которой каменеют их души. В этом я убеждён, поскольку хорошо их знаю. Поэтому я не трачу понапрасну время, дабы обратить в новую веру таких, как вы.
Его голос повысился, и он яростно сверкал глазами, глядя то на одного, то на другого, размахивая руками и крича:
— Кровосмесители, убийцы и злодеи, прелюбодеи, Гадаринские свиньи, отродье Сатаны и любимцы Вельзевула, порождение василиска и ехидны, очиститесь ли вы святым крещением и предстанете, белые как снег, перед строем исполненных благодати ангелов? Нет, говорю я вам, не будет этого! Я долго жил в этом доме и познал многое. Ни епископ, ни святой отец не убедят меня, что такие, как вы, спасутся. Как люди севера могут быть допущены во врата Рая? Вы испачкаете святых дев своими похотливыми руками, вы обратите своё оружие против архангелов и серафимов, вы будете икать от пива перед самим престолом Господним! Нет, нет, я знаю, что я говорю! Крещены вы или нет, вы заслужили лишь геенну огненную. Во имя Отца, Сына и Святого Духа! Аминь.
Он гневно схватил свои снадобья и повязки и бросился к Токи, дабы приложить к его ране целебные, успокаивающие мази.
— Зачем ты утруждаешь себя, — спросил Орм, — раз ты нас так ненавидишь?
— Я делаю это, ибо я христианин и должен на зло отвечать добром, — ответил он, — чего вы никогда не поймёте. Разве у меня не осталось шрама на лбу после того, как король Харальд ударил меня святым распятием? Разве денно и нощно я не пытаюсь облегчить всеми силами, которыми располагаю, страдания его осквернённой плоти? Но в конце концов будет только лучше, если такой свирепый воин, как ты, останется в живых, ибо ты охотно отправишь в ад многих своих соплеменников, прежде чем попадёшь туда сам, как ты уже сделал на празднике Рождества. Пусть волк загрызёт волка, дабы агнец Божий пребывал в мире.
Когда он наконец оставил их, Токи сказал, что ему кажется, удар по голове этим распятием не прошёл для маленького попа даром и выбил из него остатки разума, ибо большая часть того, что он говорил, была лишена смысла, с чем Орм согласился. Но оба они отметили, что он чрезвычайно искусный целитель и старательно заботится о них.
Токи начал приходить в себя, и вскоре он уже мог ходить по спальным покоям и даже выходить из оных. В это время Орм лежал в постели, ощущая тяжесть в руках, и иногда к нему приходила поговорить Ильва. Когда она была с ним, мысли о неминуемой смерти докучали ему не так сильно, поскольку она была всегда весела и разговорчива, и он с удовольствием слушал её рассказы. Но он становился опять угрюмым, когда она говорила, что он выглядит лучше и скоро встанет на ноги. Тогда он говорил, что лучше знает, что с ним случится. Но вскоре он обнаружил, что уже может безболезненно сидеть, а когда однажды Ильва опять расчёсывала ему волосы, она нашла длинную, жирную от крови вошь. Это заставило его глубоко задуматься, после чего он сказал, что не знает, какой вывод он должен сделать.
— Ты не должен думать об ожерелье, — сказала Ильва. — Ты подарил мне его, думая что умираешь, но воспоминание об этом печалит тебя, ибо ты видишь, что будешь жить. Но я с радостью верну его тебе, хотя оно и превосходит красотой все драгоценности в этой стране. Ибо я не хочу, чтобы прошла молва, что я хитростью выманила у тебя золото, когда ты лежал, ослабев от ран. Я уже несколько раз слышала подобные речи.
— Мне бы хотелось, — ответил Орм, заполучить разом и тебя, и ожерелье, иначе я не возьму его обратно ни под каким предлогом. Но прежде чем я отправлюсь к твоему отцу, узнать его мнение, мне хотелось бы знать, что ты об этом думаешь. Ибо, когда мы говорили в первый раз, ты рассказала мне, что если бы тебя вынудили стать женой Сигтрюга, ты бы вонзила в него нож прямо на супружеском ложе. Я хотел бы быть уверенным, что ты иначе расположена ко мне.
Ильва весело рассмеялась и сказала, что он не должен быть чересчур уверен в этом.
— Ибо, как тебе известно, у меня причудливый нрав, — сказала она, — и мне трудно угодить. Дочери королей становятся более прихотливыми, чем простые женщины, когда выходят замуж и оставляют отцовский дом. Ты слышал о том, что много лет назад случилось с Агни, королём Швеции, когда он взял в жёны дочь короля страны Финнов, которая не хотела ложиться с ним в одну постель? В первую ночь он возлёг с ней в шатре, над которым было высокое дерево. Когда Агни заснул, она взяла толстую верёвку и привязала к его ожерелью на шее, её люди опустили шесты палатки, закинули верёвки на ветви дерева и потянули так, что король повис под самыми ветвями. Итак, тщательно обдумай всё, прежде чем свататься за меня.
Она наклонилась, погладила его по лбу, ущипнула за ухо и, улыбаясь, так посмотрела на него, что Орм почувствовал себя лучше, чем за все предыдущие дни.
Но затем она вдруг сделалась серьёзной и задумчивой и сказала, что не стоит говорить об этом, не зная мнения её отца. Она думает, что будет нелегко добиться его согласия, если Орм не превосходит других людей имуществом, стадами овец и золотом.
— Он непрестанно сетует на то, что многие его дочери не замужем, — сказала она, — но никогда не признает, что тот или иной человек достаточно богат, знатен и достоин руки его дочери. Не такое уж это счастье быть королевской дочерью, как многим это кажется, ибо многие дерзкие юнцы украдкой подмигивают нам и хватают нас за подол юбки, когда их никто не видит, но немногие осмеливаются свататься за нас, а те, кто осмеливается, совсем падают духом при встрече с моим отцом. Жаль, что он чересчур старается подыскать знатного, богатого и достойного жениха, хотя поистине бедный человек мне в мужья не годится. Но человек, который дарит такое ожерелье и в жилах которого течёт кровь Ивара Широкие Объятья, несомненно, должен быть одним из самых богатых и знатных в Сконе.
Орм ответил, что он надеется уговорить короля Харальда дать согласие, поскольку знает, что находится в большом почёте у короля за то, что привёз ему в дар колокол, и за то, что одолел Сигтрюга.
— Но я не знаю, — продолжал он, — что за добро ожидает меня в Сконе, ибо прошло уже семь лет, как я оставил дом, и я не могу сказать, как обстоят дела с моей семьёй. Может быть, она сильно уменьшилась с тех пор, как я видел её в последний раз, и тогда возросло моё наследство. Но как бы там ни было, я, помимо ожерелья, привёз много золота с юга, так что даже если бы у меня ничего больше не оставалось, никто бы не мог назвать меня бедняком. И я могу добыть ещё больше золота тем же способом, каким я добыл это.
Ильва с сомнением покачала головой и сказала, что ей это не кажется многообещающим, так как её отец очень суров и требователен. Токи, который во время беседы подошёл к ним, согласился с Ильвой и заметил, что это как раз тот случай, когда надо всё хорошенько обдумать, прежде чем решиться на что-либо.
— Случилось так, — добавил он, — что я могу поведать вам, как лучше всего заполучить в жёны достойную женщину знатного рода при условии, что она согласна, а её отец против этой женитьбы. Отца моей матери звали Тинд Нос. Он торговал со смоландцами. У него был небольшой хутор, двенадцать коров и большой запас ума. Однажды он уехал в Вэренд по делам и там увидел девушку по имени Гюда, которая была дочерью одного знатного человека. Он решил взять её в жёны, отчасти из-за славы, которую бы она ему принесла, а отчасти потому, что она ему приглянулась. Но её отец, который звался Глум, был очень высокомерен и сказал, что Тинд недостаточно хорош для того, чтобы быть его зятем, хотя сама девушка думала иначе. Гюда и Тинд не стали терять времени на то, чтобы бранить старого дурака, а, быстренько всё обдумав, договорились встретиться в лесу, где она со служанками собирала орехи. Кончилась эта встреча тем, что он её обрюхатил, и ему пришлось дважды сражаться с её братьями, после чего они до конца своих дней ходили мечеными. В должное время она принесла двойню, и старик решил, что более не имеет смысла сопротивляться. Итак, они поженились, жили друг с другом в мире и согласии, и у них родилось ещё семеро детей, так что люди в тех краях восхваляли мудрость и большую удачу моего деда, и его слава сильно возросла, особенно когда умер старый Глум и оставил ему большое наследство. Если бы мой дед не поступил так мудро, я бы не сидел здесь и не давал бы вам советы, ибо моя мать — одна из тех двойняшек, что были зачаты под ореховым кустом.