Возможно, такова особенная черта всех «белых волков» — прирожденных повелителей, бунтарей, ломающих старые устои… лучших среди людей.
Беловолосые являлись в мир редко и сгорали ярко, обычно в пламени развязанных ими же войн. Цвет их волос возвещал чистоту крови, природный дар. Имя каждого из них вошло в историю, как имя величайшего героя. Их целью было словно всколыхнуть затянувшийся покой человечества, а после они уходили в вечность.
На лорде Эдварде система впервые дала сбой, и вечность неожиданно началась уже при жизни.
Мужское начало в заклинателе было столь сильно, столь активно, что это казалось почти аномалией. Но чтобы компенсировать слишком большой перекос, беловолосый должен был целенаправленно вытягивать из внешней среды энергии куда больше, чем того требовалось для любого другого заклинателя. И лорд Ледума впитывал чужую энергию, как губка, используя ее для преобразования мира.
Увы, чтобы уравновесить избыточную жесткость, обычной женской мягкости было уже недостаточно. Для компенсации требовались жертвы большие, чем те, о которых следует упоминать в приличном обществе. Жертвы, высвобождавшие огромные объемы энергии: покорность абсолютная, отвергающая данное природой право доминировать; покорность в страдании или даже в смерти.
Ожидать иного от «белого волка» было бы так же неразумно, как ожидать растительной диеты от хищника. С рождения беловолосые обладали особой харизмой, позволяющей им пленять сердца большого количества людей. Умом Кристофер понимал это, но ничего не мог поделать. Противиться этой власти было выше его сил.
С тех пор пустотелые стеклянные бусины дней были заполнены воском событий, эмоций, лиц… всё напрасно. Воск только лишь имитировал внешнее сходство с блистательным царственным жемчугом. Весьма отдаленное сходство, которое дразнило и смутно раздражало.
В дверь осторожно постучали.
Точно в установленный час Патрик принёс и аккуратно установил на столике серебряный поднос. Чайный сервиз сиял тончайшим белоснежным фарфором; дымящаяся курильница источала клубы сладковатого ароматного пара. Кристофер с комфортом устроился среди подушек на невысоком диванчике и приготовился отдохнуть душой.
Многие всерьез полагали, будто глава службы ювелиров не пьёт ничего, кроме красного сухого, но это было не так. Во-первых, знал он толк и в хорошем коньяке, хоть и не имел привычки дегустировать «напиток лордов» столь же часто. А во-вторых, имелся ещё один напиток, и вовсе не алкогольный, который занимал особенное место в педантичных привычках аристократа — конечно же, чай.
В Ледуме было слишком прохладно для выращивания чайных деревьев, но в южных городах Бреонии с наступлением ранней весны уже начался долгожданный сезон сбора и обработки заветных листочков. По специальному заказу их увозили в северную столицу в тот же день, как обработка была завершена. Знаменитый золотистый нектар «Рассветные грезы», впитавший утренние облака и туманы самых высоких заповедных гор, обладал, по слухам, способностью снимать любую усталость и даровать душевный покой. А это то, чего так не хватало.
Кристофер наслаждался процессом и предпочитал никому не доверять проведение этой изысканной церемонии. Дважды вдохнув аромат засушенных листьев, собственноручно разогрел он кипятком питьевую чашечку с блюдцем и тут же быстро слил воду. Затем с удовольствием приступил к первой заварке чая: горячая вода едва изменила цвет, превратившись в прозрачный настой с чуть заметным зеленовато-желтым отливом. Свежесть и ощущение едва расцветшей весны волнами заполнили комнату. Первая заварка — самая рафинированная, с самым утонченным вкусом, который далеко не каждый в состоянии оценить.
Глава службы ювелиров приоткрыл крышечку и аккуратно отодвинул чаинки от того края чашки, от которого намеревался отпить. Тепло напитка приятно согревало руки. Наконец, откинувшись на мягкую спинку, он сделал первый маленький глоток. Как того предписывали правила этикета, аристократ изящно прикрывал крышечкой рот, хоть и был в комнате один. Чаепитие было не обыкновенным утолением жажды, а временем для расслабления и медленных размышлений. Кристофер очень любил это медитативное время, проводимое наедине с самим собой.
Это был его чай с тишиной.
Неловко сознаться, но премьер был страшно рад неожиданному исчезновению обласканной вниманием милорда Севиллы. Хотя в душе и шевелились тревоги и смутные подозрения об истинных причинах этого исчезновения, правитель был теперь на некоторое время свободен от посторонних связей. Мысль об этом наполняла всё существо молодого человека постыдной, ревнивой радостью.
Конечно, Кристофер сознавал: лорд-защитник должен управлять своим сердцем так же твёрдо, как управляет полисом. Он не имеет права делать это сердце слабым. Но всё же привязанность к божеству росла день ото дня.
Правитель был требователен, груб и придирчив, и, разглядев искренность эмоций приближенного, полюбил наказывать его своей холодностью. Кристофер видел и это тоже, но душа его наивно отзывалась на каждое действие в этой жестокой игре.
Памятуя о симпатии к глупышке Севилле, обладавшей внешностью ангела чистой красоты, и известной склонности милорда протежировать никчемных, но милых и нежных созданий, Кристофер старался быть для мага таким, каким тот желал видеть своих протеже.
То же самое делала когда-то и госпожа Лидия, принимавшая давнее покровительство правителя Ледума. Проницательная женщина всячески избегала проявлять при своём господине силу характера и острый, аналитический ум подлинного учёного.
Да, он станет таким, как нужно — он терпелив. Он хорошо усвоил уроки и выучится быть таким, как прикажут, лишь бы оставаться подле своего божества. Лорд Эдвард не может терпеть рядом никого равного. Любой, кто попытается стать таковым, будет воспринят как соперник и уничтожен. Любое проявление собственного мнения будет воспринято как дерзость и искоренено. Любую чужую силу лорд Ледума немедленно захочет раздавить. Подобное никогда не будет прощено — и подобного следует остерегаться, как огня.
Пусть он никогда не сможет быть рядом, как равный, но как преданный служитель — он сможет.
Невесомая чашечка вдруг выскользнула из пальцев и… с жалобным звоном разбилась. Впервые с аристократом случился такой бестолковый казус. Чай был уже почти выпит, но, глядя на эти осколки, хрупкие, острые, сердце сжалось от нехорошего предчувствия.
Сердце было не на месте — уже разбитое и готовое разбиться снова, как этот благородный фарфор.
День не задался. С каждым обновлением воды по-новому раскрывается глубина вкуса и аромата чая. Вторая заварка — самая насыщенная, безупречная, но в этот раз до нее так и не удалось дойти. Вздохнув, Кристофер прервал церемонию и колокольчиком вызвал камердинера. Вышколенный слуга немедленно явился и в мгновение ока устранил последствия неприятного инцидента.
Премьер был изрядно расстроен случившимся, но не подал виду, не желая терять лицо. Однако, едва дверь за Патриком затворилась, он отпустил контроль, давая волю скопившемуся раздражению, злости на себя самого.
— Проклятье!.. — негромко выругался аристократ.
Он потерял всякий вкус к жизни — вот уже многие дни над ним неразрушимо царит гибельное влияние лорда. Чувства упрямо дышат в груди, истеричные, почти женские, заранее обреченные на мучения. Как мог он позволить им родиться? Как мог он позволить себе желать недозволенного, превратиться в невольника, полюбившего свои цепи?
Лорд Ледума самолюбив и им движут одни лишь амбиции, и прежде всего — амбиции политические. Уже необратимо расколота Бреония на две примерно равные части. Многие и многие устрашены падением Ламиума. Первые жертвы в ещё не объявленной войне оказались велики: мирные жители, солдаты, боевые маги — и даже многоопытный лорд-защитник города…
Что уж скрывать, Кристофер и сам был устрашен случившимся. Страх — старое, проверенное оружие правителя Ледума — всегда работал без осечки. Страх и выгода — вот те два рычага, которые двигали человечество вперёд. Сам же аристократ, имей он выбор, отдал бы предпочтение второму. Ресурсы Ледума велики, — но и они будут истощены войной такого масштаба.
Переговоры с Аманитой застопорились и окончательно зашли в тупик: напряжение между столицами не только выросло, но и достигло, кажется, своего апогея. Последовательно и сознательно разрушались последние связи. Возможно, он ошибался в текущем анализе ситуации, и партия шла вовсе не к классической патовой ничьей. На доске все ещё оставались ходы… однако, все они совершенно дрянные. То был цугцванг — безвыходное положение, при котором любые действия только вредят, только ухудшают позиции обеих сторон.
А верные Ледуму города меж тем один за другим подтверждают свою лояльность. Черт побери, процесс уже запущен, запущен его собственной умелой дипломатией. Возможно ли еще избегнуть всего этого, предотвратить катастрофу? Они на пороге тяжелейшего, длительного противостояния.
Они на пороге большой войны.
Мельком бросил он взгляд на правую руку, украшенную единственным строгим перстнем с темно-синим корундом. Подобно алмазам или рубинам, сапфиры также относились к могущественным камням первого порядка и слушались премьера лучше прочих. Кристофер помнил: любого теперь казнят за одно прикосновение к этой узкой руке, даже если она будет стянута тончайшей лайковой перчаткой. Но… аристократ хотел бы, чтобы правило верности работало в обе стороны.
Он хотел бы милости своего лорда только для себя одного.
Увы, по прихоти самой природы то было невозможно: сердце правителя Ледума никогда не успокоится, жаждая новых побед, как личных, так и военных. Должно быть, он сошел с ума, позволяя себе задумываться об ином. Иного не случится. Раз за разом идол его будет выбирать власть. Это то единственное, что приводит лорда Эдварда в восторг: возможность сломать чью-то волю, чью-то жизнь, возможность обладать безраздельно. Азарт завоевателя ведет его вперед. Да, это блестящий крючок, на который правителя можно попробовать поймать, но — надолго ли? До тех пор, пока взгляд его не привлечёт что-то новое?