часто доставали мечи из ножен. Тут колдовство и овладело королём. Он принялся хворать, сделался беспомощен и не мог пошевелиться. Однажды утром, когда большинство наших людей ещё спали, дочь Скеглара — Тости бросила нас, уплыв со всеми своими кораблями. Когда мы узнали о её исчезновении, то подумали, что она уплыла к Свейну Вилобородому, и король решил так же. Мы ничего не могли поделать, а король тогда был настолько слаб, что едва мог говорить. Затем в войске возникло великое замешательство, и все предводители кораблей хотели как можно скорее отплыть и вернуться домой. Было много споров из-за королевского ларца с сокровищами. Ибо пререкались из-за того, как поделить богатство между споспешниками короля, дабы оно не попало в руки королю Свейну. Тогда король призвал меня к себе и велел отнести меч своему сыну в Уппсалу. Ибо это очень древний меч уппсальских королей, который был подарен им во владение Фрейей.[22] «Возьми мой меч, Спъялли, — сказал он, — и хорошенько присмотри за ним, ибо он приносит удачу всему моему роду». Затем он попросил у меня воды, и я понял, что ему осталось недолго жить. Вскоре после этого он, которого люди называли Победоносным, умер жалкой смертью в своей постели. При нём осталось достаточно много дружинников, дабы сложить погребальный костёр. Мы как можно лучше исполнили эту обязанность: убили двух его рабов и двух его попов и положили на погребальный костёр, в ногах у владыки, дабы он не предстал перед богами без сопровождения, как человек низкого происхождения. Когда костёр был уже объят пламенем, на нас напало множество обитателей островов. Увидев, что они приближаются, я немедленно обратился в бегство, не из боязни, но ради того, чтобы сохранить меч. Вместе с этими тремя людьми я добрался по воде на рыбачьей лодке до Сконе. Отныне я ношу меч, привязав его к ноге, под одеждой, поскольку лучше я его спрятать не могу. Что случится с этим мечом, я не могу предположить, но Эйрик был величайшим из королей, хотя его сгубили колдовские чары, и он лежит сейчас далеко, на фальстерском берегу, где нет даже кургана, скрывшего бы его пепел.
Таков был рассказ Спъялли, и все собравшиеся пребывали в изумлении, услышав такие новости.
— Плохие времена настали для королей, — произнёс наконец Орм. — Сперва Стирбьёрн, который был самым сильным, затем король Харальд, который был самым мудрым, а теперь король Эйрик, который был самым могущественным. Недавно мы слышали, что великая императрица Теофания тоже умерла. Она одна правила всей Саксонией и Ломбардией. Лишь король Свейн, брат моей жены, самый злобный из королей, не только не умирает, но процветает и жиреет. Хорошо бы знать, почему Господь не поразит его, оставив в живых королей получше?
— Господь поразит его, когда придёт время, — промолвил отец Вилибальд, — как он поразил Олоферна, чья голова была отрублена женщиной, Юдифью, или как царя ассирийского, который был убит своими сыновьями, когда он, преклонив колена, поклонялся своим идолам. Иногда случается так, что злые люди цепляются за жизнь. В северных странах, где царят холода, дьявол более силён и могуществен, чем в других, не столь жестоких краях. Правдивость этого рассказа подтверждает хотя бы то, что этот человек, Спъялли, сидя здесь, повествует нам о том, как он собственными руками убил двух служителей Христовых, дабы принести жертву на погребальный костёр. Столь зверские обычаи не распространены нигде в мире, кроме как на севере, да у некоторых племён вендов. Я даже и не знаю, как я могу противостоять подобным преступлениям. Что толку с того, что я скажу тебе, Спъялли, что ты будешь гореть в геенне огненной за этот поступок.
Спъялли задумчиво обвёл взглядом собравшихся.
— Вероятно, я сболтнул лишнего, — промолвил он, — и прогневил попа. Но мы поступили лишь сообразно древнему обычаю, ибо мы всегда поступаем так, когда шведский правитель отправляется на пир богов. А ты сказала мне, женщина, что среди вас нет врагов.
— Она сказала правду, — ответил Орм. — Тебе никто здесь не причинит вреда. Но ты не должен удивляться тому, что мы, верующие во Христа, считаем злейшим преступлением убийство священника.
— Они причислены к лику блаженных мучеников, — промолвил отец Вилибальд.
— Им хорошо там? — спросил Спъялли.
— Они сидят одесную Господа и пребывают в таком блаженстве, которое недоступно простым смертным, — ответил отец Вилибальд.
— Значит, им там лучше, чем было здесь, когда они были живы, — сказал Спъялли, — ибо домочадцы короля Эйрика помыкали ими, как рабами.
Ильва рассмеялась.
— Ты заслуживаешь больше похвалы, нежели хулы, — промолвила оно, — ибо помог обрести им блаженство.
Отец Вилибальд гневно сверкнул на неё глазами и сказал, что он с прискорбием слушает её легкомысленные речи.
— Столь пустые слова были бы простительны глупой девке, — заметил он, — а не мудрой матери троих детей, столь сведущей в христианской доктрине.
— Я дочь своего отца, — ответила Ильва. — И я не помню, чтобы он воспитывал меня духовно и рассказывал всё то, чему его поучали вы и епископ Поппо.
Отец Вилибальд печально кивнул и осторожно коснулся рукой своей головы, что он привык делать, когда при нём упоминали имя короля Харальда.
— Нельзя отрицать того, что король Харальд был великим грешником, — промолвил он. — И однажды, вы все об этом знаете, я чуть было тоже не был причислен к лику святомучеников. Но в остальном он был похож на царя Давида, это сходство станет очевидным, если сравнить его с королём Свейном, и я не думаю, что он был бы рад услышать, как одна из его дочерей посмеивается над убийством священника.
— Все мы грешники, — сказал Орм. — Даже мне приходилось поднять руку на священника, когда мы ходили в походы в Кастилию и Лэон, брали приступом христианские города и сжигали их церкви. Священники отважно защищались копьями и мечами, а мой господин, Альманзор, всегда приказывал убивать их первыми. Но это было в те дни, когда я ничего не знал о Христе, и я надеюсь, что Господь не покарает меня за это.
— Мне повезло больше, чем я думал, — заметил Спъялли, — ибо я вижу, что попал к знаменитым людям.
Четвёртый нищий, бледный молодой человек с чёрной короткой щетиной, до этого времени сидел молча, мрачно глядя перед собой. Но сейчас он вздохнул и произнёс:
— Все люди грешники. Увы, это истина! Но никто из вас не носит такой тяжести в душе, как я. Я — Рэйнальд, недостойный служитель Божий, каноник доброго епископа Эккарда из Шлезвига. Но родом я из Зюльниха, что в Лотарингии, и являюсь бывшим магистром семинарии в Аахене. На север я приехал потому, что я великий грешник и самый несчастливый из людей.
— Нужно здорово поискать, чтобы найти столь ценных попрошаек, как вы, — промолвил Орм, — ибо каждому из вас есть что рассказать. Если твоя история хороша, позволь нам её послушать.
— Всегда хорошо послушать истории о грехе, — заметила Ильва.
— Только если разум слушающего благочестив и они приносят пользу его душе, — сказал брат Вилибальд.
— Боюсь, из моей истории можно извлечь очень много пользы, — скорбно промолвил магистр, — ибо вот уже двенадцать лет, как я являюсь несчастнейшим из людей. Быть может, вам известно, что в пещере между Зюльнихом и Хеймбахеном живёт премудрая женщина по имени Радла, которая предвидит будущее. Меня к ней водила моя мать, которая хотела узнать, буду ли я счастлив, если приму сан священника, ибо у меня возникло великое желание сделаться служителем Христовым. Премудрая женщина взяла мою руку и долгое время сидела с закрытыми глазами, качаясь и постанывая, так что я чуть не умер от ужаса. Наконец она промолвила, что я буду хорошим священником и многое из того, что я задумал, удастся. «Но с тобой случится несчастье, — сказала она. — Ты совершишь три греха, и второй грех будет хуже, чем первый, а третий грех будет тяжелее всех. Такова твоя участь, и тебе её не избежать». Вот её слова, и к ним она ничего не добавила. Когда я и моя мать шли домой из пещеры, мы горько рыдали, ибо мы оба хотели, чтобы я был святым человеком, свободным от греха. Мы пришли к нашему старому священнику, дабы спросить его совета, и он ответил, что человек, совершив всего три греха за всю свою жизнь, должен считать, что он счастлив, но его слова меня мало успокоили. Итак, я поступил в семинарию в Аахене, и не было там ни одного студента, который выказывал такое рвение к учёбе, как я, и так усердно бы избегал прегрешений. В латыни и в литургике я был лучшим в семинарии. Когда мне исполнился двадцать один год, я знал наизусть Евангелие и все псалмы, а также Послания к Фессалоникийцам и Послание к Галатам, которые были сложны для большинства учеников, за что меня высоко ценил настоятель собора и декан семинарии Румольд и сделал своим дьяконом. У старого настоятеля Румольда была глотка как у быка и большие сверкающие глаза. Прихожане трепетали, когда он обращался к ним с проповедью, но больше всего на свете, кроме Святой Церкви, он любил две вещи: пряное вино и обширные познания. Он был сведущ в науках столь сложных и запутанных, что люди даже не понимали значения их названий, таких как астрология, хиромантия, алгоризм; говорил, что он может беседовать с императрицей Теофанией на её родном языке Византии. Ибо в молодые годы он побывал на Востоке вместе с учёным епископом Лютпрандом из Крэмоны и рассказывал нам удивительные истории о тамошних странах. Всю свою жизнь он собирал книги, и их у него уже набралось семьдесят. Часто вечером, когда я приносил ему в келью горячее вино, он обучал меня различным наукам или заставлял читать вслух труды двух древних поэтов, которые были в его библиотеке. Одного из них звали Стациус, он витиеватыми словами воспевал прежние войны, которые происходили между Византией и городом, который назывался Фэбес. Другого звали Эрмольдус Нигеллус, и его было понимать легче. Он рассказывал об императоре Людвиге, сыне императора Карла Великого, и о том, как он воевал с язычниками в Испании. Когда я делал ошибки при чтении Стациуса, старый декан ругал меня, бил своим посохом и говорил, что я должен читать его с любовью и благоговением, ибо он был первым поэтом в Риме, который сделался христианином. Мне хотелось сделать приятное настоятелю и избежать его посоха, поэтому я делал всё, дабы ублажить его, но как я ни пытался, я не смог полюбить стихи этого поэта. Был ещё третий поэт, книгой которого обладал декан, и она была переплетена лучше других. Я часто видел, как он сидит над ней и бормочет что-то. В такие вечера он был особенно благодушен и посылал меня принести побольше вина, но никогда не позволял читать ему вслух эту книгу. Меня снедало любопытство, что же содержится в этой книге, и однажды вечером, когда он навещал епископа, я вошёл в его келью и принялся искать эту книгу. Наконец я её нашёл, она была в маленьком ларце, который стоял под его креслом. Книга называлась «Правила для магистра», и в ней содержались советы святого Бенедикта, как жить праведной жизнью, за ними следовало рассуждение о целомудрии, написанное человеком из Англии по имени Альдхельм. Затем следовали длинные стихи, начертанные особенно красиво и тщательно. Они назывались Ars Amandi, что означает «Искусство любви», и были сложены поэтом Древнего Рима, которого звали Овидий и который, несомненно, не был христианином.