Проходит десять минут, и я слышу у себя за спиной «тук-тук-тук». Бросаю взгляд через плечо и – здрасте, пожалуйста! – вижу Ма, которая шаркает ко мне со своей тростью. Она наставляет на меня палец и окликает:
– Эй, ты, парень!
Говорю себе, что я не обязан на нее смотреть. Да и мама учила, что я не должен отзываться, когда меня окликают не по имени.
«Тук-тук-тук» не затихает, и вскоре Ма останавливается передо мной на тротуаре. На ней черные кожаные кроссовки, а из-под бежевого плаща торчит пола́ лилового халата. Наверное, Ма спешила, чтобы перехватить меня. Она слегка запыхалась, так что никто из нас ничего не говорит где-то с минуту. Я смотрю в сторону, мечтая о том, чтобы сейчас из-за угла показалась мама. Ма смотрит в другую сторону, будто тоже кого-то ждет.
Наконец она прочищает горло и заявляет:
– Мне нужно кое-что кое-куда отнести.
Я не отвечаю, и Ма, кашлянув, осведомляется:
– Ты идешь, парень?
Она не смотрит на меня, но голос у нее все такой же грубый. Что-то мне подсказывает, что Ма не из тех людей, кому легко даются извинения. Ну и славно, потому что я тоже извиняться не собираюсь.
– Меня зовут Джексон, – тихо говорю я.
Ма хмыкает и прищуривается:
– Это имя твоего папаши?
Я хмурюсь. Об отце я говорить не хочу. Так что просто пожимаю плечами и произношу:
– Это мое имя, но вы можете звать меня Джекс.
Ма кивает и говорит:
– Идем, Джек.
– Джекс – с буквой «с» на конце.
Вид у Ма раздосадованный, но она снова кивает и ждет, пока я поднимусь с крыльца. Я забрасываю на спину рюкзак, и мы отправляемся в путь по кварталу – медленно, поскольку именно так ковыляет Ма со своей тростью. Долгое время мы молчим. Потом Ма откашливается и говорит:
– Твоя мама называет меня Ма, потому что, когда она была девочкой, я присматривала за ней. Ее мать оставила Алисию на мое попечение, но мы не родня друг другу. Я просто старый друг семьи.
– Почему бабушка оставила маму с вами? – спрашиваю я.
Ма останавливается и налегает на трость. Несколько раз глубоко вздыхает, а потом смотрит на меня:
– Растить ребенка – самая трудная работа на свете, Джекс. Уж мне-то известно – я немало их вырастила. И все они были не мои. Как и многим женщинам, твоей бабушке требовалась помощь. Поднимать ребенка на ноги в одиночку оказалось тяжелее, чем она могла потянуть, и она пошла ко мне, потому что… потому что знала, что мне тоже нужна помощь.
– Какая помощь? В смысле по дому?
– Парень, прошу тебя! – нетерпеливо обрывает Ма.
Я хмурюсь и жду, чтобы она назвала меня по имени. Ма закатывает глаза, но исправляется:
– Джекс, ты же видел мой дом. Там все было чисто и аккуратно, пока ты не запустил в кухню эту проклятущую белку. Мне не требуется помощь, чтобы поддерживать чистоту в квартире. В те времена мне нужны были помощники другого сорта. Таких называют… подмастерье.
Ма сдвигается с места и шагает дальше. Я хочу последовать за ней, но от внезапно нахлынувших мыслей у меня кружится голова. Вдыхаю поглубже и стараюсь сосредоточиться. Подмастерье. В тот единственный раз, когда я натыкался на это слово, оно стояло рядом со словом чародей.
Если Ма нужен подмастерье, означает ли это, что сама она?..
И тут я спрашиваю себя: а мама сегодня действительно в суде? Что, если она за мной не вернется? Если я останусь с Ма насовсем – значит, я стану ее подмастерьем?
В мой раскрытый рот едва не залетает муха, так что я захлопываю его и спешу догнать Ма. Она щурится, хотя небо затянуто темными тучами. Всего минуту назад было солнечно, но сейчас у меня нет времени думать о капризах погоды. Я должен узнать правду:
– Так… мама была вашим подмастерьем?
Ма трясет седой головой и отвечает:
– Она могла бы им стать. У нее большой потенциал, у твоей мамы. Алисия была очень яркой девочкой – и любопытной, совсем как ты. Но она захотела, чтобы у нее была обычная жизнь. – Ма отхаркивается и сплевывает комок мокроты на асфальт. – И вот что она в итоге получила.
С минуту я раздумываю об этом. Когда тебя выселяют из дома – это «обычная жизнь»? Мне вот это совершенно не кажется нормальным. Такое чувство, что Ма хотела бы, чтобы мама сделала в жизни другой выбор. Но, если бы мама столько лет назад стала подмастерьем Ма, встретила бы она моего папу? И был бы у нее я?
Стань я подмастерьем Ма, я бы наверняка уже знал, что она прячет в красной жестянке из-под мятных конфет.
Толстая книга Л. Роя в рюкзаке ощутимо оттягивает мне плечи, так что я делаю обоснованное предположение:
– Ваш друг на Мадагаскаре – это он послал вам каких-то ящериц, да?
Задерживаю воздух в легких до тех пор, пока Ма не кивает. Это придает мне смелости задать второй вопрос:
– И он – тот самый человек, который написал книгу, верно?
– Ту, которую ты украл?
– Я… я… я не крал ее! – заикаюсь я. – А просто взял на время! – Я снимаю одну лямку рюкзака с плеча, чтобы расстегнуть молнию: – Вот… возвращаю ее вам.
Ма снова останавливается, чтобы смерить меня взглядом:
– И что ты предлагаешь мне делать с тяжелой книгой тут, посреди улицы?
Она, конечно, права, так что я застегиваю рюкзак и снова продеваю руку в лямку.
К моему удивлению, Ма хихикает:
– И потом, я эту книгу уже раз шесть прочла.
Я кошусь на нее:
– Вы же говорили, что ни одной из них не читали.
– Но ты ведь еще тогда понял, что я говорю неправду. Ты не дурак, Джекс. Что-что, а это я признаю.
Это не вполне комплимент, но у Ма на лице все еще нечто вроде улыбки, так что я осмеливаюсь задать еще один вопрос:
– А почему эта белка пыталась дать вашим ящерицам зефирок?
Улыбка исчезает. Ма отворачивается и глядит вдаль, тихонько насвистывая:
– Любому живому существу в этом мире требуется помощь, чтобы выжить, Джекс. Для тех, кто у меня на попечении, я делаю все, что могу, но иногда…
Ма снова переводит тяжелый затуманенный взгляд на меня. Потом прижимает большой палец к одной из моих бровей-гусениц, пытаясь разгладить завивающиеся волоски. Мама тоже так делает, что всегда вызывает у меня улыбку, потому что мы оба знаем: наши брови – неприручаемые.
– Иногда нельзя проявлять свою любовь, – произносит Ма тихо, но твердо. – Иногда ты должен говорить «нет», когда хочешь сказать «да», потому что на тебе лежит ответственность. Те драк… э-э… ящерицы не могут остаться здесь, Джекс. Они прибыли из одного мира и направляются в другой.
– Они голодные?
– Наверное. Такие новорожденные любят все сладкое и липкое, но я не могу дать им желаемого.
– Почему не можешь?
– Если я их накормлю, они решат, что я – их мама. Знаешь, что такое импринтинг?
С минуту я соображаю. Сложные слова – не моя сильная сторона, но я все равно пробую ответить:
– Это когда что-то тяжелое оставляет отпечаток на чем-то мягком… или светлом. Как когда наступаешь в грязь или мокрый цемент, и остается след.
Ма кивает:
– Примерно. В мире животных немного иначе. Некоторые особи не знают, как им быть – кем им быть, – пока не откроют глаза в первый раз. Этих малюток нужно держать в темноте, пока они не окажутся со своими. Я не могу позволить им увидеть меня – или тебя.
– А почему они не могут остаться здесь? Вы бы могли купить террариум в зоомагазине и другую ящерицу, которая показала бы им, как… быть ящерицей. А я бы помог присматривать за ними.
Ма смотрит вправо-влево и печально качает головой:
– Бруклин уже не тот, что раньше. Иногда я оглядываюсь и с трудом узнаю этот район. «Органическое» то, «ручной работы» сё. Раньше я всех в своем доме знала по именам, а они знали меня. А теперь мне и половина жильцов на моем этаже незнакома. Они въезжают и ведут себя как чужаки, а не как соседи.
Ма вздыхает и снова отправляется в путь.
– Видно, так уж устроен наш мир. Старое уступает дорогу новому. И очень жаль, между прочим. Бруклин потерял свою магию. Раньше всевозможные существа называли это место домом. Но не теперь.
Я вспоминаю об уведомлениях, которые квартирный хозяин все пришпиливал на нашу дверь.
– У каждого должен быть дом, – заявляю я, – где он может жить столько, сколько захочет.
– В идеальном мире так оно и было бы, – отзывается Ма. – Но мы не в таком мире живем, Джекс.
Я снова чувствую, как на глаза наворачиваются слезы, так что спешу задать очередной вопрос:
– Куда же вы несете ящериц? В зоопарк Проспект-парка?
Ма качает головой:
– Эти ящерицы, мм, особенные. Им нужно страшно много места, чтобы расправить… В смысле чтобы расти. Эл Рой послал их мне, потому что знает, что я не засажу их в клетку.
– Так вы все-таки дружите.
Ма крякает:
– Эл Рой – шарлатан. Называет себя ученым, но, по большей части, все сочиняет и надеется, что никто не отличит его россказней от правды.
– Но вы отличаете.
Она кивает и с ноткой гордости говорит:
– Это моя работа – разбирать, где факты, а где выдумка. – Затем Ма тычет тростью в сторону парка впереди и сообщает: – Вот куда мы идем. А теперь, Джекс, – ты умеешь хранить тайны? Потому что я не хочу, чтобы твоя мама потом цеплялась ко мне, что я вмешиваю тебя в свои дела. Она из-за этого тогда и ушла из моего дома. Ей не нравился род моей деятельности.
– А что это за род деятельности? – спрашиваю я, чувствуя себя дураком от того, что подозревал Ма в чародействе. – Вы ветеринар?
– Нет, Джекс. Не ветеринар.
– Кто тогда?
Ма смотрит налево, потом направо, прежде чем вытолкнуть меня тростью на пустую проезжую часть. Я жду ответа на свой вопрос, но она молчит до тех пор, пока мы не переходим улицу. Тогда Ма поворачивается и таращится на меня – кажется, очень долго.
– Твоя мама, что, правда ничего обо мне не рассказывала? – наконец спрашивает она.
– Нет, мэм, – честно отвечаю я.
Ма хмыкает.
– Манеры у тебя приятные, этого не отнимешь, – замечает она.