– В наши, а то не знаешь, в какие. Кто с тобой был?
– Когда?
– Вчера!
– А я помню? Пусти меня! – Она попыталась запахнуть халат. – Соседи, гляньте, что делается! Мент меня раздевает! Насилует!
– Заткнись, – Шапкин отпустил ее. – В КПЗ сегодня, Тамарка, ночевать будешь, там тебя и оденут, и разденут, и обуют…
– Чой-то в КПЗ?
– Авось вспомнишь, кто вчера тебе наливал.
– Никто не наливал.
– Девочку кто у тебя брал вчера в «Дали»?
– В какие дали… Ах, в «Дали»…
– Кто? Наш? Здешний?
– Чувак один подкатился. Я к подружке шла, ну в гости, ну и Настюха вместе со мной, куда ж она без меня-то. А он, козел безрогий, тут как тут. Прикинула я, с подружкой посижу, пивца попьем, тем более угостил он меня… Пока я с ней, он с Настюхой прокатится – туда-сюда, тудема-сюдема, – Тамарка хрипло засмеялась. Она была сейчас похожа на женщину-череп, порождение фантазии незабвенного и ужасного Стивена Кинга. И какие там, к черту, призраки с улицы Ворошилова перед этим вот «венцом эволюции»!..
– Заплатил он тебе?
– А тебе-то что?
– Какой он из себя?
– Чувак. Первый раз видела его. Не помню толком. Не в себе малость была.
– Пьяная?
– А я и щас пьяная. Ох, пьяная я, – Тамарка помотала головой. – Ну есть, есть за мной грех, ну казните меня, сажайте меня в тюрьму.
– Я повторяю, какой он из себя? – Шапкин повысил голос. – Старый, молодой, лысый, с бородой, с усами.
– Такой же, как ты вроде. Вроде без усов. Кепура на нем такая американская с козырьком, на нос надвинута.
– Бейсболка, что ли?
– Че? А я почем знаю. Подрулил на тачке. О, тачка у него х-а-арошая, импортная, так и сияет, падла.
– Марка какая?
– Я в марках ни…
– Что он тебе сказал?
– Бутылку пива дал, бабла дал, говорит, хочешь, деушка? Это я, значит, – деушка. А я – а то? Бабло на дороге не валяется. За бабло горбатятся с утра до ночи люди. А он – сестренка маленькая у тебя вон. Я уж не стала говорить, что дочка. Он денег пообещал – две косых. А я как раз к подружке шла, ну пустой-то совестно являться. Ну, пихнула Настьку туда к нему. Он мне: не торчи, шухера не подымай, я ее через полчаса сюда назад тебе привезу. А я говорю, зачем сюда, вон двор, мы в квартире с подружкой. Настька и во дворе потом на лавочке подождет, не принцесса, на рассыпется.
– И вы так просто за деньги отдали незнакомому человеку дочь? – не выдержала Катя.
– Так он же назад ее привез. Глянула я, Настька моя во дворе ползает. А чего там было… Колготишки, трусишки на ней целехоньки, не порваны, я потом глянула, проверила, не снасильничал. Да и не похож он на этого-то, на… Такому я бы за две косых дочуру свою, кровиночку разве бы отдала. А так побаловаться, – Тамарка нагло воззрилась на них, – ну тудема-сюдема, ублажить мужика, отсосать… Что, убудет, что ль, от моей? Меня вон в детстве отчим-сволочуга во все дыры имел как хотел. Чуть мать за порог, он меня в кровать и давай тискать, дугой выгибать. Ничего, не сдохла вот… И моя не умрет, пусть привыкает… пусть к жизни к этой нашенской привыкает… пусть мордой и п… своей с малолетства эту нашу жизнь почуйствует. Да может, я на деньги эти его вчера молока да печеньица ей, птахе моей, горлинке сизокрылой, купила, может, я…
Шапкин взял ее за горло. Катя насмерть перепугалась, глядя на него. Он был способен убить ее, придушить…
Тамарка вскинула руки, пытаясь защититься, отодрать от своей шеи железную хватку. Губы ее посинели, глаза выкатились из орбит.
– Мамка! – закричала девочка. – Мамка моя!
Она кричала совсем как Даша там, в «Далях», как кричали до нее тысячи, миллионы поколений детей.
Шапкин опомнился, разжал пальцы. Тамарка рухнула на табуретку. Халат ее снова разошелся. Она сипела, в глазах ее плескался ужас.
Шапкин засунул руки в карманы брюк.
– Про рисунок этот тип тебе что-нибудь говорил, когда дочь твою торговал? – спросил он после паузы.
– Про… к-какой р-рисссунок?
– Узнаешь его?
– Богом клянусь… не знаю, может, да, может, нет, пьяная была вчера, не в себе…
Шапкин оглянулся на Катю с девочкой.
– Не тяжело? Опусти ее, не сбежит.
– Ничего, пусть побудет у меня на руках. Мы… Роман Васильевич, мы ведь заберем ее отсюда?
Шапкин достал из кармана сотовый. Минут десять они ждали, когда подъедет машина с сотрудниками. Тамарку забрали в отдел. Шапкин принял у Кати девочку и понес ее к своему «мобилю».
– Она совсем замерзла, – сказала Катя. – Вы куда ее, Роман Васильевич?
Он молчал.
– Ее надо отвезти в «Дали». И не только из-за того, чтобы Даша ее узнала. Это просто важно в данной ситуации, поверьте мне. Там нам с Анфисой рассказали какие-то совершенно невообразимые вещи… Так пусть там увидят, что девочка действительно существует, что она живая, что она не… – Катя запнулась. КАК ГЛУПО! После того, что она узнала здесь, в этой выгребной яме, после того, что она услышала из уст матери девочки, как же все глупо… как же все это нелепо, бредово…
В машине Шапкин посадил девочку сзади.
– Садись с ней.
– Видите, мы все же нашли… вы нашли ее. – Катя чувствовала, что после Тамарки он весь на взводе. – Из мамаши плохая свидетельница, так, может, сама Настя нам…
– Мамаш таких к двум березам привязать бы за ноги и отпустить, – сказал Шапкин. – А про своего отчима она правду сказала. Помню я его, был у нас такой в городе. Я только демобилизовался, в город вернулся, а его посадили…
– За растление?
– За убийство. Мать он ее прибил, ее вон бабку, – Шапкин кивнул на девочку. Та поджала под себя голые ноги, свернувшись на сиденье калачиком. От нее пахло табаком и детской мочой. Ее старая розовая курточка была вся в трещинах и дырках, словно болонью грызли крысы или мыши…
– Все же это здорово, что вы нашли ее, Роман Васильевич, – сказала Катя.
– Да сюда бы вы с подружкой, да с камерой своей новомодной не добрались бы. Или добрались бы? – Он усмехнулся. – Противно небось было?
– Ничего.
– Я бы ее, падаль, наверное, задавил бы. Если бы вот она, маленькая, не закричала. Что-то нашло вдруг, словно я контуженый, а я ведь не контуженый, здоровый, ни разу не болел толком, а вот накатила шиза…
– Я бы сама ее задавила, – сказала Катя. – За те ее слова. Не отдавайте ей Настю ни за что. Лучше приют, чем такая мать.
Расспрашивать девочку очень осторожно они отважились, только въехав на территорию отеля.
– Настя, смотри, какие красивые качели, – Катя указала на детскую площадку. – А там что? Неужели избушка Бабы-яги?
Девочка покосилась на нее, как на идиотку.
– Ты в избушке вчера играла, да?
– Ничего я не играла.
– Тебя дядя сюда на машине привез?
– А то, – Настя говорила с интонациями матери.
– А ты его видела раньше?
Девочка помотала головой.
– Незнакомый, значит, дядя? Машина у него большая?
Девочка кивнула.
– Как эта?
– Не-а.
– Другая?
– Другая. Не такая.
– А узнать сможешь дядю и машину?
Настя лукаво улыбнулась. Улыбка вроде бы означала «да», но при этом она отчаянно замотала головой – «нет».
– Настюш, скажи-ка, а тот рисунок… ну рисунок, который ты девочке здесь отдала… Ведь ты отдала его? – спросил Шапкин.
Настя кивнула. У Кати вырвался вздох облегчения, ну хоть первое признание получено!
– Дядя что, прямо при тебе его рисовал в машине?
– Не-а. Он мне дал «чокопай».
– Что? – не понял Шапкин.
– Печенье такое шоколадное, – подсказала Катя. – Дал тебе печенье, и что потом?
– Мы ехали с ним, все ехали.
– Сюда, на площадку?
– Туда. – Настя показала в сторону реки.
– Там он остановился?
– Да, мы с ним пошли по песочку.
– По пляжу? – уточнил Шапкин. – Сюда? А где он остался?
– Там, – девочка снова кивнула в сторону реки.
– И там дал тебе рисунок? – спросила Катя.
– А то. Картинку. Это не для меня. Это для Дашки.
– А ты знаешь Дашу?
– Не-а.
– Значит, он тебе ее показал?
– А то.
– А ты видела, что там нарисовано, на этой картинке?
– Видела, – девочка снова лукаво улыбнулась. – Дядя дал мне еще «чокопай», сказал: «иди, скажи ей – это тебе, так ты умрешь – отдай и назад». Я сказала, он целую коробку «чокопаек» дал и к мамке отвез, только она дурная была, пьяная.
Она выдала все им на одном дыхании, словно хвасталась – вот она какая, мол, молодчага. Слова «чокопайки» и «ты умрешь» были для нее совершенно равнозначны.
– Сиденья у него какие в машине? Светлые или темные? – спросил Шапкин.
Настя пожала плечами.
– Такие.
– Как эти?
– Не-а.
– А сам он такой же, как я, дядя?
– Не-а. Лучше. Ты дурак. – Настя погрозила Шапкину кулачком. – Ты мамку бил.
– А тот дядя тебе понравился? – спросила Катя.
Настя вздохнула и кивнула.
Что было делать ВОТ С ТАКОЙ СВИДЕТЕЛЬНИЦЕЙ?
Катя высадила ее из машины. Хотела снова взять на руки, но Настя увернулась. В холл отеля они вошли все втроем. К счастью, в холле не было никого из туристов– иностранцев – все уехали на автобусную экскурсию в Новгород.
– Мы наверх поднимемся, предупредите Ольгу Николаевну, пусть приведет дочку, – приказал Шапкин девушке-портье.
– И пусть придет Маруся Петровна, пусть она непременно тоже придет, – торопливо сказала Катя.
ПУСТЬ СТАРУХА УВИДИТ, ЧТО ДЕВОЧКА В КУДРЯШКАХ – ВОТ ОНА, И ЗОВУТ ЕЕ НЕ МАЙ, А НАСТЯ.
Май…
Настя…
Май, Май… Настя…
Что-то позванивало, переливалось, мелодично отбивало ритм, как валдайский колокольчик, в лифте, когда они поднимались наверх. Или, может, это звонило-стучало в голове Кати от усталости, от запаха бензина, от духоты, от вони «хат» и «вороньих слободок»?
В холле на втором этаже их уже ждали все. Весть мгновенно разнеслась по «Далям». Ольга Борщакова, Хохлов, охранники, Маруся Петровна, Анфиса… На пороге своего номера стояла Ида. Была здесь и Марина Ивановна Зубалова. Только муж ее отсутствовал.